Кругленький, рано облысевший, вёрткий Дауниц — адъютант для поручений деликатных. Король Август приказал ему оберегать царского сына от неудобств, а его невесту от сплетен. Шарлотта сама пожаловала в Дрезден вместе с дедом — рачительным её стражем.

Брак принца — дело решённое. Ишь как пыжится Вольфенбюттель — грошовое княжество! Дауниц ревнует заодно с обожаемым королём. Саксонский двор упустил оказию породниться с царём. Следовало раньше — до Полтавы, когда жених ценился дешевле. Император, женатый на сестре Шарлотты, сватал ему венских герцогинь...

Нахалки, осаждающие принца, ревнуют по-своему. Они дружно ненавидят Шарлотту — уродина, лицо исклёвано оспой, корсаж подбит ватой. Назло ей каждая хочет прибавить принца к числу любовников. Держат пари — кто первая... Дауниц ворчит втихомолку, сил нет унять! Слишком добр его величество к женскому полу — распустил сверх приличия!

Шарлотту поселили за Эльбой, в пригородном замке, на отроге Рудных гор. Из окна ей виден королевский дворец и флигель его, с высокой круглой башней, отведённой Алексису. Невеста гуляет в саду, мечтательно прижимая к себе рукоделье или книжку. Вечерами, у открытого окна, музицирует на лютне. Притворяется влюблённой, — утверждают злоязычные. Жених навещает невесту не реже, чем полагается по этикету, но и не чаще. Он учтив, уединенья не ищет, прикоснуться не жаждет. Злоязычные ликуют — Шарлотта противна ему. Так ей и надо, гордячке! Он против воли идёт к венцу, бедный принц!

   — Алексис равнодушен к нашему полу, — вырвалось однажды у Шарлотты.

Фраза облетела Дрезден. Однако, говорят, у принца в Москве возлюбленная и он очень привязан к ней. Простолюдинка, зовут Ефросиньей... Дауниц знает это наверное — со слов Трубецкого, одного из придворных Алексиса.

   — Я пытаюсь понять, — сказал Дауниц королю. — Женитьба на немке ужасала принца. Теперь он примирился совершенно. Что же это — покорность отцу, трусливая покорность, или собственный расчёт?

   — Не дурак же он, — отозвался Август.

   — Всецело согласен, ваше величество, — склонился кавалер. — Именно не дурак.

Брак, выгодный царю, нужен и наследнику. Свояк императора — кто откажется от такой чести! Очевидно, принц серьёзно готовится занять престол. Отсюда и прилежание его в науках. Встаёт в четыре часа утра, в точности как царь, и, помолившись, — за книги. Кончает занятия в шесть часов пополудни. Перерывы на еду короткие.

   — И Шарлотта заразилась, — докладывает Дауниц. — Стихи бросила, зубрит латынь.

   — Подлаживается, жаба, — бросил король.

Чего же ждать от царевича? Как он будет править? Известно было — он жалеет свою мать, сосланную в монастырь. Отца осуждает. Старые московские бояре возлагают на него надежды. Что же изменится для России, для Европы? Вокруг Алексиса вьются дипломаты. Из Вены прибыл граф Вильчек, доверенный императора, и следит за принцем откровенно.

   — Австриец отталкивает меня локтями, — жалуется Дауниц, — но вряд ли добился чего-нибудь.

Московит скрытен чертовски. Характером неровный, то раздражительный, то безупречно любезный, он не дарит любопытным и минуты откровенности. Можно подумать — простил отцу, в полном находится единстве. На приёмах, с чужими, пьёт очень мало, зато вознаграждает себя в своей компании, за дверьми, закрытыми плотно. То ночные возлияния, подобные царским, — весельчаки пародируют порой церковное пение, у каждого кличка, часто очень грубая.

Трубецкой, которого Дауниц не раз подпаивал, осторожен и во хмелю. От Вяземского — камердинера принца — толку никакого. Вздорный старик, безобразно коверкает немецкий, десятка два фраз, кое-как выученных. Ходит с подбитым глазом. Плачется — царевич бьёт его, обзывает крысой, падалью, шпионом.

Алексис пока не разгадан.

Новый гость появился в Дрездене — барон Гюйсен. Алексис был несколько лет в разлуке с гувернёром и встретил его благосклонно. Любопытные оживились. Седой магистр сказал, поводя серыми, чуть насмешливыми глазами:

   — Я покинул ребёнка и нашёл взрослого. Законы натуры, господа, неизменны.

