Писал царь, писал в Москву, Ромодановскому[21], величеству шутейному. Бывало, восседал он, князь-кесарь, на всепьянейшем соборе в кумпании насмешников. Бумажной увенчан короной, зычно возглашал глумливые акафисты. Его прежде прочих надлежало обрадовать.

Подобных вестей в сей день, второго мая 1703 года, отправлено несколько. Столом царю служили ящик, барабан, чья-то подвернувшаяся спина. Строки получались корявые — оттого ещё, что рука от радости дрожала. «Шлотбург» — стояло внизу листа.

Столица — покамест Москва. Там канцелярии его величества, там елозят перьями дьяки, подьячие, писцы, переписчики, под благовест сорока сороков храмов. Свято блюдёт белокаменная свой календарь. А ныне праздник на Неве, у царя, так смеют ли промолчать колокола! И Пётр велит строго:

«Извольте сие торжество справить хорошенько и чтоб после соборнова молебна из пушек, что на площади, было по обычаю стреляно».

А здесь обычай поломался: сперва дали салют с крепостных валов, из шведских пушек, — троекратно. Не утерпели. Также из ружей палили — сперва по команде, а потом без удержу.

   — Поражаюсь, — сказал Ламбер, — как вы тратить порох. Никакой экономия.

   — Праздник, — отвечали ему.

   — Нет... Неглижанс... Это есть без забота. У нас во Франция...

Дослушать было некогда — начиналось благодарение. Двор крепости от мёртвых тел, от ядер и всякого лома очищен, воинство выстроено в каре. Генералы в седых париках, с регалиями, в парадных кафтанах с золотом. Однако вскоре то сияние угасло — епанчи пришлось от непогоды запахнуть.

На плацу дымно. Ещё не догорел пороховой склад, взорванный бомбой.

Ламбер от русской мессы в восторге. Подавшись к Меншикову, шепчет в ухо:

   — Шарман, шарман...

Что за шарм! Поп и певчие кашляют от дыма, норовят скорее окончить.

Для Петра молебствие длится нескончаемо. Прервал осмотр взятой фортеции, сажа с рук не отмыта, кафтан запылён. Охотнее прославил бы викторию с кесарем Ромодановским, с Зотовым[22] — потешным патриархом. По-своему пропели бы обедню... Нельзя, — соблазн для солдат, для простого люда. Его величество православное здесь у всех на виду.

Одно омрачило Петра. Царевич Алексей, сообщили ему утром, победе не рад, стремится прочь из войска. Царь тотчас вызвал сына, спросил, правда ли это.

   — Правда, — ответил отрок, опустив глаза. — Почто люди убивают друг друга?

   — Ещё что?

Сбычился Алексей.

   — Ничего...

   — Врёшь ведь. Недоговариваешь.

Глаза матери, лопухинской проклятой фамилии... Сын молчал. Терпенье изменило Петру.

   — Никуда не отпущу. Самовольничать станешь... с дезертиром что делают, знаешь?

   — Знаю.

   — Не погляжу, сын ты мне или кто...

Сейчас, на молебствии, посмотрел в сторону Алексея и отвернулся раздражённо. Позорище! Напрасно зачислил Алексея в свою бомбардирскую роту. И это сержант! Мундир на нём словно балахон. Слабо следит Гюйсен. Не токмо науки надо вложить.

Надзор за воспитанием наследника — на Меншикове. Отстояв молебен, пропев с хором последние слова хвалы всевышнему, царь удержал камрата.

   — Пошли Алексея шведов стеречь. Авось постыдится перед чужими, неряха.

От встречи с сыном уклонился. Пуще испортит праздник. И времени нет.

Шведы выведены за палисад, на предполье, где воздвигают шалаши — временное жильё. По условиям акорта, сиречь капитуляции, уйдут в, Выборг при оружии, с распущенными знамёнами, с барабанным боем и с пулями во рту — знак безгласной покорности. Однако не прежде, чем будет принято трофейное добро. Управиться с канителью надобно не мешкая, дабы пленных наискорейше выпроводить.

Двор крепости — словно днище огромного недостроенного корабля. Со всех сторон вздымается бортами деревянный её скелет, обшитый досками. На галереях, на лестницах кишит солдатня, занимает оборону.

Отмыкают запоры, мирно ржавевшие, отдирают присохшие двери. За ними часто пустота либо старая рухлядь, тлен. Всё равно — тянет толкнуться во все кладовые, казематы, погреба фортеции. Ощутить владение ею так, словно держишь всю, как ключ от ворот, полупудовый ключ, вручённый комендантом Аполловым.

Он из российской шляхты, речь северная, окающая. Тем более странен мундир шведского полковника на сутулых, мослатых плечах.

   — Худо вы старались, господа, — сказал ему царь. — Повыше бы насест нам сготовили.

