8

8

Произошло неожиданное. Он щелкнул пальцами, подняв руку, и перед Айями очутилось блюдо с непонятными штуковинами - не то пирожными, не то бутербродами. Поднос держала женщина в облегающем, до щиколоток, платье, из-под которого выглядывали сандалетки на высоченном сплошном каблуке. Дикость какая-то, а не обувь. Забавный пояс завязан сзади широким бантом как у куклы. И лицо неестественно белое - наверное, напудрено. Брови прорисованы густо, как и глаза, а губы полные и красные. И намек на дежурную улыбку. Черные волосы убраны в сложный тяжелый пучок и закреплены массивными шпильками. Так вот какие они, даганские женщины! Точнее, даганские женщины легкого поведения.
Айями взяла с подноса странную штучку. Если зрение не изменяет, между прослойками теста - огуречные ломтики и что-то коричневое. Съедобное или муляж? Она с опаской откусила. Все святые, помогите! Оказалось так вкусно, что Айями чуть не подавилась. И проглотила бутерброд за два укуса. Надо бы неторопливо погонять во рту и подержать на языке, но она не смогла. И пальцы бы облизала, но натолкнулась на изучающий взгляд офицера.
Женщина, поклонившись даганну, оставила поднос на столе и, семеня, исчезла так же таинственно, как и появилась. А Айями проводила блюдо голодным взглядом. Вот бы унести домой парочку бутербродов. А лучше сгрести содержимое подноса в пакет и броситься из клуба, пока не поймали.
Громкий женский смех заглушил курлыканье патефона. Веселилась Оламирь, а её обнимал господин военачальник, который распоряжался в городе как у себя дома. Хрупая тростинка в лапах медведя. Красивый смех, и Оламирь красиво запрокинула голову, - даганны заинтересованно оборачивались. Не поймешь, что за песни на пластинках - чужеземные или амидарейские. Патефон шуршит и хрипит, коверкая звуки. Определенно, даганская музыка. Сомнительно, чтобы оккупанты отдыхали под наигрыши ненавистной державы.
О чем она думает? Всякая ерунда лезет в голову. Вот бы съесть еще один бутерброд. Или не один. Напихать в рот, пока не раздуются щеки, и жевать, жевать, закрыв глаза от наслаждения...
Даганн сказал кратко и кивнул, указав на стол. Рядом с подносом - бутылка и пустой бокал. "Налей" - перевела Айями. Послушно поднялась с дивана и подошла к столу, старательно отводя глаза от блюда с бутербродами. Святые искусители, сейчас она захлебнется слюной от аромата, источаемого едой. А желудок от потрясения забыл, что нужно переваривать съеденное.
В пузатой бутылке плескалась темная жидкость. Неужели кровь? - испугалась Айями. Благодаря амидарейской пропаганде за чужаками закрепилась слава жестоких людоедов, предпочитающих лакомиться багровой жидкостью, бьющей из разорванного вражеского горла.
Пальцы дрожали, пробка не желала извлекаться из горлышка. Пока Айями возилась с бутылкой, в зал вошли "свеженькие" амидарейки, их появление сопровождалось шумным оживлением среди офицеров. Кое-кого из новоприбывших Айями узнала по фабрике - работали в соседних сменах. Засмотревшись, она вздрогнула всем телом, когда бутылку выхватили из рук. "Её" даганн произвел ловкие манипуляции с пробкой, и темная жидкость забулькала из горлышка. Точно, это кровь! - покачнулась Айями.
Офицер протянул бокал, заполненный на четверть.
- Пей. До дна, - уяснила она короткие отрывистые фразы. - Вино, - усмехнулся чужак, заметив панический страх в глазах Айями.
Она пригубила. Напиток показался сладковатым, пах приятно и пился легко. Не поймешь, из чего сделан. Может, из винограда? Айями ни разу не пробовала вино, потому что дорогое и не по карману. Разве что на собственной свадьбе выпила игристого шипучего. И вообще, женщинам стыдно злоупотреблять спиртным.
- До дна, - повторил даганн, следя, чтобы Айями выполнила указание. Он был выше её на голову. И подошел близко... И от него пахло табаком. И он был врагом... Нет, он был мужчиной, рассматривающим Айями с интересом и с предвкушением. Он дал аванс - накормил и напоил в достаточной степени, чтобы её не развезло от сытости, и она не уснула тут же, на диване. А аванс нужно отрабатывать.
Айями пила мелкими глотками, и атрофированные вкусовые рецепторы, понемногу оттаивая, распознали в сладком букете фруктовые брызги и нотки легкой горечи. Волшебно!
