«...нимало не мешкая ехать ему, Волынскому, в Питербурх по важному государственному делу...»

— Государь император приказал лично, — с важностью добавил курьер, рослый гвардейский сержант.

Поёт кочеток про милый животок. Раскинул ей печаль

по плечам да пустил сухоту по животу.

Пословицы

Царь девице честь окажет, коли между ног помажет.

Присловье

Праздник Богоявления Господня. Его Величество поутру слушал заутреню и литургию, не выходя из церквы в Преображенском; и вышед из церквы, славили в хоромах, где жила блаженная памяти Царевна Наталья Алексеевна, и кушали тут. Его Величество, откушав, приезжал в свой дом и почивал; а после опочивания паки в помянутые же хоромы изволил поехать, где все славельщики ожидали Его Величество, а потом славили в городке, называемом Плешбурхе, что на реке Яузе против тех же хором, а под вечер славили в Доме Его Величества; потом уже ночью славили в Немецкой слободе у директора Московской полотняной фабрики Ивана Тамеса. День был посредственный. Сегодня Его Величество на Ердане не был и полки в строю не были ж, для того, что на Москве-реке лёд зело был худ, а в иных местах и не замёрзло.

«Юрнал походной императора Петра Великого»

Сейчас узнал из достоверного, но тайного источника, что Царь решился объявить войну шаху персидскому. Находящимся здесь восемнадцати батальонам лучшего войска приказано готовиться к походу. Они будут присоединены к полкам, расположенным вблизи Астрахани. Возмутившийся против шаха хан узбекских татар, через присланного сюда гонца, обещал присоединиться с казаками к русским. Узнал я также, что Царь назначил свой отъезд на 25-е апреля и что с ним поедут Меншиков, адмирал Апраксин, Шафиров и Толстой... Полагают, что Царь прикажет иностранным министрам ехать с ним... умоляю ваше высокопреосвященство прислать мне тотчас по получении этого письма приказания, без которых я не могу... пускаться в такое путешествие. Издержек оно потребует огромных, неудобства причинит таковые же, и возвратиться я смогу не раньше будущей зимы.

Кампредон — кардиналу Дюбуа.

Всемилостивейший царь-государь.

При моём здесь житии явились многие полонянники разных служилых чинов, которые бегом из Бухар и из Хивы и из иных мест спаслись, а именно двадцать один человек, и оным я по возможности моей вспоможение учинил и отправил в Астрахань. А иные такожде непрестанно являются. Также слышно, что в Бухарах, а наипаче в Балхе немалое число полонянников обретается и оные непрестанно будут ко мне прибегать и просить об откупе, а мне выручать их нечем, того ради прошу Вашего Величества, дабы по своему благодушию над обретающимися в полону милосердие показать и какое-нибудь определение учинить повелел.

...Шахово величество, увидя меня, остановившись и приняв тот мемориал (записку о том, что ему чинят всяческие препятствия к отъезду. — Р. Г.), с великим удивлением стал меня спрашивать, а именно сие слово молвил: «Начаялся я, что вы давно отправлены, а вы ещё здесь. Я все твои нужды исправлю... и велю немедленно вас отправить». Ихтиматдевлет (губернатор. — Р. Г.) при том весь помертвел...

Вашего величества нижайший и всепокорнейший раб Флорио Беневени. Из Тихрана (Тегерана) 25 мая 1721 года. Получено в Москве в 15-й день генваря 1722 года

Их Величества были на погребении князя Фомы Кантакузина.

«Из Юрнала походного императора Петра Великого».

Бам-м-м, бам-м-м, бам-м-м...

Размеренный звон слетал с невысокой колоколенки и дробился о стены Китай-города, глохнул в закоулках невысоких домов, созывая на молитву. Звонили не во здравие, а за упокой.

Запорошенные деревья роняли хлопья снега на свежевырытую могилу, на мёрзлые комья земли, на головы людей, сгрудившихся возле гроба.

