Опустеет Шлиссельбург. Почитай, всю армию государь бросает к морю. Куда меньшими силами можно подмять земляной Ниеншанц. А швед вдруг да покусится вернуть себе каменную твердыню, столь выгодную. Шереметев шумно задышал, собираясь спорить. Царь упредил.
— Ты ведь невдалях. Не край света...
Для Бориса Петровича — край. Где начинаются воды, неведомое море, — там конец света, ему привычного. А царь поручает кроме сухопутного войска ещё и флотилию. Две тысячи солдат отправить по Неве. Зачем?
— Сообразишь, — бросил Пётр. — Мало ли... Ну как Нумерс прорвётся...
Не удержался, подсказал. А смятение фельдмаршала лишь усилилось.
— Так лодки ведь, батюшка... Против кораблей-то чего сто́ят?
Голоса раздавались гулко. Шереметев устроил свой кабинет в башне, седая его голова серебрилась на фоне шёлка, укрывшего стену, по нему рассыпались кресты червонные, мальтийские, с расщеплёнными концами, свирепо-острые. Голоса вздымались к непроглядно высокому своду, гудели, словно в трубе, в толще башни, а снаружи сталкивались льдины в весенней битве.
Шереметев опасался покидать эту гранитную надёжность ради неизвестного, ради островов в дельте, болотистых, вряд ли к чему пригодных.
Сам он ни за что не вступит в сойму. Ни он, ни предки его, достойные ратные люди, никогда не сражались на воде. Из Шереметевых он первый совершил путешествие по морю, и, хотя Нептун был приветлив, а магистр Мальты обещал союз против турка, — нет, не сдружился боярин с лукавой стихией.
— Отобьёмся, чай, и без лодок, артиллерией... Коли не утопим, дотянем в целости... Ладно, ладно, милостивец, быть по-твоему!
Показалось, царь начал гневаться.
А Пётр заметил на щеке фельдмаршала свежую кровавую царапину. Бреется усердно, чересчур усердно. После того как берёг бороду, увёртывался от ножниц, прятался…
Взгляд царя стал на миг тяжёлым, испытующим. Притворство ненавистно ему и в малом, рождает подозрения, а они угнетают. Не привык колебаться, отделяя друзей от противников, храбрых от трусов, честность от лжи. Наотмашь и окончательно...
Говорят, Шереметев неискрен. Был привержен к царевне Софье, но враждовал с Василием Голицыным[11], её любимцем, навлёк опалу. Оттого-де и примкнул к царевичу Петру. Так не проиграл вроде...
Служит боярин, служит — сколь возможно для старика — похвально. Сие рассеивает домыслы. Хорошо, что на место герцога де Кроа, кичливого пустозвона, виновного если не в поражении под Нарвой, то в огромных потерях, нашёлся стратег русский, поистине способный. Большое благо для армии... По заслугам ему дан орден Андрея Первозванного — пускай ведает, что за царём служба не пропадает. Мешают стратегу возраст, привычки. Скинуть бы ему десятка два годов...
Трудно ему усвоить — нынешняя кампания особенная, не только сухопутная, но и морская.
— Действуй по оказии, Борис Петрович. Ты старшин.
И опять не выдержал Пётр, принялся убеждать. Лодки не пустяк, лодки на Ладоге фрегат одолели. Флотилия может быстро подать головной отряд к Ниеншанцу, высадить скрытно на лесистом берегу, застать шведов врасплох.
— Ты старший, — повторил царь.
До чего не хватает старших! Ох, как нужны они! Вот фельдмаршал. Грудь у него в золотых разводьях, а царь перед ним стоит в кафтанце капитанском с увядшим позументом по воротнику, по манжетам. Без позволенья не сядет. Недоумкам страшно... А всё для того же! Чтобы действовали отмеченные званиями, чтобы прилагали разум собственный, без указки постоянной.
Вошёл Меншиков[12]. Поклонился, стрельнул в Шереметева настырными глазами, тронул царя за рукав.
— Мин каптейн!
Пётр обернулся, кивнул. Должно, условились о чём-то. Фельдмаршал поглядел вослед. На государя, шагавшего уверенно, не оглядываясь, и на камрата его, который едва поспевал и торопливо, раздражающе приплясывал.
Смеются... Небось над ним, Шереметевым... Или почудился смех? Ушли оба, а боярина всё ещё дразнят выпученные, глумливые глаза Меншикова, друга поневоле. Колючки его рыжеватых усов... Должно, выщипывает их и ерошит, бесстыдно подражая царю.
Пробудились, распелись в предрассветном тумане трубы. Солдаты строились, проклиная короткую ночь, подгоняемые командирским кулаком, командирской плёткой. Хлынули из ворот Шлиссельбурга, из лагерей окрест. Одни — к чёрному провалу Невы, другие — на шлях, вонзённый в торфяники, в сырые леса, где под навесом хвои ещё белеют барханы снега.
