Глава восьмая

З

десь, под Древом, Времени нет. Она не помнит, когда появилась здесь, не помнит, как попала сюда, все ее воспоминания принадлежат этому месту, месту, где они жили в это Время. Смутно она припоминает переменчивое постоянное движение — истекание из тела, быстрое нападение смерти. Ничто так не убивает, как Время. Здесь не настоящие день и ночь, бессмысленный контрапункт повторяется при бесконечно звучащей мелодии, и времена года вращаются вокруг Древа, вращаются, и вращаются, и возвращаются туда, откуда они появились. Сисселоур говорит ей, что она может видеть одни и те же кружащиеся, тускнеющие, падающие листья сезон за сезоном, видеть все их прожилки. Даже головы — те же самые, они только зреют до гниения, гниют только для того, чтобы раздуться, и созревают до того, как колесо карусели обернется к началу. Здесь ничего не развивается. Все здесь —-застой.

В пещере — пещере под корнями Древа — темно. Толстые клубни образуют стены, свиваются в колонны, взвиваются вверх, чтобы сплестись во впадины и выпуклости кровли. Местами корешки свисают вниз, как сталактиты, как щупальца живых волокон, и все они покрыты волосками, впитывающими пищу из окружения. Они поднимаются дыбом, если пройти близко от них, как если бы они чуяли возможную еду. В самом центре находится шишковатый корень, изогнутый, как окаменевшая змея доисторических времен, в нижней его части ответвляется слой корня, который образует естественный дымоход. Корень закоптился от огня заклинаний, но он целехонек. Дерево равнодушно к подобным вещам. В стороне от тусклого мерцания огневых кристаллов, которые постоянно тлеют, есть и другой, неяркий свет. Флюоресцирующие наросты цепляются за бугры клубней и висят плоскими чашами на крюках в стенах, из этих чаш светляки испускают пульсирующий, неверный зеленый свет. Это бабочки здешней моли. Сисселоур говорит, что нужно запоминать, где они находятся в виде коконов, иначе вылетит моль размером с ладонь, полетит на огонь заклинаний, сгорит там, источая зловоние, и тем повредит волшебству.

Меблировка скудная: несколько стульев и стол из мертвой древесины, одеяла из грубой, необработанной ткани, подушки, набитые сухой травой. Жуки точат дерево, клещи зарываются в подушки. В нише между корнями горят опавшие листья и сухие ветки, все, что не дает пламени, на этом огне готовят пищу. В другом углублении льется струйкой вода, скорее, вода даже не струится, а капает, падая откуда–то сверху, с Древа, оттуда, куда проникает дождь. Там она моется, хотя другие делают это редко. Их запах смешивается с запахом Древа, становясь частью его, наполняя пещеру зловонием сырых растений, но она уже привыкла и не замечает этого.

Свет огня заклинаний колеблется между корнями, странно оживляя стены. Над ней нависает нечто похожее на лицо, бледное, луноподобное лицо поверх раздутого туловища под толстым бугром спутанных волос. Эта плоть имеет полужидкую структуру, она волнуется и вспучивается будто в поисках удобной формы, где–то внутри, наверное, должна быть некая конструкция из костей и мускулов, но появляется еще одна масса, которая, кажется, не имеет никакой связи с первой, ее скелет окутывает нечто похожее на желе. Очертания никак не фиксируются, рот растягивается в жадную дыру, окруженную губами, нос сильно выдвинут, ноздри видятся на лице огромными провалами. Глаза с тяжеленными веками, как глаза зверя, белок переливается всеми цветами радуги, а радужная оболочка такая же темная, как зрачок. Кожа существа удивительно гладкая, бледная, как молоко, там и сям поблескивает тонким глянцем слизи. Богатая одежда роскошным мощным валом покрывает чудовищную фигуру, но бархат стерся до залысин, кое–где проглядывает потертая вышивка. Цвета одежд сливаются друг с другом в своей мрачности, их очертания следуют за движениями хозяйки.

Это Моргас, королева–ведьма, объявившая сама себя величайшей из ведьм. Сила сочится из всех ее пор, и в соединении с запахом пота эта смесь запахов более удушающая, чем любая другая вонь. Но девушка не съеживается при ее появлении. Ее ненависть на минуту вспыхивает красным пламенем внутри ее существа: это то, что она чувствует и о чем никто не догадывается, ненависть глубоко прячется в ее сердце, подпитывает его до поры до времени, пока огонь не будет готов вырваться наружу.

Вместе они следят за огнем заклинаний и впитывают древние знания. Они видят фантомы, танцующие в Эзмоделе; пузатых сатиров и фавнов с глазами без белков и с копытами вместо ступней ног, видят крылатых сильфид, которые, как москиты, облепили свою жертву, и видят других нелепых, гротескных чудищ, которых Природа не задумывала. В Саду Потерянного Разума щупальца растений цепляются за щиколотки неосторожных весельчаков, цветы львиного зева хватают своими челюстями их конечности, и орхидеи обнажают свои смертоносные жала. Над радужным озером кружит Феникс, он взмахивает крыльями, из которых сеется огненная пыль, но не останавливает свой полет, не спускается вниз, даже чтобы поесть.

