Несмотря на сильную усталость, Швиль тоже не мог сомкнуть глаз.

Все, что он слышал несколько времени тому назад из своего угла, мучило его снова. Теперь ему было ясно, что он любил эту девушку, как еще ни одну женщину до сих пор. Сознание, что он похоронен здесь ради женщины, виновной в смерти Элли, доводило его до безумия. Он готов был головой пробить эти стены, только чтобы добраться до Марлен.

Теперь он действительно станет убийцей. Чувство мести заставляло его еще больше стремиться к свободе. Он уже думал, как отомстит за Элли едва только выберется отсюда. Он пришел к твердому решению работать завтра с наибольшей энергией и усердием, только чтобы выбраться отсюда скорее.

Несколько часов Швиль неподвижно провел в своей постели, лежа с широко раскрытыми глазами, пока не погасли все свечи. Потом убедившись, что все спят, он бесшумно встал и проскользнул в узкий коридор. Он знал, что делает. Среди «Бесстрашных» был радиоспециалист Альфред Ронделль, который еще бодрствовал, и Швиль не мог успокоиться, пока не найдет его и не выяснит, что тот делает. При слабом свете он увидел тело Аргунова. Он осторожно скользнул мимо него и натолкнулся на Ронделля, сидевшего без пиджака спиной к Швилю. Из его трубки поднимались густые клубы дыма. На ушах были наушники. Рядом с ним, на двух ящиках, стоял телефонный аппарат, слева от него передатчик с горящими лампочками. Антенна была, очевидно, установлена еще днем кем-нибудь из «бесстрашных», находившихся среди артистов. При слабом свете свечи Швиль мог разглядеть микрофон.

Значит, у Ронделля был уже электрический ток.

– Если бы только узнать позывные, – с отчаянием подумал Швиль. Вдруг он увидел, как Ронделль стал пробовать отправитель, включив ток.

Раздался свист, вспыхнули синие искры. Отправитель начал действовать, приемник тоже уже был включен. Ронделль заработал ключом и дал по азбуке Морзе сигнал: М. Ф. О. 218.

Швиль, знавший эту азбуку, прокрался в соседнее помещение и с лихорадочной поспешностью вынул бумагу и карандаш. Он принялся в темноте записывать сигнал; затем тем же путем он вернулся в коридор.

Из громкоговорителя, который Ронделль заглушил, чтобы другие не слышали, ясно послышался голос.

– Алло, Ронделль?

Сердце Швиля сильно забилось от волнения. Какое странное чувство – слышать во мгле, в этой могиле, в ночной тишине голос из другого мира. Разве все люди на земле не находились по другую сторону гроба? Ведь они теперь были в могиле, шесть людей и один труп.

– Алло, алло, – ответил Ронделль, – внимание! Первый день прошел плохо. Аргунов умер от заражения крови. Все остальные здоровы. Настроение скверное. Новичок (Швиль вздрогнул при этом слове, потому что отлично знал, что оно относилось к нему) очень подозрителен, задерживает работу. Мы посоветуемся, что с ним делать. Когда все будет готово, в нем нельзя быть уверенным. Сегодня никаких особенных результатов, три ящика средних вещей. Завтра утром мы проникнем в другое помещение. Надеемся, что покончим со всем в четыре-пять дней. Целый день работали при свечах, только сейчас получил ток. Итак – до завтра.

Ронделль выключил и инстинктивно обернулся. Швилю удалось в последнее мгновение лечь пластом на пол. Два ящика, стоявших перед ним, закрыли его от радиста. Швиль задержал дыхание, чтобы не быть пойманным. Потом на животе прополз в соседнее помещение, забрался под одеяло и заснул. Он не слышал, как Ронделль приблизился к нему и испытующе посмотрел на него при свете фонаря, прислушался к его дыханию. После того, как Ронделль убедился, что немец спит, он нашел свой матрас и вскоре погрузился в глубокий сон.

На следующее утро всех разбудил удар гонга. После завтрака приступили к следующей, также запечатанной, двери. «Бесстрашные» были чрезвычайно поражены энергией Швиля, которой внезапно был охвачен последний. Не понимая, они смотрели друг на друга и перешептывались между собой, но Швиль делал вид, что ничего не замечает. Он раскалывал пополам камни, замазанные глиной, и разбивал печати. Работал как одержимый. Пот капал с его лба, кожа на руках была в ссадинах, но он не обращал на это внимания и только пришпоривал других. Ронделль внимательно наблюдал за ним и смущенно пожимал плечами: он еще меньше, чем другие, понимал перемену, происшедшую в археологе.

