Я просиживал возле него часами, пытаясь по энцефалограмме, кривым давления и ЭКГ, по зрачкам, по кучам лабораторных анализов спрогнозировать ход дальнейших событий. Пол молчал и не реагировал на звуки.

Было далеко за полночь. В операционной привычно копошилась публика, контролирующая соковыжималку, регистраторы, катетеры, перекладывающая и протирающая его, чтобы не было пролежней и пневмонии. Сновали лаборантки, санитарки. Чарли Паркер тихонько выдувал на своем саксофоне "My Melancholy Baby". Я задремал возле него, сидя на стуле, и почувствовал, что Пол приходит в себя: раздался посторонний звук или стон...

- Пол! - Склонился я к нему, поднимая рукой веко.- Пол! Хватит валяться! Вставай! Все х-хорошо! Ты в порядке, парень! Ты п-поправишься скоро! Ты в Лаборатории. Слышишь? Я Борис!

Я кричал, а публика побросала дела в операционной и толпилась возле кровати.

- Пол, с-сукин сын! Открой глаза! Мы все тебя любим! Давай! Открывай! Я тряс его за плечи.

Пол молчал. Заросшее седой щетиной лицо делало его похожим на Хемингуэя. Я всматривался в него, стараясь отыскать гримасу боли, но лицо было удивительно спокойным. Публика тихо разбрелась, вернувшись к своим занятиям и вдруг он что-то сказал.

Тихо! - заорал я. - Выключите звучалки! Пол! Повтори, парень, что ты с-сказал только что! Повтори, п-пожалуйста!

Все замерли, ожидая чуда. Он опять шевельнул губами.

- Б-о-о-о-о-и-и-и-а-а-а! - промычал и затих.

- Говори, Пол! Говори! - Кричал я, с трудом удерживаясь, чтобы не трясти его.

- В-ы-ы-ы-и-и-т-и-и и-и-и-о-о-д-д-т-т...

- Что?! Что ты с-сказал?!

Я почти прижал ухо к его губам. Пол молчал, но я уже знал, что он сказал, и мне стало страшно... и одиноко... Сначала Этери. Теперь Пол. Я повернулся к публике:

- Он с-с-с-сказал, чтобы я выключил привод. Он хочет, ч-ч-чтобы мы д-д-д-дали ему умереть...

Утром Полу стало лучше. Он открыл глаза с хорошими зрачки. Я начал забывать про ужас прошлой ночи и решил на пару часов съездить домой, потому что чувствовал, как слипаются от грязи хромосомы.

Я стоял под душем и наслаждался твердыми струями, смывающими пот, страх и страдания последних дней. Дверь ванной отворилась и я увидел белое лицо Даррел.

"Он умер," - сразу подумал я, ожидая, когда она, наконец, заговорит.

- Горыыт ваш ынстытуут! - Сказала Даррел. - Толко что звоныл. Из окон выден сыльный болшой пожаар с огнями.

- К-какой корпус горит? - крикнул я, выбегая из ванной.

- Нэ знаю... Куда бэжыт голый! Позвоны лабраторью!

Я вышел на балкон, с которого в хорошую погоду без бинокля были видны не только институтские корпуса, но, покрытые снегом даже в августе, вершины Эльбруса, где начинался мой роман с Даррел, которую тогда звали Гердой. Над лабораторным корпусом стоял густой черный дым...

Я не помнил, как доехал до института. Все пять этажей лаборатории горели так, что пожарные не могли приблизиться к зданию, а струи воды, мгновенно испаряясь, лишь усиливали бушующее пламя.

- П-почему такой сильный огонь? Где п-публика? Что с Полом? - спрашивал я, проталкиваясь сквозь толпу, обступившую горящий корпус.

Появился Горелик с глубокими ожогами на лице и руках.

- Пол остался там, БД, - сказал он, глядя на лабораторный корпус. - Мы стали отключать привод и датчики, чтобы вынести его. Давление сразу упало, и он вырубился. Мы хотели опять включить соковыжималку, но тут начали лопаться стекла и пламя с нижнего этажа полезло в операционную, распространяясь ненормально быстро. Гудело, как в трубе. Весь корпус был в огне. Мы с Зурабом взял его на руки, а потом положили обратно на кровать. Мы не могли выйти втроем... даже без кровати и привода. Он, наверное, понял это и простил нас. Зураб не хотел уходить без Пола. Я ударил его...

Горелик плакал, промокая лицо подолом зеленой хирургической рубахи.

Вокруг стала собираться лабораторная публика, хирурги из клиники... Появился бледный взволнованный Царь. Я не смог удержаться и сказал, понимая, что не следовало этого сейчас говорить:

- Похоже, мы дождались с вами, коллеги: института не стало...

