Елена ТКАЧ

САМОДУРКА

Роман

Памяти Ольги Лейкиной

Часть 1

I

"Неужели я сейчас сниму сапоги, лягу и вытяну ноги? Кажется, пассажиров мало и вагон полупустой. Только бы в купе мужчин не было - опять это напряжение... А с меня хватит. Устала."

Мысли вспыхивали вяло и словно бы неохотно. Она едва держалась на ногах от усталости - эта стройная молодая женщина. И все же привлекала к себе внимание. Что-то было в её облике... порода? Утонченность? Устремленность какая-то... Она привычно пряталась от назойливых взглядов, кутаясь в пуховый платок, накинутый по-боярски поверх изящной меховой шапочки. Куталась и улыбалась тихонечко. Про себя.

На екатеринбургском перроне падал снежок, засыпая ясный морозный полдень, предновогоднюю суету, багаж, улыбки и прощальные поцелуи.

- Давайте ваш билет.

Моложавая напомаженная проводница возвестила посадку.

"Как в тумане все... Сейчас наверно будет тепло. И мы с тобой, Ларион, сомлеем, задремлем... завтра до-о-ма..."

Она почти засыпала. Утомительная гастрольная поездка - этакий балетный чес по трем городам Урала, слава Богу, была позади. А впереди - Володька и Новый год!

Небольшой, но вместительный импортный чемодан, пакетик с едой, - она втаскивала их на подножку небрежно, не боясь поцарапать чемоданову кожу, все внимание было поглощено чем-то, старательно прикрытым полой енотовой шубки.

- Так, кажется здесь!

Дернула дверь купе - никого. Тишина. Тепло...

- А вагон и в самом деле пустой. Вот радость-то!

Она как-то сразу очнулась, встрепенулась и хихикнула озорно. Все ещё пряча взгляд.

Долой платок, шапку, шубку!

Ах, вот оно что - под полою был кот. Довольно-таки толстоватый кот, весь белый, с шоколадной мордочкой, лапами и хвостом, с задумчивым мечтательным взглядом и явно своенравным характером.

Чемодан - туда. Пакетик - сюда. Села! И отдернула занавеску. И мысленно попрощалась со всеми тремя городами, в которых принимали её.

Только вот главный балетмейстер екатеринбургский - такой приставучий! Но хороший. Бедняга - недавно инфаркт перенес. Ох, какие же там пельмени в этом бывшем Свердловске, в угловом ресторанчике! Особенно с этой... как её там? С лосятиной. Смешно сказать - для них я столичная штучка. Звезда! А какая уж там звезда, если сольную вариацию станцевать - это событие... А так - двоечки, троечки. Ларион, как наш ранг прежде в балетной иерархии назывался? - она погладила кота и вздохнула. - Правильно, корифейка. Сольных партий нам с тобой не дают. А па-де-де... - снова вздохнула, когда же в последний раз в Москве танцевала? Вроде полгода назад. Вставное из первого акта "Жизели".

А, какие наши с тобой, Ларион, годы! Двадцать восемь мне, да два тебе - на двоих тридцатничек. Для жизни не так уж много, а для балета... Ха-ха! В театре я десять лет. Уже десять. Ну не всем же, Ларик, этуалями-то бывать!

Она щелкнула зажимом заколки и тряхнула головой. Чуть рыжеватые - явно от хны - темно-каштановые волосы рассыпались по плечам. Плотный свитерок. Эластичные брючки-леггинсы. В ушах - золотые сережки-гвоздики, на безымянном пальце - обручальное кольцо. Ничего лишнего, ничего необычного, едет себе в вагоне усталая молодая женщина, для которой спокойствие и комфорт важнее всего...

Но до чего ж она была хороша! Какая порода в чертах, какой взгляд, хоть и прикрытый полуопущенными ресницами, хоть и маскируемый под приличную нашим будням покорность судьбе! Какой ясный высокий лоб - и сила за ним, и дума... А глаза! Высверки авантюрина - да это жалкая суета природы по сравнению с их влажным исполненным бездны сверканьем! А осанка, а поступь... да, что там! Однако все это было в ней будто сознательно приглушено, как бы задрапировано... Словно бесценные дары женственности ей хотелось укрыть от любопытных глаз - укрыть до поры в тени иной своей ипостаси - той, что позволяла выстоять в битве за хлеб насущный.

