– Одной заботой у меня стало меньше, – с признательностью промолвил Робин, явно преувеличивший значительность Карло Мануччи в нынешних треволнениях испанского королевства. – А так как я принес вам ваши деньги назад, синьор, можете для убедительности продемонстрировать их Филиппу.

Фильяцци довольно хлопнул себя по колену. Ему нравились проявления бодрости духа. У этого парня, несомненно, прошедшего только что через огонь, хватало мужества шутить. Затем лицо его омрачилось.

– Тебе не нужны эти деньги?

– Я взял столько, сколько может себе позволить Джузеппе Марино.

Фильяцци кивнул и отхлебнул вина. Он устремил взгляд на камин, где потрескивали дрова.

– Робин, – мягко заговорил граф. – Если тебе нужен отец, то он рядом с тобой. – И он взглянул на юношу так тепло, что у того брызнули слезы. Измученный напряжением этого злополучного вечера, Робин, наконец, рассказал Фильяцци историю о себе и Джордже Обри. Чтобы не ранить друга резким отказом, ему пришлось говорить о себе, что для него всегда являлось тяжким трудом.

– Я буду помнить ваши слова с величайшей гордостью и искренней признательностью, – закончил юноша. – Но мне нужно вернуться на родину.

– Я все понимаю, – ласково промолвил Фильяцци.

– Притом вернуться как можно быстрее.

Посол изумленно уставился на него.

– Как можно быстрее?

– Да, синьор.

– И в качестве Джузеппе Марино?

– Совершенно верно.

– Имея при себе всего несколько золотых?

– Да.

Джованни Фильяцци сердито хлопнул кулаком по столу.

– Как же ты собираешься это сделать?

– Я поплыву с Окендо на его корабле «Сеньора де ла Роса», – спокойно ответил Робин. – Испания снабдит меня средством передвижения, но я надеюсь расплатиться с ней английскими деньгами.

Проехав часть ночи верхом на муле, Робин проснулся рано утром на постоялом дворе в деревушке Кастильехо. Оставив слева кишащий священниками Толедо, он, сделав за день сорок миль, перевалил Сьерру де Гуадалупе.[150] и спустился в Трухильо[151] Там ему посчастливилось встретить труппу бродячих актеров, направлявшихся в Лиссабон. Юноша присоединился к ним, найдя в их обществе отвлечение от горестных воспоминаний.

Они были веселыми и драчливыми, добродушными и ревнивыми, горячими в спорах и в примирениях и постоянно щеголяющими патетическими фразами, почерпнутыми из реплик того или иного героического персонажа, весьма малопригодными к перипетиям их скитальческой жизни. Робин помогал им в установке скудных декораций и, так как он путешествовал налегке, погрузил на своего мула часть их имущества.

Эти обитатели передвижного волшебного царства пели всю дорогу. Филипп Испанский, Непобедимая армада, Елизавета, коварство турок, интриги и потрясения при королевских дворах Европы беспокоили их куда меньше, чем интонация, с которой Алонсо произносит: «Мать, ты отомщена!», или жалкое зрелище, являемое звездой соперничающей труппы, когда этот самодовольный болван играл кровожадного горца Гомеса. Робина отвлекали от грустных мыслей эмоциональные и никогда не умолкающие беседы актеров, их шутки, которыми они встречали неудачу, их искренность и вдохновение, с которыми они репетировали сцены в деревенских сараях. В их обществе юноша не мог не воспрянуть духом, и прощаясь с ними в Эштремоше, перед тем как направиться в Лиссабон, он тепло поблагодарил их за хорошую компанию.

Робин прибыл в Лиссабон 2 мая. Армада, наконец, была готова к отплытию, и, дождавшись на набережной удобного случая, юноша пробрался сквозь свиту Окендо и бросился перед ним на колени.

– Кто этот плут? – осведомился Окендо. Поведение Робина, у которого лицо и одежда были перепачканы грязью и пылью, определенно нуждалось в объяснениях, тем более что две палки уже поднялись вверх.

– Я Джузеппе Марино, с позволения вашего превосходительства, – робко откликнулся Робин.

– Да ну? – воскликнул Окендо. Он только что пообедал и был в отличном настроении. – Я определенно дам позволение вышвырнуть тебя в море, если ты не предоставишь мне лучшее объяснение своей дерзости, чем твое имя.