Осушив бокал, она облизнула губы. Тело наполнилось приятной легкостью, превратившись в воздушный шарик. Из головы улетучились мысли, и захотелось смеяться. Наверное, Айями так и сделала, потому что даганн посмотрел на неё... ну, вот так же, как она глядела на бутерброды. А может, показалось, потому что его лицо стало непроницаемым, с налетом циничности.
- Пойдем, - кивнул офицер. Взяв бутылку с бокалом и прихватив лампу со стола, двинулся к выходу из зала, а Айями поспешила следом, незаметно стащив бутерброд с подноса. И зонтик бы не забыть, и пакет. На неё накатила бесшабашность, как в юности. Чуть ли не пританцовывая, Айями жевала на ходу свистнутую тайком закуску. Вот знакомый школьный коридор, которым она проходила в последний раз перед выпускным вечером... Вот кабинеты физики, химии, литературы... Вот женские туалеты, кабинки в которых густо исписаны любовными клятвами и посланиями вроде: "Икс + Игрек = великая и вечная любовь"... Девять лет детства и юности в стенах школы пролетели как один миг.
Офицер шел впереди. Отдавал встречным честь, козыряли и ему. Сколько же их, даганнов! Десятую часть населения истребили в первые месяцы войны, и позже, в боях, наверняка погибло немало. И все равно чужаков много. Эммалиэ сказала верно: противник - как айсберг, скрытый под толщей воды.
Айями посмотрела на впереди идущего офицера. Спина, загораживающая обзор... Крупная комплекция. Во всем. Оламирь предупредила, что нужно вовремя попросить об услуге. Подобрать момент и жалостливо поклянчить. Кто-то из женщин читает по бумажке, кто-то заучивает. "Прошу, помогите устроить меня на работу"... Наверное, чужаки надрывают животы, смеясь над отвратительным акцентом. Может, сбежать, пока не поздно? Он и не заметит. Ишь, как широко шагает и не оглядывается. Интересно, когда приехал в город: давно или сегодня? Ни разу его не видела. Хотя кого из даганн Айями видела? И различить их невозможно. Все схожи лицами, одинаково высокие и чернявые.
Что я делаю? Нужно разворачиваться и бежать. И больше ни ногой сюда. А куда? К истощенной дочке? И видеть, как собственный ребенок тает день ото дня...
Понял бы Микас или заклеймил бы предательницей? Той, что скоро изваляет в грязи память о нём и чувства.
Поздно менять решение. Мы последуем выбранным курсом и не потонем.

Они поднялись на второй этаж. За годы войны школа изменилась. Без детского смеха, топота сотен ног и пронзительных звонков здание казалось мертвым. Слишком большим для завоевателей. Шаги гулко отдавались в пустом коридоре, и, наконец, даганн открыл дверь.
Зеленоватый рассеянный свет лампы высветил помещение. Кабинет музыки. Рояль на прежнем месте, но крышка опущена. Под ногами поскрипывает паркет. На стенах портреты композиторов - те, что удержались, не попадав от взрывов. Окна затянуты полиэтиленом. Снаружи совсем стемнело. Люня, наверное, капризничает и не хочет засыпать без мамы.
Айями нерешительно замерла у двери. Зачем они сюда пришли? Может, господин офицер хочет насладиться чудесным пением? Увы, музицировать дама не умеет, да и чистого звонкого голоса нет.
Даганн поставил лампу на подоконник и подошел к роялю. Клавиши глухо тренькнули. Какой же он все-таки большой. Везде.
Айями сглотнула, облизав пересохшие губы. Испуг накатил внезапно. Собираясь в клуб, она усердно выбрасывала из головы мысли о том, как это будет. Словно её фантазии могли показаться изменой по отношению к Микасу. Как-нибудь переживем. Нужно вытерпеть, зажмурившись, а потом попросить. Даганские офицеры щедрые, не скупятся. Понимают, что амидарейкам тяжко живется.
А теперь не отвертишься.
Офицер повернулся и поманил. Его лицо терялось в тенях.
Подойдя, Айями получила бокал, наполненный вином наполовину, а зонт и пакет небрежным броском мужской руки перекочевали на подоконник.
- До дна, - сказал даганн. Низкий у него голос и ровный, но в груди что-то глухо рокочет и рвется на волю.
Айями выпила торопливо, крупными глотками, и почувствовала, как струйка стекает по подбородку. Вытерла её тыльной стороной ладони и покачнулась на нетвердых ногах, но не упала. Удержали. Даганн, чужак... обнял и склонился к шее... Водил носом, словно втягивал и запоминал запах.
