Осталась на второй курс леченья. Кикин писать царевичу опасался — даже цифирью. Алексей, терзаемый неведеньем, ждал известий. С надеждой — от доверенного, с ужасом — от отца. Родитель, слыхать, на кораблях.

Авось забыл про сына...

В Копенгагене только и разговору что о высоких гостях. И больше всего — о Петре.

Говорят, русский великан, проезжая по городу, осадил коня у храма Святой троицы, там, где берёт начало лестница, огибающая снаружи звонницу — «Круглую башню». Конь храпел, артачился, царь понукал его, темнея лицом. Сотни людей сбежались. Утверждают — исколол животину шпорами до крови, но добрался по крутой спирали до самого верха.

Дивное выдалось лето. Кораблей на рейде не счесть, морская синева исчезла; куда ни глянь — белые волны парусов, флаги разных держав. Поражает датчан флот России — десять фрегатов, семь линейных.

Двадцать кораблей прислала Британия — владычица морей. Среди них громадные, непобедимые ветераны баталий. Царь дни и ночи на борту — конференции, смотры, званые обеды. Насчёт десанта условились. Вот датчане мешкают — одна эскадра завязла где-то в Норвегии.

Небось интриги...

И всё же праздник. Сверх чаяний самых дерзких прославлена Россия. Верховное командование вручено царю. Счастье могло быть полным, если бы...

Наследник болен — сообщают куранты. Какое им дело? Английскому адмиралу Норрису царь сказал:

   — Надеюсь представить вам моего сына.

Вырвалось невольно. Гложет подспудная мысль — вызвать Алексея, вызвать сюда. Русский же он человек. Дрогнет же сердце...

Опечалила смерть сестры. Вспоминал — Наталья защищала Алексея. Дескать, наив. Нравилось ей это французское слово. Оно оправдывало и даже как-то возвышало. Не бездельник злостный, а просто наив, по младости лет. Мужского-то ещё мало. Перекипит строптивое мальчишество — исправится. Надоест же в норе, выйдет к людям. Женить его на чухонке — пленён ведь ею. С немкой в неволе жил. Ему участье требуется. Вырос, бедняжка, не ведая ласки.

Совесть корит Петра. Слушал только себя.

   — Не пущу я Алёшку в монастырь, Катеринушка. Сестра запрещает. Из гроба глас.

Царица не спорит. Прохладно отстраняется от сего деликатного вопроса. У неё собственный сын, имеющий право на престол. Пётр отшвырнул ногой стул.

   — Права Наталья. Не хочет он вовсе в монахи. Пустая об том речь, ребяческая. Первородный он.

Г розно повторил:

   — Первородный он сын.

Может, надурил уже... Бородатые живо заграбастают. Помешать, пока не поздно... Какой же царь из расстриги! Велеть Данилычу, чтоб доставил сюда Алёшку, уговором или силой.

Кликнул писаря — диктовать приказ. Начал — и в ту же минуту, обругав безвинно, прогнал. Станет ли губернатор, его светлость, тратить слова? Запихнёт в повозку — и ходу...

Снова достиг глас Натальи.

Вразумление сыну последнее, краткое, но без гнева. Подписано 26 августа.

«Ждал семь месяцев, но по ся поры ничего о том не пишешь. Того для ныне (понеже время довольно на размышление имел), немедленно резолюцию возьми: или первое или другое».

Пояснять обозначенное числами царь не счёл нужным — до того въелась в сознание словесная дуэль с Алексеем.

«И буде первое возьмёшь, то более недели не мешкай, поезжай сюда, ибо ещё можешь к действам поспеть».

К действиям решающим, с упованием на скорый мир... Каждому офицеру, каждому матросу внушена сия благородная цель. Охорашиваясь перед союзными, моют палубы, чистят судовую медь, вдвое быстрее лазают по реям, маневрируют, сигналят. На судах, познавших воду на Неве. Экие красавцы! Лишь тот безучастен, у кого камень в груди, камень вместо сердца.

   — Этот принц Ко... Кошимен очень любезен, — сказал Леблон жене. Вспомнился читанный дома роман.

Брызги грязи влепились в лицо. Драгунские кони проваливались по брюхо. Принц выслал солидный эскорт — целый эскадрон. Офицер соскочил с седла, поскользнулся и едва не упал. Приветствие выговорил запинаясь, по-немецки.