Вход, который они пытались открыть, был гораздо прочнее, чем предыдущий. Когда первую стену откололи, оказалось, что за ней находится вторая, такая же. Некоторое время все стояли, разочарованные, но Швиль не уступал.

– Дальше, дальше, господа, не останавливайтесь: нам надо преодолеть еще этот пустяк, тогда мы очутимся в боковой комнате. Там должны храниться дорогие вещи, – подбадривал он своих сообщников, но де Кастелло ударил в гонг и объявил обеденный перерыв. Около трех часов они вернулись в прежнее помещение. Мужчины уже уселись за стол и приготовились есть, как вдруг в душном воздухе почувствовался невыносимый запах. Все положили вилки и молча обменялись вопросительными взглядами. Никто не мог найти объяснения. Первым встал Швиль, вышел в коридор и посмотрел на труп Аргунова. Здесь запах был еще невыносимее. Достаточно было одного взгляда на изменившееся и вздутое лицо умершего, чтобы понять причину. При такой жаре труп разложился неожиданно быстро. Странно, вчера об этом никто не думал. Другие тоже подошли, и хотя они держали перед носом платки с одеколоном, не могли долго выдержать этого запаха и убежали. Швиль тоже должен был выйти из коридора: он чувствовал сильную головную боль и тошноту.

– Я не знаю, почему у нас нет электричества: ведь Марлен совершенно ясно сказала мне, что мы получим ток со станции. Мне кажется, – прибавил Швиль, не смотря на Ронделля, – что ток должен был быть уже вчера.

– Гм… да… строго говоря, Швиль прав, – смущенно пробормотал Ронделль, – я постараюсь еще сегодня войти в соприкосновение с внешним миром.

Этого ответа было вполне достаточно для Швиля. Он доказывал, что остальные, зная, что ток был уже в гробнице вчера, не находили нужным присоединиться к нему. Итак, ночные разговоры с внешним миром должны были держаться втайне от него. Все они были против него. Ему необходимо было это установить. В душе он все-таки надеялся, что среди «Бесстрашных» найдется хоть один дружески настроенный к нему человек. Неужели он должен теперь совершенно отказаться от этой надежды? Неужели он был совершенно один, покинутый всеми?

Трупный запах становился все неприятнее. Несмотря на то, что труп был закрыт пятью одеялами, о еде нечего было и думать. Оставалось только употребить все силы на то, чтобы скорее пробиться в третье помещение, чтобы таким образом избавиться от новой напасти.

С удвоенной энергией приступили к работе. Глухие удары молотка звенели в ушах; все стояли по колени в щебне. Все давно уже сняли рубашки; с тела стекал пот и, мешаясь с пылью, расплывался черными струйками по груди и спине. Никто не говорил ни слова, только тяжелое, прерывистое дыхание свидетельствовало, что здесь работают не машины, а живые люди. Но эта работа, казалось, все больше притягивала трупный запах: он подходил все ближе и ближе. Юргенсена вырвало уже два раза; остальные с отчаянием посмотрели на него, не выпуская изо рта трубки или сигаретки.

Доктор Пионтковский, некурящий, без перерыва пил коньяк. Швиль еще более или менее держался, но и его силы начинали сдавать.

– Дальше! Дальше! – не переставал он настаивать, крича хриплым голосом.

Остальные послушно делали все, что он приказывал. Да, они теперь цеплялись за Швиля, так как он был единственным, который решил не сдаваться.

Была уже полночь, когда они наконец пробили отверстие в третье помещение, из которого вновь ринулся горячий воздух, так что им всем пришлось отступить назад. Свечи были потушены.

– Ронделль, черт возьми, зажги же свет! – крикнул кто-то в темноте во все горло. Сейчас же вслед за этим раздался стук опрокидываемых ящиков и других предметов и через несколько минут радист вернулся, держа в руке зажженную электрическую лампочку, провод которой волочился по земле. При слабом свете ее на искаженных и ставших неузнаваемыми лицах видно было, как все жаждали света. Разве эта маленькая лампочка не была приветом от солнца, к которому они так стремились? Но они недолго могли отдаваться своим размышлениям: воздух в помещении напоминал им каждую секунду, что надо двигаться дальше. Все вернулись к работе. О еде никто больше не думал, никто не хотел смотреть на нее.