Ну вот, наконец сняла сапоги, вот и достала тапочки...

- Интересно, Ларион, может ли быть такое, что мы тронемся и останемся тут вдвоем, а? - Она выглянула в окно. - Снежок! Вокзал белесый от инея. А вот фонарик странный какой... Светится как лампадка, посмотри-ка, Ларион, да?

Она почесала кота и тот замурлыкал. Взглянула на часы.

- Ой, через три минуты уж отправляемся. И так хорошо закачает нас, и задергает, и полетит путь-дороженька к дому... Хочешь домой? Умаялся? Ах, ты... Сам понимаешь, на Володьку я оставить тебя не могла. Вечно он на работе своей пропадает, а тебя ведь кормить надо. Почесывать! Вот так, вот так... И знаешь, Ларион, честно говоря, я чего-то там, дома, не понимаю. Что-то нехорошее там творится. Или...

Дверь купе резко дернулась. Вся в снегу, раскрасневшаяся, расхристанная, сюда ворвалась толстенная тетка. Резкие канавки морщин разделяли её лицо на несколько секторов - губы, щеки и все остальное. Губы прорезаны тонкой ниточкой, щеки взбухшие и мясистые, нос совершенно неопределенной формы. И хороший простой твердый лоб.

- Ох! - задыхаясь, она с разлету бахнула об пол свою неподъемную дерматиновую сумку с растрескавшимися ручками. - А я уж думала - опоздаю!

Толстуха повернулась и, нагнувшись, продемонстрировала сидящей в купе свой необъятный зад, обтянутый синими тренировочными штанами с лампасами она была в короткой куртке. Пятясь и шевеля этим весьма выразительным задом, она принялась затаскивать в купе ещё два громадных баула, подобная спасателю, изо всех сил тянущему утопающего из проруби.

В пространстве тотчас поплыли какие-то запахи, происхождение коих было трудно установить, но ясно было одно - их источником был отнюдь не французский парфюм.

- Дочка, ты бы чуток подвинулась, пока я барахло свое покладу, сообщила толстуха, раскорячившись посреди купе, не помыслив повернуться к своей попутчице и не выказывая никакого желания поздороваться. Она была всецело поглощена заботой о своем багаже.

А соседка её по купе застыла на нижней полке, с ужасом поджав ноги, и взирала на чудище, надвигавшееся на нее, так, точно оно было по меньшей мере маньяком-душителем. Одной рукой она прижимала к себе кота, а другой тапочки, которые не успела надеть. Выражение лица не оставляло никаких сомнений в том, что мирные переговоры сорваны, так и не начавшись!

- Извольте хотя бы повернуться лицом к человеку, которого вы о чем-то просите! - почти выкрикнула она, отшвыривая тапочки и натягивая сапоги. - Я понимаю - хамство для вас дело привычное, но почему при этом вы позволяете себе называть меня дочкой?!

Губы сжались пружиной, готовой, если понадобится, извергнуть целый сериал подобных перлов, ноздри вздрагивали, а глаза стали совсем темными и бешеными.

Толстуха, не ожидавшая нападения с тыла, в растерянности повернулась и, отведя упавшую на глаза прядь, взглянула, наконец, на свою спутницу.

- Да что я такого сделала? Чего ты так-то? - она осела на свою полку, расставив ноги и задвинув между ними дерматиновую сумку.

- И ничего плохого... я... фу ты! - она вдруг уронила лицо в ладони с шумом выдохнула, потом откинулась к стенке, а руки бросила на колени.

- Что ж ты такая злая дочка! А? Иль мужик твой тебя не любит?

Вихрь промчался мимо неё - это "дочка", одним прыжком перелетев через баррикады барахла, выскочила в коридор - искать проводницу. Ларион, дико вытаращив свои круглые керосиновые глаза, забился в угол.

- Простите, пожалуйста, - прижимая руку к сердцу, обратилась сбежавшая к проводнице, - нельзя ли переселиться в другое купе? Понимаете, я очень устала, мне бы поспать... Я буду очень вам благодарна!

А на лице чуть испуганная улыбка. А губы чуть-чуть дрожат...

В этот момент поезд тронулся - дернулся, она качнулась, и носки её модных сапожек вмиг отвернулись друг от друга, автоматически приняв привычное, для нормального человека немыслимое балетное положение. Они как раскрытые ножницы глядели врозь, чтобы лучше сохранять устойчивость.