Тем временем подул юго-западный ветер, и небо потемнело.

«Ночью будет буря», – подумал Робин, чье настроение поднялось вместе с ветром. Эти неуклюжие галеоны с целыми крепостями и кучами солдат на борту станут игрушкой как для шторма, так и для лорда-адмирала Хауарда оф Эффингема и его помощника Дрейка. Робин напрягал глаза, глядя на берег. А вдруг он увидит свой самый большой корабль, «Экспедицию» из Пула – ее можно узнать из тысячи – или «Морской цветок» и «Милость Божью», близнецов из Уэймута, или «Лилию» из Фоя или «Золотой реал», построенный на фалмутской верфи. Они как раз проплывали мимо Фалмутского залива. На холме возвышался замок Пенденнис, на траверзе торчали зубчатые Мэнеклские скалы, а вскоре, за мысом Деннис, открылся прекрасный вид на окруженную лесом реку Хелфорд. На утесе над устьем реки красивый белый дом, наполовину скрытый деревьями, поблескивал на солнце, как драгоценность; ухоженный сад террасами спускался к воде.

Внезапно Робин услышал рядом с собой глубокий вздох, радостный смех и три слова, произнесенные по-английски:

– Сент-Монан-Чир.

Резко повернувшись, Робин увидел молодого парня с небритой щетиной и грязной физиономией, не помешавшие ему с трудом узнать в нем доносчика с лиссабонской набережной. Находясь так близко от дома, юноша не собирался попадаться в ловушку.

– Que dice usted?[154] – удивленно спросил он по-испански.

Парень расхохотался так весело, что нельзя было усомниться в его искренности. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет, он указал на Сент-Монан-Чир.

– Это мой дом.

Робин вспомнил слова, сказанные ему сэром Френсисом Уолсингемом в Барн-Элмс: «Может, ты встретишь друга, а может, и нет». Фильяцци прислал ему инструкцию не обращать внимание на эскадру Медины-Сидонии в Кадисе. Причина этой инструкции, несомненно, стояла рядом.

– Ты служил у Медины-Сидонии? – спросил Робин.

– Я был знаком с его секретарем, который, по счастью, очень нуждался в деньгах, – последовал ответ. – Меня зовут Энтони Скарр.

– Если бы я это знал, – вздохнул Робин, – то избавился бы от многочасовых волнений. Я видел, как ты выскользнул из толпы в Лиссабоне, и боялся, что ты спешишь донести на меня. А когда ты последовал за мной на корабль, то я был уверен, что ты явился следить, как бы я не сбежал. Даже когда я потерял тебя из виду, мне было не по себе.

– Я старался не попадаться тебе на глаза, – объяснил Энтони Скарр. – А теперь нам нужно поговорить.

Это не представляло труда, так как они не были на вахте. Матросы на кораблях короля Филиппа пребывали едва ли в лучшем положении, чем галерные рабы. Они спали, где придется – на палубах, в коридорах, на ступенях сходных трапов. Их не делили на отдельные отряды и не приписывали к определенным местам на корабле во время боевых походов.

– Я знал, что кто-то из наших служит у Санта-Круса, – продолжал Энтони. – Когда я услышал твои просьбы к Окендо, то догадался, что это ты. Я был точно в таком же положении, окончив дело, находясь в Лиссабоне и не зная, как добраться домой. А ты показал мне отличный способ! Пускай испанцы отвезут нас в Англию! Я убедил боцмана, что Окендо прислал к нему нас обоих, и был зачислен в команду.

Пока юный Скарр говорил, юный Робин напряженно думал.

– Вечером я буду стоять у руля и освобожусь около полуночи, – сказал он. – Буду искать тебя здесь.

На кораблях Непобедимой армады плыли шестеро людей Уолсингема, но во славу тех, кто тайно выполняет опаснейшую работу, не трубят трубы и не реют знамена. История сохранила сведения лишь об этих двоих.

