Я был всегда очень скрытен в том, что касалось моей семейной жизни, даже с Дереком и друзьями. И не потому, что я стыдился их, а больше потому, что они значили для меня все, и я никому не позволял так или иначе выражать свое мнение о том, как я рос. Но наблюдая за Эйсом, смеющимся вместе с Зигги, я утвердился, что это было правильное решение.

– Мечта… – обратилась задумчиво Солнышко, похлопывая меня ладонью по груди. – Так хорошо, что ты дома, сынок.

Морщинки вокруг ее глаз углубились, пока она продолжала улыбаться мне, и я склонился, чтобы оставить поцелуй на ее лбу.

– Хорошо быть дома.

– Да, я догадывалась, что ты нуждался в этом. Понимаю, что это замечательно куда–то уезжать, но всегда важно возвращаться домой к своим корням. Чтобы пополниться тем, что действительно важно.

Это мое Солнышко. Добрая и любящая. Никогда еще приветственная речь не была такой значимой. До недавнего времени я не понимал, насколько действительно был благодарен за то, как мне повезло, что одно выходило из другого. Но став свидетелем жизни Эйса, и небольшого количества времени, что я там прожил, я никогда не осознавал, насколько важен был мир. Как любовь и взаимопонимание, и чуть ли не желал, чтобы Зигги и Солнышко могли сесть вместе с родителями Эйса и преподать им основные уроки.

– Как насчет прогулки со мной? – спросила она.

Когда я не сделал ни шага, чтобы последовать за ней, она потерла рукой мою грудь.

– Ой, не будь таким параноиком. Я просто хочу расспросить тебя о парочке вещей и показать какую беседку Зигги наконец–то закончил строить для меня. Виноградные лозы разрослись в этом году. Ты знаешь, что это означает?

– Много вина этим летом? – предположил я.

– Много вина.

Я бросил взгляд туда, где Эйс сейчас согнулся рядом с Зигги, внимательно слушая раздаваемые указания, а затем повернулся к Солнышку.

– Ладно, пойдем. С радостью посмотрю на нее.

Пока мы брели по грязной дорожке, которая тянулась вдоль огороженного сада Зигги, Солнышко становилась все подозрительно задумчивей, и я мог сказать по тому, как она вцепилась в мою руку, о чем бы она ни собиралась поговорить, это висело тяжелым грузом на ней. А это означало только одно – Бренда.

И я знал почему. Я активно избегал этого, после того утра в «Syn», когда моя и Эйса жизни перевернулись с ног на задницу. Это был легкий способ. Удобный способ оттолкнуть тему в сторону, которую мне неудобно было обсуждать, но и в то же время, я знал, что она никуда не денется. И еще я знал, что должен однажды сесть с Эйсом, и как можно скорее, и выложить ему несчастную историю о своем детстве, до того как он услышит это от кого–нибудь другого. А по тому, как журналисты неуемно копались в каждом аспекте моей жизни, не было ни одного сомнения, что этот разговор просто необходим в ближайшее время.

Когда мы дошли до конца дорожки, Солнышко остановила меня и посмотрела вниз на мои лоферы. Я проследил за ее взглядом, и когда поднял глаза, она склонила голову в бок.

– Ты же понимаешь, что он воспримет это как оскорбление, если ты не снимешь их и не ощутишь траву между пальцев.

Я усмехнулся, зная, что она права. Зигги очень гордился своим садом и обширным простором травы, которая растянулась по площади всей земли до заднего двора, где жил Леннон.

Я снял свои туфли, а затем шагнул вместе с ней на прохладный ковер травы. Боже, мне так не хватало этого места. Было так легко увязнуть в суете города, увлечься всеми благами жизни, где все были поглощены своими телефонами, компьютерами, соцсетями, и кто чем еще. Но ничего из этого не было здесь. Здесь было спокойствие.

Солнышко повела нас по траве, к группке деревьев с правой стороны от нашей земли, и пока она шла, она поглаживала ладонью мою руку.

– Мы очень рады, что ты привез Эйса домой, чтобы познакомиться с нами.

– Я тоже, – оглянулся на нее. – Он нуждался в этом, – а затем я поправил себя. – Мы оба нуждались в этом.

Солнышко кивнула.

– Я даже не представляю, на что похожа его жизнь. Все это изучение. Двадцать–четыре часа в сутки, семь дней в неделю.

