— Эвон, эвон! — всполошилась вдруг Шурочка, — Гляди, Артемий, да не в ту сторону — налево гляди! Экое святое место, сколь церквей да колоколен. Гора свята. Не Афон ли это? — простодушно спросила она. — Прикажи верховым ехать туда, там нас и приютят.

   — То не Афон, Шурочка, — снисходительно молвил Артемий Петрович. — Афон, он за морем, в Туретчине. Пожалуй, ты права. — И, открыв дверцу кареты, подозвал вестового: — Скачи наперёд и прикажи: я-де велел ехать к святой горе, пущай туда правят.

   — Ты ведаешь ли, как сия гора именуется? — напустилась на него Шурочка.

   — То град Свияжск, — не очень уверенно отвечал Волынский. — Всякий раз тут проезжаю да проплываю, а всё недосуг туда наведаться. Ежели бы не ты, и сейчас миновали б. Истинно говоришь: свято место. А до Казани вёрст тридцать всего-то. Помолимся о здравии государя и о благополучном прибытии в Астрахань святому угоднику Николаю. Чай, монашествующие примут нас достойно.

Кортеж поворотил налево и спустя полчаса достиг крепостных стен. Крутенек был подъём к ним. Некогда грозные, они обветшали и прохудились, камни обрушились, и их место занял деревянный частокол.

   — Ты говорил град, а тут всего только монастыри, церковное место.

Верховые знали дело и прямиком подъехали к игуменским палатам. Их появление произвело отчаянный переполох. Тревожно забил колокол на церковной колокольне, ему тотчас стал вторить другой на въездной башне.

   — Проспали, — хохотнул Артемий Петрович. — Эк трезвонят, ровно на пожар.

На крыльцо палат высыпали черноризцы. Тотчас наполнилась чёрными фигурами и обширная паперть, и гульбище собора, высившегося напротив.

Артемий Петрович помог Шурочке выбраться из кареты. Наверху их встречал седобородый монах в мантии до пят, с наперсным золотым крестом и в митре. По квадратному плату с крестом на правом бедре можно было вывести, что это и есть настоятель монастыря, притом в высшем архимандритском чине. Он пробуравил их пронзительным всеведущим взглядом, и, ни слова не говоря, осенил крестным знамением.

   — Добро пожаловать, гости дорогие! — произнёс он затем. Голос был густой, но мягкий — голос пастыря, привыкшего и повелевать, и миловать, налагать епитимью и отпускать грехи. Похоже, он тотчас понял, что перед ним — особы правящие и важные.

Артемий Петрович не преминул представиться.

   — Слышал, слышал, — заверил его архимандрит. — Муж высокой, государев муж. Эдакая честь для нашей братии.

Святого отца звали Пахомий. Артемий Петрович объяснил ему, какая нужда привела их в обитель, и архимандрит, позвавши ключаря, распорядился устроить людей губернаторской свиты и задать овса лошадям.

   — Пожалуйте со мною, — пригласил их архимандрит. — Служить буду в Успенском соборе, а затем перейдём в Никольскую церковь, дабы восславить покровителя странствующих и путешествующих и пожелать благого окончания пути.

Отстояв службу и вознеся молитвы святому Николаю Чудотворцу, они направились в игуменские палаты. За обильной трапезой, где на стол подавалось скоромное, завязался, естественно, оживлённый разговор, а вино тем паче развязало языки. Их приезд был событием в однообразной жизни обители, да и всего городка, ибо этому небольшому поселению ещё при Иоанне Грозном был пожалован статус города.

   — Гиштория Свияжска весьма примечательна и заслуживает пространного рассказа, — промолвил хозяин, подливая им вина, меж тем как служки продолжали переменять блюда. — Град сей был сплавлен с верховьев сто семьдесят и один год тому назад по указу Грозного царя.

   — Как это сплавлен? — округлила глаза Шурочка. К этому времени было уже известно, что супруга астраханского губернатора — родная племянница императора: женщина, да ещё столь родовитая, в мужском монастыре — явление почти что сверхъестественное. Впрочем, удивился и Артемий Петрович. Беседа становилась занимательной. И он уже предвидел, как будет пересказывать её избранному обществу губернской столицы.

   — Очень просто, дочь моя, — отвечал отец Пахомий, внутренне довольный, что может своим рассказом поразить именитых гостей. — Царь Иван Васильевич в те поры снарядил войско противу Казанского ханства. Осадил он Казань, одначе татарове приступ отбили. Раз, другой — всё понапрасну. А тут и припас иссяк, и убыль в войске сказалась.

