– И я хочу знать это, – сказал я. – Я не забыл о том, что ты начал рассказывать мне в Вегасе. Но я ни разу не давил, чтобы ты раскрылся. Если ты будешь готов рассказать мне, я буду готов выслушать.

– Спасибо.

Пытаясь ослабить волнение, которое заметно выражалось по его напряженным жилам на шее и плечах, я поднял бокал с вином и предложил:

– Может еще чуток?

– Неплохая идея.

Пока я подливал в бокал Дилана, он смотрел поверх моего плеча, пристально вглядываясь в спокойный, тихий океан. Мне было интересно долгое время, что он хотел рассказать мне в тот день, когда мы бездельничали в кровати в «Syn», но я знал, чем бы то ни было, для него это станет не так уж легко рассказать. Но я хотел знать этого мужчину, знать каждую его часть и все секреты, которые он скрывал от остального мира. Я хотел стать тем, с кем он поделится собой.

– Это легко…– сказал Дилан, проводя пальцем по ободку бокала. – Легко забыть себя, когда занимаешься тем, о чем только мечтал, когда был маленьким. Тогда, я начал с небольших мечтаний. Я хотел маму и папу. Тех, кто достаточно волновался, чтобы проверить сделал ли я свою домашнюю работу, и поправляли бы мне одеяло каждую ночь. Я хотел жить в одном и том же доме больше, чем одну неделю за раз. Я хотел есть что–то, помимо черствых хлопьев и объедков от фаст–фуда, когда уходили мамины «парни», – он прикусил губу, перед тем как продолжить. – Но больше всего, я хотел чувствовать себя в безопасности. Я никогда не чувствовал себя так, до знакомства с Зигги и Солнышком. И даже когда они пришли в мою жизнь, я провел долгое время, ожидая подвоха, ожидая, что они вернут меня обратно, или превратятся в таких людей, с которыми ассоциировалась моя мама долгие годы.

Я продолжал молчать, не смея вдохнуть ни слова, из–за которого он мог замкнуться. Я хотел узнать, что сделала его мать, и почему он никогда не видел своего отца.

И как будто он прочитал мои мысли, он продолжил.

– Мама была…очень известной в Сан–Франциско. Не в политических или развлекательных кругах, и не из–за удивительного вклада в благотворительность. Она была подземной, помойной крысой, проституткой, превратившейся в мадам, которая зарабатывала на мужчинах, женщинах, сексе и наркотиках.

Мои глаза, должно быть, увеличились, как блюдца, потому что Дилан невесело хмыкнул.

– Мда, думаю, ты даже не предполагал такое, да? – спросил он.

Я покачал головой.

– Нет. Нет, не могу сказать, что подобная мысль возникала у меня в голове.

– Хорошо.

Я наблюдал за тем, как он допивал остатки вина, и мне стало интересно, сколько времени ему потребовалось, чтобы сорвать все слои своего прошлого, что привело его в приемную семью, и как ему удалось не только выжить, но и заметно расцвести. Но было что–то еще, о чем он намекал этим, что вызывало во мне любопытство.

– Ранее…ты говорил, что никогда не видел своего отца, – сказал я, и Дилан кивнул. – Но знал ли ты кто он?

– Уверен, старушка–мамочка смогла бы сузить список до двадцати–пяти потенциальных доноров спермы, но выяснять от кого она залетела, никогда не стояло в первых пунктах ее списка приоритетов. Черт, да меня удивляет, что она оставила меня, но полагаю – она хотела, чтобы кто–то присоединился к семейному бизнесу.

У меня стянуло желудок, когда повисли его последние слова.

– Присоединился?

Мрачная линия губ Дилана совершено явно давала мне понять, насколько некомфортно ему было говорить об этом, и хотя я не хотел давить на него, у меня была эта необъяснимая потребность узнать, что произошло с ним, и не важно, насколько тяжело это будет услышать.

Глаза Дилана приобрели отсутствующее выражение, как будто он больше не сидел со мной здесь, и до того, как я понял что делал, я наклонился и взял его руку в свою. Когда он посмотрел в мою сторону, я сжал его пальцы, без слов, приглашая его прислониться ко мне.