Ржаное поле, мазок жёлтой краски в унылом пейзаже. Жёлтые пятна соломенных крыш. Распахнулась улица. Дома из сосновых брёвен, пропадающие в вечерней сырой мгле. Они мало отличаются от эстонских, лифляндских. Некоторые покрыты дёрном. Огороды при жилищах, коровы и козы на пустырях... Пространство — вот что поражает особенно. Это главное богатство России. Парадокс! Леблон поделился с супругой.

   — И капуста, — сонно проговорила Мария Маргарита Левек. Причёска её растрепалась, рыжеватые волосы упали на лицо, искусанное комарами.

Объелись капустой на почтовых станциях. Шестилетний Батист скандалит. Запас парижских лакомств иссяк. У горничной мадам расстроился желудок.

Сотни лачуг ползут навстречу, окружают. Поезд французов — двенадцать подвод, нагруженных людьми, снаряженьем для мастерских, — почти плывёт, одолевая топи предместья. Или это уже город? Странный город, не имеющий пояса стен, боевых башен, ворот, охраняемых стражей... Да, столицу надо создавать заново. Величие задачи волнует. Удостоил доверия монарх могущественный, щедрый. Рубикон позади, отступленья нет.

Не сметь падать духом!

Наконец, что-то похожее на город. Мостки для пешеходов, из камней, обрубков дерева, по сторонам дороги. Подъёмный мост, совершенно голландский. Судя по плану, Мойка, левый отросток Невы. Значит, приехали... На Мойке, в особняке генерал-майора Дюпре, соотечественника, назначено квартировать.

Путники вылезли из экипажей, шатаясь на затёкших ногах. Сеялась водяная пыль. Леблон оглядел жилище с сомненьем. Знает ли Дюпре, сколько народу к нему на постой? Офицер, присланный с драгунами, успокоил: хозяин холостяк, находится в армии.

   — Его светлость просит извинить, — сказал офицер. — Время позднее...

Хотел встретить? Знак внимания редкий для архитектора, к тому же незнатного. Солдаты с корзинами... В них оказались икра, свежая лососина, ветчина, водка. Большой деревянный сосуд с квасом — надо будет привыкнуть к этому курьёзному напитку.

Здание в два этажа, низ каменный. Всё окрест поглотила темнота. Русские отперли, вошли, осветив прихожую — дощатый пол, кусок войлока у лестницы, отчаянно заскрипевшей. Таков здесь генеральский отель.

   — На войне как на войне, — сказал Леблон офицеру, глядевшему с немым участием.

Кроватей досталось не всем. Племянница Катрин и горничная устроились на узлах с одеждой. Оба лакея — на раскатанном ковре. На войне как на войне. Леблон не бывал под ружьём, но разве жизнь не была сражением? С превратностями судьбы, с интриганами, с надменностью вельмож и капризами короля...

Резчик Пино с подмастерьями, литейщик Соваж, машинист Суалем, краснодеревщик Мишель поселились внизу и в пристройке. Инструменты, краски, рулоны бумаги, холсты сложили в сарае. Леблон, встав утром рано, обошёл усадьбу. Сносно... Сарай годится под мастерскую — надо соорудить печь и получше заделать щели.

Знакомый офицер повёз Леблона к губернатору. Ненастье таяло, бледное солнце озарило реку, необычайно широкую. Кровавилась кирпичная кладка цитадели, незавершённого храма, в лесах окутанного плотно.

Спустились в лодку. Нева стала как будто ещё шире. Безразличная к солнцу, она катила свинцовые волны. От страха, от резких порывов ветра кинуло в дрожь. Леблон обернулся к офицеру, жестами изобразил наплавную переправу, вопросительно поднял брови. Тот покачал головой.

   — Государь... Нихт...

Ткнул пальцем в сторону. Там ощетинилась, сушила два яруса вёсел галера. Ну, разумеется, первенство здесь принадлежит судоходству.

Покачиваясь, близился княжеский дворец. Колонны у входа — толстые обрубки... Карниз, конечно, нагрузят статуями. Извержение богатства...

Во дворце пахло казармой. Леблона ввели в кабинет. Портреты царя и царицы, неумелые, маленькая, робкая иконка в углу, блеск канделябров, стенных подсвечников с отражателями... Блестел и человек, шагнувший из-за стола, — орденами, позументом на зелёном жюстакоре.