От вина у Айями закружилась голова. Захотелось петь, кричать, смеяться. Ноги так и норовили сорваться в пляс. Почему бы и нет? Мы же в кабинете музыки, да и кавалер под рукой. Не желаете ли потанцевать?
А потом накатила слабость. Чтобы устоять на шатких каблуках, Айями ухватилась за офицера, а он... задрал юбку до талии и, подняв спутницу как пушинку, усадил на рояль. И увидел чулки, она в том не сомневалась, заметив сверкнувшие глаза. Вот так, вечер за окном, в класс просачивается свежесть недавнего дождя, Айями сидит на рояле, а меж её раздвинутых ног стоит даганский чужак. Очень возбужденный чужак. И он намерен взять своё.

Офицер кивнул, указывая на жакет.
Пальцы вдруг стали неуклюжими. Айями неловко расцепила застежки, и даганн отбросил мешающую деталь одежды. И опять кивнул. Теперь блузка.
Потупив глаза, Айями расстегивала пуговку за пуговкой. Может, потянуть время?
Но, как ни растягивай, а пуговицы когда-нибудь кончатся, и борты блузки разойдутся.
Чужак не стал настаивать на полном обнажении. Перехватил инициативу, подняв чашечки бюстгальтера, и накрыл грудь лапищами. Не церемонясь, сжал, смял - грубо и жадно. Ладони у него большие, а руки сильные. Обхватят шею и задушат, не напрягаясь. И щетина обильная - захватывает щеки и подбородок, заползла на шею. Не сравнить с амидарейскими мужчинами, среди которых почти не бывает бородачей. Поэтому и волосы у амидарейцев жидкие и тонкие. А у Айями от недоедания и вовсе сыпятся как листья осенью, когда-нибудь голова облысеет полностью.
Айями закрыла глаза. Противно. Её тело откликалось лишь на ласки Микаса, а теперь незнакомый мужлан пользуется ею, как пользуется полотенцем человек, умывшись.
Неожиданно Айями скинуло с рояля. Это даганн поставил её на ноги.
Он шарил по талии, и Айями поняла - хочет, чтобы она сняла белье.
Трясущимися руками сделала то, чего потребовал офицер, потому как его нетерпение разлилось в воздухе, угрожая несдержанностью и агрессией.
И снова Айями подкинуло наверх, а чужак расстегнул ширинку брюк.
Милосердные святые, каким же он оказался большим. И старался быть осторожным. Поначалу. Музыкальный инструмент ходил ходуном. Еще минута, и не выдержат хлипкие ножки. Вцепившись в крышку рояля, Айями отвернулась к окну, а даганн в неё вколачивался. Точнее, насаживал на себя, успевая тискать и мять грудь. Вот для чего нужен вазелин, - подумалось отстраненно. Но странное дело, обошлось без острой боли. Дискомфортно оттого, что тело не знало мужчины долгие четыре года и успело отвыкнуть от ощущения наполненности. Несколько лет Айями хранила верность мужу, а сегодня кто-то другой заявил права на её тело и получал их сейчас. И это был не Микас.
Микас... Всё связанное с ним окуталось в памяти Айями дымкой нежности и любви, но в эти мгновения прошлое покрывалось плесенью предательства, разлагалось на глазах. Прости, Микас, я не заслужила тебя.
Ритм движений стал совсем яростным, и даганн глухо застонал, даже зарычал, прижав Айями к себе. Она почувствовала там, внутри, его пульсацию. Несколько глубоких резких толчков, и мужчина замер. А потом отстранился.
Не глядя на него, Айями сползла с рояля и повернулась спиной, чтобы поправить бюстгальтер и застегнуть блузку. После случившегося лицемерно говорить о стеснительности, но кидать взгляды на случайного незнакомца - сверх сил. Вот и всё. Самое трудное преодолено, теперь можно просить об услуге. "Господин офицер, помогите мне..."
По бедру потекло. Его семя.
Айями не сразу сообразила, что чужак её обнял и начал поглаживать ноги. Руки добрались до резинки чулок и двинулись выше, исследуя. А потом он прижался к ней. И был опять возбужден.
- Вставай, - придвинул скамеечку, которую использовали как подставку при игре на струнных.
Айями поднялась и стала выше. Самое то для рослого даганна.
На этот раз он снял с неё блузку, а бюстгальтер стянул через голову, не став расстегивать крючки. И заставил упереться руками в крышку рояля. И потребовал прогнуться, принимая его.
Даганн двигался неспешно. Утолив первый голод, он переключился на медлительный и размеренный темп. А грудь Айями вдруг стала чувствительной, или это мужские пальцы умело ласкали, потирая розовые горошинки?