В битве у Плимутского пролива, в которой английский флот, подгоняемый ветром, одержал верх над армадой, один большой галеон был захвачен и доставлен в Дартмут.[155] Медина-Сидония спешил, несмотря на тревожные признаки. Он был плохим моряком. В его планы входило встретиться в Кале с войсками герцога Пармского, пришедшими из Нидерландов, сопровождать их, плывущих на плоскодонных барках, в плавании через проливы к английским берегам, высадить на них армию опытных солдат и вести сражения на суше. Армада служила для него транспортом, а не боевым средством, и хотя Окендо, де Лейва и Рекальде ворчали на него за трусость, он настаивал на своем, а судьба Англии по-прежнему висела на волоске.

Робин с тремя другими матросами стояли у руля высоко на корме, держа на курсе громоздкий, тяжело переваливающийся на волнах корабль. Шершни английского флота, несмотря на недостаток пороха и ядер, жалили испанцев снова и снова. Всю ночь Робина не покидало чувство радости. С наступлением темноты на утесах зажглись маяки, а пробивавшаяся сквозь тучи луна заливала серебром море и родные берега.

В экипажах армады были лоцманы, хорошо знавшие Ла-Манш. Флот плыл мимо мыса Берри, поросшего густым, словно мех, папоротником, мимо отмелей Уэст-Бея,[156] пока к утру ветер не прекратился. Робин мечтал, что пока он стоит у руля, его глазам представится мерцание маяка на Пербек-Даун. Дэккум, наверное, зажег его, а друзья будут стоять рядом. Синтия, сидя на лошади, устремит взгляд в море; пламя маяка отразится в ее глазах и осветит прекрасное взволнованное лицо. Бэннеты, конечно, тоже будут там, преданно молясь за успех оружия ее величества, который обеспечит продолжение ее терпимого царствования. И никто из них даже представить не сможет, что Робин стоит у руля испанского галеона, плывущего ближе всех к берегу!

Рев ветра в снастях, треск парусов и стук блоков, покачивание судна, стоны шпангоутов,[157] словно собирающихся рассыпаться, вспышки орудийных залпов в темноте, треск расщепленного дерева, когда выстрел достигал цели, заставляли кровь Робина струиться в жилах с бешеной скоростью и пробуждали в нем такое радостное воодушевление, что он с трудом удерживался от того, чтобы не рассмеяться в лицо боцману.

Но этой ночью предстояло сделать еще кое-что, если Бог – не Бог Филиппа, Папы или Генриха Валуа, коли таковой существовал, что весьма сомнительно, а Бог Елизаветы, Дрейка и протестантской Англии – поможет его усилиям. Ниже полуюта[158] находилось помещение, переполненное солдатами и канонирами. Еще ниже расположился со своими слугами и секретарями Окендо, допоздна потягивающий вино в своей просторной каюте. А ниже каюты Окендо помещался склад с боеприпасами – бочонками пороха и пирамидами ядер. У Робина был готов план – Синтия недаром говорила, не то смеясь, не то восхищаясь, что он великолепно придумывает планы. Но, к его огорчению, ветер стих. Робин напрягал глаза изо всех сил, но Портленд все еще скрывался впереди в темноте.

Робин спустился по трапу мимо малых орудий по коридору, ведущему к каюте Окендо. Солдат с заряженной аркебузой и фитилем стоял на страже. Но в помещении было жарко, и дверь в каюту оставалась открытой. Робин мог видеть Окендо, сидящего за столом над картой Англии. На его лице играла улыбка, а под локтем стоял бокал.

– Hasta manana,[159] ваше превосходительство, – пробормотал Робин. – Вам придется высадить меня как можно ближе к дому.

Юноша нашел Энтони Скарра спящим на циновке у фальшборта.[160] Присев рядом с ним на корточки, он закрыл ему рот ладонью и стал трясти за плечо, покуда тот не проснулся. Палуба была усеяна крепко спящими матросами. То и дело кто-то из них вскрикивал во сне, поворачивался на другой бок и засыпал снова. Молчание прерывали стоны раненых и молитвы священников.

– Следующей ночью будет легче, – прошептал Робин. – Еще один день труда и сражений, и они будут спать до Судного дня.

– Тем больше основания для нас поспать теперь, – заметил Энтони Скарр. Когда они проснулись, уже рассвело, и Непобедимая армада заштилела у Уэст-Бея с Портлендом, черневшим в туманной дали.