Небольшой хор певчих, стоя в отдалении, пел по-гречески. Греческий звучал в протяжной речи двух священников, попеременно произносивших слова заупокойной молитвы. Время от времени они переходили на церковнославянский. Чёрные монашеские одежды мешались с богатыми бобровыми шубами и собольими салопами дам.

Народу было много. Но печальная церемония затягивалась. Ждали государя и государыню, и ворота монастыря, вопреки обыкновению, были широко распахнуты.

Наконец показались конные преображенцы императорского эскорта, а вслед за ними кареты с гербами. И все почувствовали облегчение: январский мороз был немилосерд и не щадил даже обладателей шуб.

Пётр, по обыкновению не дожидаясь свиты, стремительно подошёл к гробу, покоившемуся на высоких козлах. Скрестив руки, он несколько секунд вглядывался в бескровное лицо покойного. Затем, наклонившись, поцеловал его в лоб.

Это последнее целование стало знаком для остальных. Прощаться с князем Томой Кантакузином потянулась вереница людей.

Светлейший князь Дмитрий Кантемир[24] со второю супругой прекрасной Анастасией Трубецкой-Кантемир, их дети, достаточно взрослые, чьё участие в погребальной церемонии было уместно, сенаторы, министры...

Князь Дмитрий с грустью думал о том, что в нескольких шагах от свежей могилы лежат другие, давние и дорогие его сердцу и памяти. Его первая супруга Кассандра[25] была из царского рода Кантакузинов. Рядом с нею покоилась их дочь Смарагда...

«Господь призывает к себе достойнейших» — эта незатейливая мысль, казалось, утешила его. Вот и князь Тома Кантакузин... Век его был сравнительно долог — шестьдесят шесть лет. Если бы не взрывной характер, он мог протянуть куда дольше. Вёл спэтар Валашского княжества, он порвал со своим принципалом господарем Брынковяну[26] и бежал в русский лагерь, стоявший под Яссами. Это, как ни странно, его и спасло, не то он разделил бы ужасную участь своего повелителя: турки отрубили бы голову не только ему, но извели бы таким жестоким и кровавым образом весь его корень, как сделали это с сыновьями Брынковяну.

Господь отвёл ему ещё одиннадцать лет жизни, а царь Пётр обласкал и вознаградил его за потери. Князь Тома был беспокоен и завистлив. Он завидовал ему, Кантемиру, отличённому ото всех молдавских и валашских беглецов. Как же: светлейший князь, сенатор, действительный тайный советник... Повелитель как бы удельного княжества своих соплеменников, равно и многих русских крепостных...

Завидовал, завидовал ему князь Тома. И зависти своей не таил. У покойного был желчный характер. Узнав о том, что царь Пётр всерьёз увлёкся старшей дочерью его Марией и повадился бывать у Кантемиров, он брюзгливо бросил:

   — Поздравляю, князинька. Только милость ли это? Обрюхатит и бросит...

Впрочем, он, князь Дмитрий, был весьма трезвомыслен и не обольщался, отнюдь нет. Скорей всего, так оно и будет: царь Пётр в отношениях с прекрасным полом был бесцеремонен и полагал, что ему, государю, отказу быть не должно ни в чём. Однако в своих разговорах с дочерью темы сей касаться не дерзал.

В самом деле: можно ли запретить государю бывать у них в доме, уединяться на половине Марии, а самой Марии бежать царя. Она слишком умна и тонка. Пётр, судя по всему, ценил в ней именно эти качества, способность к занимательной беседе, рассудительность вровень с мужской, свободное владение несколькими языками... Рядом с императрицей, сильной и рослой, грубоватой и бесцеремонной, Мария казалась хрупким изящным цветком. Этот контраст пленял и притягивал царя: князь Дмитрий понимал это.

Свидания царя с дочерью становились всё дольше и дольше, дошло и до императрицы: косилась, перестала отвечать на поклоны и допускать к руке, как предписывал этикет. Но выговорить своему повелителю не смела — таковые выговоры обычно худо кончались.