Теперь, когда лицо чужака не маячило перед глазами, отклик на его прикосновения стал ярче, острее. Наверное, вино подействовало или сказалась тоска по Микасу. А может, одиночество, спрятанное далеко в подкорке, выползло не вовремя. Или повлияло всё в совокупности.
Айями словно раздвоилась. Её сознание и физическая потребность разделились, и вторая задавила первое. Расплющила как асфальтный каток.
И Айями поощряла. И вроде бы помогала - мужским рукам и себе. И сдавленно застонала, давая понять - ей нравится и хочется большего. Разрядки.
Движения стали быстрее, лихорадочнее... Нет, не спеши, Микас!
- Еще... - выдавила она умоляюще. Потяни чуть-чуть, не торопись.
Он послушался, и пронзительное, почти болезненное наслаждение выстрелило, прокатившись волной от макушки до пят.
Айями расслабленно откинулась назад - вспотевшая, усталая. Не сразу поняла, что сжимает губами чей-то палец. Не сразу поняла, что прикусила его, упав в сладостное небытие. Не сразу поняла, что упирается спиной в чью-то вздымающуюся грудь. Не сразу поняла, что находится не дома, в тихом уютном гнездышке, а в школе, в казенном помещении, и полиэтилен на окне пропускает мужской смех с улицы и чужеземный говор. И не Микас обнимает и поглаживает, овевая горячим дыханием шею. А едва поняла, как её пригнули к роялю, и даганн закончил начатое, известив хриплым рыком о полученном удовольствии.

Ему хватило двух раз. И на Айями не взглянул. Накинул китель - и когда успел сбросить одежду? - заправил рубашку в пояс брюк, застегнул ремень. Достал из портсигара необычную сигарету и, закурив, обратил внимание на Айями. Молча смотрел, как она одевается, отводя глаза.
О чем он думает? Может, о том, что перед ним первоклассная шлюха? Или о том, что она легкомысленна и легкодоступна?
- Afol, - сказал коротко, приглашая следовать за собой. "Идем".
Офицер шел быстро и размашисто, и Айями едва поспевала. К тому же, она растерялась. Ощущения, пережитые в кабинете музыки, ошеломили и потрясли, создав полнейшую неразбериху в голове.
Даганн вел коридорами на третий этаж, где в былые времена находились кабинеты начальных классов. Встречные солдаты салютовали офицеру, а вслед Айями цокали языками. "Сладкая цыпочка..."
В одном из помещений теснились сдвинутые кровати, заваленные сумками. Все-таки недавно приехал, - мелькнуло в голове, когда даганн, поднапрягшись, извлек искомое из кучи малы. Расстегнув молнию, он бросил на кровать несколько банок с консервами и прямоугольные брикеты.
- Mimok, - кивнул на еду. "Бери".
Айями, запутавшись в ручках пакета, неловко складывала продукты, а стыд жёг и отравлял душу. Только что она продалась за жратву и умудрилась получить удовольствие от собственной продажности. Грязная, распутная, беспринципная...
- Пойдем, - сказал даганн.
Как оказалось, он вел её вниз, к выходу. И Айями испытала невольную благодарность, ибо концентрация военных на один квадратный метр зашкаливала.
А в фойе школы накурено. И офицеры здесь, и солдаты. Смеются, подшучивают - не поймешь, то ли над Айями, то ли над её спутником.
- Ot, libhih roam? Adig kan votih sot him dafil (Эй, хороша цыпа? Вроде бы раньше здесь не бывала).
- Ot, ninis, afol om htod (Эй, сладкая, иди ко мне).
- Qriutil, afis pipex. Kriobet infis eminox? (Смотри, как дрожит. Испугалась твоего хозяйства?)
- Ot, roprih gvot! Kif htod lulum (Эй, приходи еще! Ты мне нравишься).
- Dudun git nun? Him libil divast (Целочка или нет? Не люблю девственниц).
- Afis omm? Turtin preg? (Как она? Горячая штучка?)
- Pinigot im pinigot (Бревно и есть бревно) - ответил прохладно спутник Айями. - Sirom tutur linbid (Везде одно и то же).
Она и трети слов не разобрала, но похабные интонации и разочарованные возгласы не оставляли сомнений. А еще поняла, что паек отработан, и её отпускают.
Выскочив на улицу, Айями побежала через площадь, забыв переобуться в сандалетки. Скорее бы спрятаться в тень, подальше от света фонарей, и заткнуть уши, в которых звучит издевательский мужской смех.