Вдруг вся толпа разом ахнула, задрав головы. В окне пятого этажа появилась голова человека, пытавшегося выбраться на широкий наружный подоконник. Языки пламени гнали человека наружу. В клубах дыма невозможно было разобрать, кто этот несчастный. Лестницы пожарных не доставали до пятого этажа: бушующий с неимоверной силой огонь не позволял машинам приблизиться к зданию. Толпа громко кричала что-то. Внезапно до меня дошло, что все вокруг повторяют: "Кэто". Так звали мою лаборантку.

- Г-г-господи! К-к-кэтино! - Заорал я, пытаясь отогнать от себя ощущения, которые испытывала лаборантка на подоконнике пятого этажа.

Бедная девочка, казавшаяся отсюда кусочком обгоревшего тряпья, несколько мгновений еще двигалась по подоконнику. Пожарные пытались поливать ее водой из брандспойтов, но тугие струи просто смыли обгоревшее тельце обратно в помещение, из которого она только что пыталась выбраться.

Трагические события последних нескольких дней, исчезновение Этери, две смерти сразу, только что, громкие крики экзальтированной толпы, жуткий гул пожара, неимоверно мощное по силе пламя, словно вырывающееся из сопла реактивного самолета, ощущение полной собственной беспомощности и отсутствие всякой перспективы, оказались выше моих сил. Я почувствовал, что теряю сознание и, прежде чем упасть под ноги толпе, на мокрый институтский асфальт, покрытый копотью, успел подумать, что обморок для меня сейчас самый лучший выход, потому что иначе я просто сойду с ума или умру...

Придя в себя, я почувствовал, как чьи-то руки поднимают меня с земли. Горелик кричал что-то, но я не понимал или не слышал из-за сильного гула. Было трудно стоять и я опять сел на асфальт. Толпа образовала кольцо. Все что-то кричали. Принесли боржом. Кто-то совал металлическую фляжку в лицо. Я сделал глоток... Коньяк. Я глотнул еще и начал приходить в себя. Лабораторная публика странно смотрела и пыталась оттащить меня к машинам. Я встал, с трудом вырываясь из цепких рук, и медленно пошел за ними...

- К-к-к-кто мне с-с-с-с-скажет, что п-происходит? - Прокричал я, усевшись боком за руль чужого Жигуля. - П-почему г-горит так, будто Лабораторию п-поливают к-керосином?!

- Кто-то открыл вентили резервуаров с жидким кислородом в газораспределительной камере! - Стал орать мне в ухо Горелик и, подумав, добавил. - Похоже, Зяма остался в лаборатории и тоже... Он сказал, что попытается вынести со склада японские регистраторы.

Лабораторная публика начала опять кричать мне что-то, отталкивая друг друга, плача, размахивая руками и оглядываясь на подходивших и подходивших институтских хирургов, которые окружили машину кольцом, глядели на меня, цокая языками и приговаривая что-то.

- Нодар! - Заорал я, что есть мочи, впервые называя Горелика настоящим именем. - Что еще с-случилось?!

- Ничего страшного, БД, по сравнению с тем, что уже произошло. Вы теперь не рыжий. Вы седой... Совсем...

Я машинально провел рукой по волосам и приблизил ладонь к

лицу.

ЧАСТЬ II

О, КАК УБИЙСТВЕННО МЫ ЛЮБИМ...

Глава 1. Ресторан "LIDO"

Пожар, что спалил лабораторию и унес жизни нескольких сотрудников, выжег в душе и теле БД большую черную дыру, всосавшую в себя вместе с небольшими радостями, которые еще выпадали изредка, часть его самого и теперь эта обугленная плоть постоянно жила рядом, укоряя и сострадая, разделяя его жизнь огненной чертой, за которой он стал говорить о себе в третьем лице, будто все последующие после пожара события приключались не с ним, а с той обугленной плотью, или сама плоть оценивала и описывала происходящее. Он постоянно казнил себя за это несчастье, стараясь докопаться до причины, и не мог, и успокаивал себя тем, что размышления над загадкой также важны, как ее решение.

БД жил теперь день за днем, так живут желуди или жуки, медленно втягиваясь в бизнес-жизнь компании Хуго Риттенбергса. Многочасовые сидения у компьютера за переводами и отсутствие физических нагрузок делали его к концу дня похожим на обмылок в солдатской бане. Но он был рад новой службе и быстро забыл безысходный и унизительный период почти годового безделья, больше всего запомнившийся поисками работы и упреками Даррел, которая каждый день демонстрировала другой характер.