Синие мундиры семёновцев, зелёные — преображенцев и прочей пехоты, пестрота знамён, бунчуков, лент, надетых на пики, — буйно расцвела унылая глухомань. Огласилась криками, стонами, лязгом повозок и свистом кнута.
Одежда отглажена, сапоги начищены, пряжки на башмаках блестят, но ненадолго сия воинская красота. Гаснет, окунувшись в распутицу. И как уберечься! Вязнут солдаты, навьюченные снаряженьем, да трёт плечи лямка, выматывает силы девятипудовая полковая пушка. Застряла она — лезь в лужу, не бойся студёного купанья!
Там, навалившись гурьбой, вызволяют из колдобины орудие калибром крупнее, помогают четвёрке, хватаясь за толстые спицы, окованные железом, за скользкий ствол. В кровь обдирают руки. Хлещут гривастых нещадно. Пала животина — впрягай запасную, а нет её — сам становись в упряжку. Солдат крепче, солдат выдержит...
К трупу коня живо сбежались татары, срезали мясо — остов один на обочине, подарок воронам. Вскочили на коней — и дальше вскачь, обгоняя пехоту. Офицеров не слушают, прут ватагой, знают только своих волоков да Шереметева — он сам привёл татар и казаков из Новгорода, с зимовки.
Драгун ведёт подполковник Ренне, щуплый, голосистый саксонец — за версту слышен. Сии конники силятся держать строй. У каждого длинный клинок, способный колоть и рубить, а сверх того ружьё.
Дивизия Репнина — родовитого москвича, сверстника Петра, бывшего царского спальника; гвардейцы Чамберса, обрусевшего англичанина; дивизия Брюса — тоже москвича по рождению, прозванного чернокнижником. Зловеще полыхали оконца Сухаревой башни, где он вместе с царём постигал науку химическую.
На вёрсты вытянулись полки, топча весеннюю, размытую дорогу, а конца всё нет. Рать многотысячная, небывалая в сих местах, но сильная не только числом, а и сноровкой, вооружением. Поражение под Нарвой, три года назад, многому научило. Пётр скажет потомкам в «Гистории свейской войны», что оно обернулось «великим счастьем», что «неволя леность отогнала и к трудолюбию и искусству день и ночь принудила». Обновилась артиллерия — теперь не уступит никакой иностранной. Отменен мушкет — вместо него фузея, ружьё новейшее, французское, имеющее штык.
Дело ратное тем не облегчилось, стало сложнее. Но кровь не напрасно льётся — то солдату известно. Царь, пребывавший в чертогах незримых, сказочных, открылся ему, ходит по земле рядом. Сказал всему воинству внятно:
— Мы пошли на короля Швеции, дабы вернув, исконные, отнятые российские земли.
Начальствующим, большим и малым, приказано повторять, втолковывать — пусть ни одного не будет не знающего, для чего сия война.
Так-то так, а речами брюхо не набьёшь. Солдат грызёт на привале сухарь, а мяса, положенного по указу, опять не дали. Зато интенданты жиреют, разбойники... Царь повесил двоих намедни в крепости, да мало. Кипит над костром похлёбка, солёная водица, чуть заправленная крупой, — воробей не насытится. Хорошо гвардейцам: им чаще перепадает мясное. У них на каждые шесть человек — слуга с повозкой для тяжёлой клади.
Царя сейчас нет в походе, а сын его с войском. Многие видели Алексея[13]. Немощен как будто... Но тут надо перейти на шёпот. Царевич, сказывают, хочет в Москву, к матери. А этого нельзя — царица Евдокия[14] заточена в монастырь.
11
Был привержен к царевне Софье, но враждовал с Василием Голицыным, её любимцем... — Софья Алексеевна (1657—1704) — сестра Петра I по отцу — царю Алексею Михайловичу; в 1682 г. захватила власть и была фактически правительницей в Русском государстве; в 1689 г. свергнута и заключена в Новодевичий монастырь, после разгрома стрелецкого восстания в 1698 г. пострижена в монахини. Голицын Василий Васильевич (1643—1714) — князь, фаворит царевны Софьи Алексеевны, главнокомандующий русским войском в крымских походах 1687 и 1689 гг.; после свержения Софьи сослан в г. Пустозерск, где умер.
12
Меншиков Александр Данилович (1673—1729) — русский государственный деятель, генералиссимус, сподвижник Петра I; отличился во время Северной войны 1700—1721 гг.; участвовал во всех Важнейших государственных преобразованиях; в 1727 г. потерпел поражение в борьбе за власть, сослан с семьёй в г. Берёзов в Сибири, где умер.
13
Многие видели Алексея. — Алексей Петрович (1690—1718) — царевич, сын Петра I от первой жены — Евдокии Фёдоровны Лопухиной.
14
...царица Евдокия... — Евдокия Фёдоровна, урождённая Лопухина (1669—1731) — первая жена Петра I, мать царевича Алексея; сослана Петром I в суздальский Покровский монастырь.