А завернув за угол, в спасительную темноту позднего вечера, Айями с разбегу влетела в лужу. И отдышавшись, побрела в мокрых туфлях и с грязными ногами. Дома с темными окнами казались театральными декорациями: толкнешь - и фальшивая фанерная конструкция завалится с грохотом. Кое-где в окнах светились огоньки тлеющих лучин, являя разительный контраст с цивилизованностью центральной улицы. До этого вечера Айями не высовывала нос из дома в столь поздний час. А сегодня шла - медленно, на ощупь, и вспоминала странные бутерброды, гротескно раскрашенную даганскую женщину, рояль в кабинете музыки, немногословие чужака, его дыхание, опаляющее кожу, и глаза, прожигающие насквозь. Наверное, он ненавидел Айями за бесчинства её нации над его народом. Наверное, испытал извращенное удовольствие, поимев очередную амидарейку и своеобразно отомстив противнику. Наверное, презирал местных женщин за то, что они охотно торгуют собой за еду.
Вот почему Оламирь велела её дождаться. В отсутствии уличного освещения можно запросто убиться, запнувшись о кочку или попав ногой в рытвину. Айями доковыляла до подъезда, и, держась за стену, осторожно поднялась по ступенькам. Поскреблась в дверь.
- Свят-свят, ты ж промокла вся. Почему не раскрыла зонт? - бормотала Эммалиэ, ощупывая вернувшуюся гулёну. - Ступай в ванну, я принесу горячей воды. Упаси нас заболеть сейчас.
Оказывается, начался дождь, а Айями не заметила, утонув в раздумьях. С остервенением шоркая по исхудавшему телу мочалкой, она с ужасом вспомнила, что не попросила "своего" офицера о помощи с трудоустройством. Никуда не денешься, придется завтра его разыскать. Хотя, увидев скелетообразное чучело при свете дня, даганн сделает вид, что не помнит вчерашнюю амидарейку из клуба. Или потребует новую оплату в обмен за помощь. Дура, дура! - шмякнула Айями мочалкой. Как же его найти, если она даже имени не знает? Все чужаки на одно лицо, а особых примет у него нет - ни шрамов, ни родинок, ни лысины. О, прекрасная мысль! Она спросит у Оламирь об офицере с двумя птицами на погонах. Та не может не знать.
- Выпей, - Эммалиэ протянула отвар из ромашки с листьями малины. Они сидели на кухоньке, и Айями потягивала горячий напиток, поджав ноги. - Больно?
Айями покачала головой.
Оскорбляли? Унижали? Может, били? - допытывалась Эммалиэ.
Нет, нет, нет. Не оскорбляли и не унижали. Один, а не двое и не трое. И не рота. И вел себя не грубо, а... по-мужски напористо.
Эммалиэ покрутила в руках консервы.
- Не по-нашему написано, но что-то мясное.
- Завтра переведу, - сказала тихо Айями. - Как думаете, надолго хватит?
- Если хорошенько постараться, то на неделю растянем, - заключила Эммалиэ. - Иди, ложись. Завтра я пойду на рынок.
- Нет, схожу я. Мне нужно.
- Айями... - замялась соседка. - Ты не жалеешь?
- Нет. А вы поддержите... перед ними? - запнулась Айями. "Они" - это соседи, косые взгляды и острые языки. Это осуждение в глазах и в речах.
- Да, - ответила Эммалиэ просто. - Ты да Люня - вот и вся моя семья.
- Спасибо... Знаете, что мне непонятно? Под столицей вот-вот произойдет решающее сражение, а они веселятся и развлекаются. Чересчур самоуверенные. Вдруг мы победим?
- Вряд ли, - вздохнула Эммалиэ. - Даганны - охотники. Они давно просчитали возможные комбинации. Расставили силки и капканы, разложили приманки в ловушках и ждут, когда наживку заглотят.
Айями долго лежала без сна. Она знала, что и соседка не спит, прислушиваясь: как бы сгоряча Айями не натворила дел, раскаиваясь в содеянном. Зряшное беспокойство. Айями не жалела о своем выборе. Она переступила черту, за которой гордости не место. Зато на время отогнала всевидящую Хикаяси от дома. Но с потерей принципов исчезало и светлое незамутненное прошлое. Айями тянула руки в отчаянии, но образ Микаса просыпался как песок сквозь пальцы. Отдалялся, превращаясь в зыбкий мираж. А всё потому, что перед глазами стояло лицо даганна и его пристальный взгляд. А еще яростное соитие на рояле в кабинете музыки.
Вскочив, Айями схватила со стола свадебную фотографию и прижала к груди. Так и уснула в обнимку с рамочкой.