– Это сплошное безумие. Он даже не может дойти до своей машины без какого–то фотографа, который будет впихивать ему в лицо камеру или микрофон.

Солнышко остановилась и посмотрела на меня, и я сразу же понял, о чем она волновалась. Это было написано на ее встревоженном лице. Это было самое лучшее в Зигги и Солнышко – они никогда не скрывали ничего от своих детей. Они были открыты и честны во всем, что думали и чувствовали, и это было желанное облегчение, учитывая, что большинство людей ходили на носочках вокруг сложного дерьма.

– Ты…уверен, что для тебя это нормально? Быть с тем, чья жизнь находилась под таким большим вниманием?

– Да, я говорил…

– Я помню, что ты говорил мне, Мечта, – сказала она, и морщинка исказила ее лоб. – Но ты действительно задумывался об этом? Эйс – чудесный, дорогой. Мы не хотим сказать, что это не так. Мы с Зигги просто хотим быть уверенными, что ты подумал обо…всем.

– Обо всем, например о Бренде?

Солнышко опустила глаза в пол.

– Ну, да. Эта… – она замолчала, а затем выдохнула перед тем, как впиться в меня своим взглядом. – Эта та информация, над которой голодные стервятники будут пировать. Те стервятники, которые уже копаются в твоем прошлом.

Я понимал, что она права. Когда Эйс уехал в тот день на ланч со своими родителями в «The Vine», первым вопросом, который всплыл, был касаемо моего детства в приемной семье, и я понимал, что это только вопрос времени, перед тем как они копнут глубже.

– Я знаю. Я хочу поговорить с ним об этом, пока мы здесь. Это одна из причин, по которой я решил, что это лучшее место, куда нужно приехать. Чтобы он увидел, где я по–настоящему вырос. Именно поэтому, я расскажу ему всю это фигню, что была раньше, здесь и все не покажется таким плохим.

Черт возьми, кого я смешил? Не важно, что я сделаю или покажу Эйсу, ничего не заменит шока, когда он услышит, что я ему расскажу.

– Ох, милый, – сказала Солнышко, прижимая мою руку к своему боку. – Ты же не волнуешься из–за его реакции, да? Этот мужчина смотрит на тебя, будто ты прекраснее всех на свете.

– Естественно, я волнуюсь. Не потому что не доверяю ему, а потому что не хочу, чтобы он смотрел на меня иначе. Я не хочу, чтобы это «прекраснее всех» выражение куда–то исчезло.

– Ты ничего не можешь изменить со своим прошлым, Мечта. Он примет тебя таким, какой ты есть, или просто не достоин тебя.

– Я знаю это. Хорошо. Я расскажу ему.

– Хороший мальчик.

– И что насчет Бренды? Никаких больше звонков? Неожиданных визитов?

– Ни звука, и если она понимает, что хорошо для нее, то будет держаться подальше.

– Или Зигги закопает ее на заднем дворе?

Солнышко скорчила рожицу.

– Это один из вариантов. Но не волнуйся на ее счет

– Попытаюсь, – я провел рукой по своим волосам и шумно выдохнул, всматриваясь в новую, отстроенную беседку, украшенную пышными, виноградными лозами, перемежающимися пухлым, фиолетовым мускатным виноградом, который закручивался по шпалере. – Она потрясающая, Солнышко. Мне нравится, что он посадил розовые кусты вокруг нее.

– Все как мы любим, видишь? – она подошла к ним и указала на тот, что справа от выхода и пошла по кругу. – «Джипси Сью» для Зигги, «Эйприл Мун» для меня, «Эрс Сонг» для Леннона и «Нью Даун» для моей Мечты.

Проходя мимо кустов, я улыбался ей, а затем наклонился, чтобы каждую понюхать. Это напомнило мне о первой встрече с Солнышком. Когда дама из службы защиты детей припарковалась на их подъездной дорожке, она стояла на улице, занятая посадкой куста «Нью Даун» к моему приезду, и когда она обняла меня, она пахла сладостью и землей, так же, как и сейчас. А меня никогда не обнимали до того момента, и я даже понятия не имел, что упускал. Как были важны и необходимы прикосновения другого человека. Я почувствовал это в первый же день с Зигги и Солнышком, и только один человек, который так же влиял на меня, в данный момент садил тыкву на заднем дворе моих родителей.