И тогда приказал он в тайности срубить город-крепость в лесах угличских, в вотчине бояр Ушатовых. И послал туда доверенного дьяка Ивана Выродкова. Всё склали по брёвнышку: башни и городьбу, избы и, само собою, церквы, великая артель трудилась не покладая рук. А как только Волга тронулась и сошла большая вода, связали те меченые брёвна в плоты и поплыли вниз по реке. Царь Иван Васильевич давно приметил сию гору близ Казани. С одной стороны омывает её Волга, с другой Свияга да озерце Щучье. Не подступишься. И вся поросла она лесом.

Боле месяца плыли те плоты. А как приблизились к сему месту, тайно завели их в Свиягу. С Волги не видать, ханские дозоры покойны. Стали плотники лес валить, да так, чтобы серёдку горы очистить и там поста» вить крепость. Был густ здешний бор, скрыл он работных людишек. Летописец занёс на скрижаль дату — » двадцать четвёртое мая тысяча пятьсот пятьдесят первого года. За четыре недели поставили город-крепость с трёхъярусными башнями, высокими стенами-срубами, засыпанными землёю и камнем — городнёю. И была сия крепость поболе, нежели Московский Кремль да крепости Новагорода Великого и Пскова.

Грозен был царь, а когда узрел сие чудо, вельми возрадовался, щедро жаловал дьяка и плотников. И на следующий год обложил-таки Казань, и пала ханская твердыня.

   — Дивны дела рук человеческих, — восхитился Артемий Петрович и опрокинул в себя чарку. — Кабы мне за четыре-то недели наш кремль укрепить да приготовить флотилию...

Сказал — и осёкся. Тоже ведь в тайности готовился низовой поход, и не велено было до времени говорить о нём. Верно говорят: пьяный язык болтать без толку привык, не из чести переносят вести.

Артемий Петрович изрядно захмелел, размяк и, несколько подумавши, вывел, что в столицах все про всё ведают и уж небось разнесли по всей империи. И всё отцу архимандриту и рассказал, несмотря на то что Шурочка погрозила ему пальчиком и глядела с укоризною.

   — Беспокоен государь наш, очень беспокоен, — задумчиво произнёс отец Пахомий. — Для войны деньги надобны, много денег. А ну учнёт, как некогда, разорять монастыри. Народ-от что молвит; наш-де царь антихрист, понесла царица Наталья не от благоверного супруга, а от немчина кудлатого да и выродила...

Пахомий оборвал на полуслове; вспомнил, видно, что перед ним ближние государевы люди. И повернул вспять:

   — Сколь ни говорю пасомым: сии вымыслы идут от врагов его величества, нехристей поганых, ради умаления государства нашего, грожу урезанием языков, ан всё едино талдычат своё.

   — Враги-то, враги государевы, — подтвердил Артемий Петрович. — И надобно сих клеветников пресекать, на монашествующих епитимьи накладывать строжайшие, а мирян предавать воеводе.

   — Таково и действую, — вздохнул архимандрит, но видно было, что ежели и не потворствует, то помалкивает, а может, в крайности отделывается укоризною. Пётр духовным был не люб, более того, ненавистен, особенно чёрному духовенству, И Артемий Петрович в откровенные минуты слышал от них таковые признания. Разве ж не антихрист мог посягнуть на монастырскую казну, не антихрист ли переплавлял святые колокола в пушки, не враг ли Церкви отринул патриаршество и иные установления, идущие от отчичей и дедичей?! — Нет, такого царя ещё не бывало на святой Руси — ниспровергателя, хулителя, порушителя древлего благочестия, обычаев, исстари заведённых. Простую девку немецкого племени возвёл в царицы — статочное ли то дело!

«Не можно укоротить языки ни духовным, ни мирянам, — думал Артемий Петрович. — Нету сил вырвать крамолу, а пытки и казни не устрашают, а только подбавляют жару в плавильню народной молвы. Велика Русь и темна, не потрясти её такому великану-богатырю, каков царь Пётр, малая часть уверовала в его богатырский замах, слишком малая, чтобы повернуть, сдвинуть Русь, направив её по пути, размеченному государем. Не всё можно силою, надобна вера. А вера-то иссякла — вера в государеву правду и его дело. Тяжко, коль долго гребёшь против течения, мало кто выдержит. Пётр покамест выдерживает. Но долго ль так будет, не вечен великий гребец. А его наследникам такое не под силу».