Вокруг Робина собралась небольшая толпа, настроенная не слишком дружелюбно. Окендо был молодым героем испанского рыцарства, поэтому не удивительно, что ему докучали женщины, однако оборванцам никак не полагалось являться подобным образом в присутствие его превосходительства. Так что Робину грозило оказаться в водах бухты Тежу, если он сразу же не даст объяснение. Только хорошее настроение Окендо избавило его от немедленной расправы.

– Оставь парня в покое! – приказал он. – Ну, что скажешь, Джузеппе Марино?

– Ваше превосходительство, я был слугой великого адмирала! – воскликнул Робин, решив рискнуть.

Если мадридской инквизиции удалось выследить Карло Мануччи и открыть, что он и Джузеппе Марино – одно и то же лицо, что к этому времени могло быть осуществлено, то все пропало. Дыба и костер были в Лиссабоне так же под рукой, как и в Мадриде, и на миг юноша решил, что погиб, заметив движение в толпе рядом с собой. Стоя на коленях, он краем глаза увидел, как какой-то молодой парень стал быстро выбираться из толпы. Несомненно, он спешил донести, получить вознаграждение и зажечь костер для очередного еретика!

Однако, Окендо пришел на помощь.

– Что-что? – переспросил он. – Ну-ка, выпрямись, приятель. – Когда Робин поднялся, он добавил: – Джузеппе Марино! Из Ливорно, не так ли?

– Ваше превосходительство обещали взять меня матросом на ваш корабль, – напомнил ему Робин.

– Верно! Ладно, отправляйся на борт к боцману и скажи, что я тебя послал. У нас достаточно канониров, солдат и священников, но видит Бог, матросов маловато для Непобедимой армады. Если он согласится, я не против.

Робин не стал медлить. Пробормотав слова благодарности, он ринулся в толпу и быстро выбрался из нее, так что почти никто этого не заметил. Беда была в том, что проклятый доносчик следовал за ним. Робин отлично знал, где пришвартована «Сеньора де ла Роса». Он не бежал, но шел так быстро, как только мог. Тем не менее предполагаемый доносчик продолжал наступать ему на пятки. Поднявшись по трапу, Робин нашел боцмана среди кучи парусов, канатов и блоков, валявшихся в таком беспорядке, словно корабль не собирался выходить в море еще две недели.

Передав сообщение Окендо, юноша сразу же принялся за работу, а так как он продемонстрировал определенное знание ремесла матроса, то был признан годным для участия в походе на Англию. Однако, к его огорчению, Робин обнаружил, что преследователь также очутился на корабле. Юноша слышал, как тот говорил с боцманом, назвавшись каталонцем из Марселя. Быть может, парень просто решил стать членом экипажа? Или же он находился здесь, чтобы не дать Робину улизнуть и где-то за час до отплытия флота указать на него служителям инквизиции, поджидающим, чтобы арестовать Карло Мануччи?

Но ничего подобного не произошло, и 14 мая 1588 года после благословения многочисленных знамен, нескончаемых процессий священников и торжественных песнопений Непобедимая армада отплыла из бухты Тежу с надуваемыми ветром парусами и таким количеством солдат на палубах, что казалось удивительным, как матросам вообще удается управляться со снастями. Как известно всему миру, два дня спустя армаду настиг шторм, разбросавший корабли по морю, в результате чего им пришлось собираться вновь в Ла-Корунье.[152] Там было обнаружено, что, несмотря на все молитвы и благословения, питьевая вода протухла, а мясо зачервивело. Поэтому лишь утром 20 июля Робин увидел черные скалы Лизарда,[153] нависавшие над водой подобно теням.

Флагманский корабль Медины-Сидонии с огромным флагом на мачте, на белом шелке которого было вышито изображение Святой Девы, шел впереди в центре флота, остальные корабли плыли по бокам так, что вся Непобедимая армада на расстоянии напоминала огромный серп выпуклой стороной вперед. Гипускоанская эскадра Окендо шла по левому борту флагмана и, к радости Робина, адмиральское судно плыло ближе всех к берегу. По мере продвижения по Ла-Маншу мыс Лизард становился все более заметным, пока юноша с волнением в сердце и слезами на глазах не различил на холмах над утесами зеленые поля и темные изгороди. Тут и там маленькие белые пирамиды указывали на места добычи фарфоровой глины.