С виду аскет, иссохший над фолиантами и словно овеянный пылью библиотек, он ведь и дипломат, царский эмиссар. Кто как не Гюйсен и сватал Шарлотту. Мало от него проку... Всё же, когда гувернёр и воспитанник остаются одни, стоит подслушать. Дауницу опыта не занимать. Тотчас рассыпаны засады. Гюйсен водит принца на душеполезные прогулки, что весьма кстати.

Выезжают верхами, охрана следует сзади. Если на пути возникает дворец графини Козел — любовницы Августа. — Алексис отворачивается, мрачнеет. Законная супруга рассталась с Августом после того, как он перешёл в католичество ради той же фаворитки. Принц сдержанно осуждает. О собственной женитьбе говорит уважительно:

   — Шарлотта, кажется, доброе создание. Лучше её мне не найти. Я так и написал отцу.

Трубецкой подтверждает — буквально теми же словами. Где же молодым назначено жить? На это молодой князь ответа не дал, а человек, спрятавшийся за портьерой в Цвингере, уловил: они поедут в Петербург.

   — Для нас, наверно, уже строят, — сказал принц. — Дворец? Нет, нет, вы же знаете царя. Обыкновенный дом.

Он прощается с Москвой, и как будто без сожаления... А уверяли — город на Неве противен наследнику...

В галереях Цвингера его влекут сцены исторические, страсти господни и красота женского тела. Будет и в России подобный музеум. Тут Гюйсен похвалил усилия царского величества на ниве просвещения, и принц не возразил — невежество пагубно, в особенности для высших. Но приобщать к наукам в тон же мере народ? Не вредно ли это?

   — Чернь привыкла жить в страхе божьем, по обычаям предков. Пошатнуть их опасно. Мудро поучают древние: что прилично Юпитеру, неприлично быку.

Принц соблюдает посты, хотя царь к тому не обязывает. От набожности фанатичной, похоже, избавился, книги поглощает по преимуществу светские. Посещает университет, был недавно на диспуте, где Гюйсен отстаивал идеи Декарта. Принц там молчал, а потом, гуляя в парке, спорил с наставником отчаянно.

   — Мы не боги, — кричал он, — мы неспособны предвидеть последствия наших поступков! Дёшево стоит наша воля. Паскаль — тот советует не нарушать установленное веками.

Лазутчик, притаившийся в боскете, профан в философии, запомнил эти слова. Он клянётся — в политику далее не вдавались.

Русские войска в Померании. Шведская империя рушится, последние её оплоты на материке Европы осаждены. Возьмёт ли Карл реванш, — сомнительно. Как смотрит принц на события, потрясшие Европу? На войну и возможности мира, на союзные обязательства?

Секретарь французского посольства Дюваль — кавалер напористый, досаждал принцу вопросами бесцеремонно.

   — Прав Сааведра[72], — ответил Алексис. — Если монарх не ограждает свои владения и не расширяет, соседи постараются их сократить.

Изречение автора знаменитого. Большей же частью Алексис отмалчивался либо просил извинить — помыслы его захвачены ученьем и предстоящим бракосочетанием. О прочем он не заботится, пока вседержитель хранит царя. Произносит затвержённо, без улыбки.

   — Держу пари, — заявил француз, — русский дофин носит маску. Это может означать только одно.

Намёк прозрачен — Европа кишит заговорами. Полно всяких авантюристов всюду. Конечно, и Россия страдает болезнью века.

   — Поднимается фронда, — витийствовал Дюваль. — Она не простит унижения, разбитую карьеру. Подчиняться Меншикову, этому парвеню? Кошмар!

Из Дрездена в Москву отсылается почта, адресованная друзьям принца. Раза два совершил путь туда и обратно Иван Фёдоров — ближайший слуга, брат Ефросиньи. Дюваль покушался подкупить его. Король Август, узнав об этом, рассердился. Нагло, чересчур нагло ведёт себя самонадеянный парижанин, сторонник шведов.

   — Мы сделаем ему внушение. Наглец! Опозорит нас перед царём.

Дауниц лукаво прищурился:

   — Вы хотите сказать, ваше величество, секреты наших гостей — наши секреты?