Когда Дилан молча встал на ноги, я убедился, что крепко сцепил его пальцы со своими. Он перешагнул еду, которая разделяла нас, а когда он остановился перед моими скрещенными ногами, я запрокинул голову назад, чтобы увидеть, как солнце освещало его, и почувствовал, что нечем дышать, из–за образа, который он создал.

– Иди сюда, – прошептал я, и нежно потянул его за руку, побуждая его опуститься на мои колени. Он опустился, пока не сел лицом ко мне, его ноги по обе стороны от моей талии, а его задница устроилась на моих скрещенных ногах, и наши руки были все еще переплетены между нами. – Ничего из того, что ты расскажешь мне, не изменит всего, что я испытываю к тебе.

– Легко сказать…

Я приподнял его лицо, чтобы он посмотрел мне прямо в глаза и сказал настолько искренне, насколько мог.

– Это легко в том смысле, когда ты – тот, о ком я говорю.

– Эйс…. – сказал он и прислонился своим лбом ко мне, закрывая глаза.

Я обнял его за талию и притянул к себе настолько близко, насколько мог. Надеясь, что заставлю его почувствовать то ощущение безопасности, о котором он говорил несколько минут назад.

– Расскажи мне, Дилан. Я хочу узнать тебя. Все хорошее, все плохое и все…

– Уродливое? – спросил он. – Если бы только в этом было дело. Знаешь, что самое безумное?

Стараясь не отставать, я просто следовал за ним, позволяя Дилану привести этот разговор туда, куда ему нужно. Дать ему рассказать то, о чем он хотел.

– Нет. Что самое безумное?

– Что я использую свою внешность, чтобы заработать деньги. Таким образом, я не отличаюсь…

– Эй, – сказал я, отклоняясь назад немного, чтобы привлечь его внимание.– Даже не смей сравнивать то, чем ты занимаешься с тем, что ты только что рассказал о ней.

– Точно, но ты не понимаешь. Это лицо, лицо, которым я зарабатываю контракты все с бо́льшим количеством нулей, чем я вообще мог вообразить в своем зарплатном чеке, то же самое лицо, на котором она пыталась заработать.

Когда судорожный вдох пробил тело Дилана, он опустил свой взгляд ко мне, и сколько бы сильно я не хотел, чтобы он рассказал мне о своем прошлом, я был напуган тем, что он собирался вскрыть. Не потому что узнают остальные, а потому что не был уверен, что смогу выдержать рассказ о том, как кто–то причинял боль этому мужчине.

– Долгие годы, моя мать – Бренда – использовала меня в качестве, – Дилан подавился словами и поморщился, а я погладил рукой его спину, нуждаясь в контакте с ним, чтобы успокоить свои дрожащие руки.

Так значит, Бренда была его матерью, и это про нее упоминала Солнышко в тот день в пустыне.

– Она использовала меня в качестве приманки, думаю, именно так в итоге назвала это полиция. Она выяснила, что я был каким–то…мощным соблазном для определенных мужчин, и что они захотят заплатить крупные суммы, чтобы заполучить возможность погладить симпатичного мальчика по лицу. Потрогать его волосы. Заполучить его в комнату, пока они… – Дилан закашлялся, и это казалось близко к тому, что он давился словами, которые выдавливал из своего рта. Его челюсть ходила ходуном и подрагивала, когда он стискивал вместе свои передние зубы, а когда он наконец–то взял себя в руки, то продолжил дальше. – Она никогда не позволяла заходить им дальше этого. Ее единственный акт милосердия ко мне, полагаю, до последней ночи…

– Дилан, ты не должен… – начал я, догадываясь к чему все шло. Ненавидя то, что ему приходилось рассказывать вообще эту историю. Но он покачал головой, теперь решительно настроенный, похоже, избавиться и покончить нахрен со всем.

– Нет, дай мне закончить. Тебе нужно это знать. Услышать от меня, а не прочитать в каком–нибудь журнале.

Я поднял руку, чтобы погладить его по щеке, и когда он зажмурил глаза и уткнулся носом в ладонь, мое сердце заныло из–за того мальчика, каким он когда–то был. Но это не все, что я чувствовал здесь, на носу яхты, под полуденным солнцем. В этот конкретный, душераздирающий момент, мою грудь заполнило гордостью за то, с какими демонами боролся этот мужчина, и я знал без тени сомнения, что люблю Дилана Прескота больше всех в этом мире.