Смотри, — говорит Моргас. — Он больше не спит. Он вернулся, чтобы взять реванш, ему хочется, чтобы ты умирала медленно, чтобы долго страдала. Нам стоит большого труда уберечь тебя.

Я его не боюсь, — говорит девушка.

Вот и хорошо, — — соглашается Моргас. — Я — та единственная, кого ты боишься.

У него далеко идущие планы, широко раскинулась его сеть. Он создавал и вынашивал эти планы тысячи лет, то становясь демоном, то — святым, вливая свою силу в толпы амбулантов, нашептывая свои слова их беззвучными ртами. Некоторые из этих планов заброшены, оставлены лишь оборванные концы, пусть их разгадывает история; другие — развиваются, становятся все более замысловатыми, их основные идеи перемешиваются в невообразимой сложности. Это образует структуру существования, а Эзмордис управляет ее движением, перекраивая все на свой лад. И где–то в глубине этого лабиринта существует единственная ниточка, которая, как чувствует девушка, ведет к ней. Девушка ничего не знает об этом, просто чувствует, как чувствуют ненависть.

— Он всегда жаждал господства над Лоудстоуном, — произносит Моргас, глядя на дым. — Его гложет зависть к нам, Детям Атлантиды, смертным с бессмертной силой. В этой зависти проявляется его мудрость. Много столетий искал он, да и теперь ищет фрагменты камня. Он не может к нему прикоснуться, но ищет возможности главенствовать над ним через Элаймонд, через тебя. Он никогда не понимал природы камня. Лоудстоун — это часть нас, сила, существующая в нашей крови. Нам нечего суетиться, разыскивая кусочки камня. Пусть бродяги отыскивают в прибрежной гальке камушек, якобы исполняющий желания.

А он нашел такой кусочек? — спрашивает девушка. — Камешек, исполняющий желания, чтобы поиграть с ним?

Возможно. Но даже ему это грозит бедой. Посмотри на дым!

Образ Эзмодела исчез, дым закрутился веретеном, утончаясь вверху. Огню заклинаний невозможно приказывать, но тени, которые он показывает, можно направлять в нужную сторону, если, конечно, владеешь этим мастерством. Желания Моргаc — искусный инструмент, они обладают силой круторогого барана и гибкостью кнута. Огонь заклинаний побаивается ее.

В самой сердцевине дыма они видят человека, который карабкается по стене. Сначала стена кажется прозрачной, потом странно изгибается, как бы выдвигаясь к зрителям. Стена сложена из неровных плит сланца, выступы и вмятины на ней таковы, что по ним удобно взбираться наверх. По спине человека можно сказать, что он тощий, вероятно, высокий, гибкий как ящерица, видно, что пальцы у него черные. Однако они не того шоколадного оттенка, характерного для африканской расы, который обычно и называют черным, они по–настоящему черные, без единой капли примеси другого цвета. Человек быстро добирается до верха стены, туда, где она увенчана острыми выступами плит, поставленных на ребро. Пара плит разбита, человек протискивается между острыми плитами и свешивает ноги на другую сторону стены. Стена движется…

Обзор становится шире. Почва содрогается, и будто рябь пробегает по стене. Доносится скрипучий скрежет плиты о плиту, будто хрустят суставы, больные артритом. И тогда они видят сморщенную кожистую поверхность, исполосованную, как огромный тент, медленно складывающуюся в движущийся веер. Обзор становится еще шире, и появляется передняя нога, изгиб которой выше, чем островерхая стена. Толстая изгибающаяся шея и зубчатый нарост на голове притягиваются к земле под тяжестью костей. Теперь становится ясно, что сначала они всё неправильно поняли: не сланцевые плиты, а — чешуя, не стена, а — туловище гигантского чудовища из легенд. Однако чудовище не обладает скоростью змеевидных, у него нет взгляда василиска, движения даются ему с трудом, огромный глаз почти закрыт, видна лишь кроваво–красная полоска, и чудовище кажется слепым. Под тяжелой свинцовой шкурой жизнь едва теплится.

Существо напоминает гигантскую глыбу камня, изъеденную непогодой, раскрошившуюся под ветром, дувшим на нее сотни лет, украшенную лишь редкими пятнами лишайника. Голова еле–еле поворачивается из стороны в сторону, будто пытаясь рассмотреть забытую картину. Существо обращает на человека не больше внимания, чем если бы это было какое–то насекомое, возможно, оно его даже и вовсе не замечает. Крылья, которые кажутся слишком жесткими, слишком массивными, чтобы двигаться, позволить своему хозяину летать, вдруг начинают шевелиться, будто накапливая силу, а потом начинают двигаться все быстрее и быстрее. И затем происходит совсем уж невероятное, невозможное — громоздкое и неповоротливое тело поднимается в воздух.