Прошёл, почитай, по всему валу — моря не видно.

   — Где же выше-то? Зато не замочит тут... При отце нонешнего короля вода была большая, почти всю дельту затопило, а у нас кряду сухо.

Далеко, далеко до моря... Так велика ли цена Шлотбургу?

Обваловка, подмываемая Невой, кое-где осела. Латать да латать... Артиллерия слаба: из сотни орудий годных оказалось семьдесят девять. Ров с палисадом узок, мелок, противника сильного не остановит надолго.

Так что же такое Шлотбург — прибыток или обуза? Пётр ещё ни с кем не поделился соображениями. Ламбер и тот поперхнётся, верно... Шереметев подавно. Бояре назовут безумцем про себя... Сами-то робки, привыкли ждать указа. Ох привыкли...

Фельдмаршал вселился в дом коменданта — с Брошкой, с лохматым пастушьим псом Полканом. Здание от взрыва пороха шатнуло, стёкла вылетели вон. Парсуна короля Карла упала, торчит из груды рухнувшей извести. Выбросить парсуну Шереметев постеснялся — суверен всё же, хоть и враждебный. Повернул Карла лицом к стене.

Солдаты, гремя молотками, заделывают окна балясинами, лапником — стёкол Шлотбург лишён. В ногах у фельдмаршала железная грелка с угольями, дух от неё угарный. На столе, в сполохах свечей, чертежи, аккуратные, с обмерами, с бисерной цифирью. Пётр посмотрел с завистью.

   — У кого пушки возьмём, Пётр Алексеич? Из дивизии Чамберса, что ли?

   — Суди сам, стратег.

Мямлит боярин, осторожничает... Брать у Чамберса — так от царского имени. Без приказа не смеет.

   — Ахиллесова пята, Пётр Алексеич, как древние говорили.

Ногтем провёл вдоль крепостного рва. Вот она, уязвимая пята, Защита со стороны суши плохая. Крониорта фельдмаршал не боится, а если Карл нагрянет...

   — Мысок-то перекопать бы... Как, по-твоему, государь? Француз прикинул уже, на бумаге складно, а трудов-то... До зимы трудов-то... Швед даст нам срок?

Оплот на острове видится Петру неотступно. Но не здесь... Копать канал — пустое дело. К морю не подвинет. При виде боярина, угнетённого сомнением, сопящего, решение вдруг вызрело.

   — В Шлотбурге нам не зимовать, Борис Петрович.

Ноготь дрогнул, вдавился.

   — Где же, милостивец?

Озорная улыбка блеснула на лице Петра. Перепугается сейчас стратег.

   — Отыщем остров.

Как понять царя? Откуда возьмётся островная фортеция — за лето? Какой щуки веленьем? Шереметев гулко задышал.

   — Болото же, болото везде...

Улыбка Петра сменилась брезгливой гримасой.

   — Заладили всё... Болото! Мы, что ль, в плену у Шлотбурга, не он у нас?

А ведь хотел открыться... Как старшему... Как капитан фельдмаршалу... Про тот клочок земли, что колыхался в голландских стёклах. Тогда, не доходя до Васильевского... Три деревца нарисовал шведский картмейстер — значит, не везде топко. Природа сама дарит...

   — Слепые все, я один зрячий. Талдычат — болото! Может, оно на благо... Может, утонет Карл.

Ушёл в раздражении. Нет старшего, нет советника. Впрочем, надо на остров, убедиться. Самому надо... Нету зрячих. Носом ткнёшь — тогда увидят.

А что Ламбер сочиняет?

Генерал-инженер поселился в кордегардии. С порога шибануло французским духом: запахи пряностей, засушенных съедобных трав смешались круто. В углу бочонки вина. У француза — магазин целый. Резное кресло с высокой спинкой, подобное трону, стена за ним покрыта бархатом и на нём герб маркиза, многократно повторенный, — три дельфина на лазоревом поле. Означают сии рыбины, как любит пояснять француз, связанность его фамилии с морем. Предок, знаменитый рыцарь, плавал на Святую землю и погиб, усеяв пустыню вокруг телами басурманов. Число поверженных с каждым рассказом Ламбера возрастало и достигло уже сотни.

вернуться

21

Ромодановский Фёдор Юрьевич (ум. в 1717 г.) — князь, начальник Преображенского приказа (тайная полиция), один из ближайших помощников Петра I.

вернуться

22

Зотов Никита Моисеевич (ум. в 1718 г.) — учитель Петра I; в 1680 г. участник заключения Бахчисарайского мира, в 1690-х гг. думный дьяк; с 1695 г, носил титул архиепископа прешпурского, всея Яузы и всего Кокуя патриарха, а также святейшего и всешутейшего Ианикиты.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: