Во-вторых, не каждое свойство, которое помогает определить изготовителя или период, или происхождение произведения, является стилистическим. Ярлык на картине, внесение в художественный каталог, письмо от композитора, отчет о раскопках могут помочь атрибутировать произведение, но быть таким образом маркированным или зарегистрированным, или откопанным — это не проблема стиля. Также не являются стилистическими химические свойства пигментов, с помощью которых идентифицируется живопись. Даже наличие подписи Томаса Икинса или Бенджамина Фрэнклина, будучи идентифицирующим свойством, не является стилистическим. Хотя метафорически стиль — это подпись, но буквальная подпись — никакой не признак стиля.

Почему такие свойства, даже при том, что они явно "кто, когда, где"-релевантны, нельзя расценивать как стилистические? В двух словах, потому, что они не являются свойствами функционирования произведения как символа. Напротив, такие типичные стилистические качества как внимание к оформлению, специфическая разработка изогнутых форм, тонкое сладостно-горькое настроение, являются аспектами того, что поэма, картина или фортепьянная соната говорит, экземплифицирует или выражает. Стиль имеет отношение исключительно к символическому функционированию произведения как такового.[40] Ранее мы видели, что любой аспект такого символического функционирования имеют отношение к стилю, а теперь мы видим, что это справедливо только для аспектов такого символического функционирования.

Итак, перед нами — очертания определения стиля. В основном, стиль состоит из тех признаков символического функционирования произведения, которые являются характерными для автора, периода, места или школы. Это определение не кажется особенно новаторским, но тем не менее нельзя упустить его расхождение с некоторыми распространенными представлениями. Согласно этому определению, стиль не является исключительно вопросом противопоставления «как» и «что», не зависит ни от синонимичных альтернатив, ни от сознательного выбора среди альтернатив, и охватывает исключительно (но не все) аспекты того, как и что произведение символизирует.

Повсюду выше я говорил о стиле произведений искусства. Но должен ли стиль, как он очерчен здесь, быть ограничен ими или термин «произведение» (или "работа") в нашем определении мог бы быть заменен «объектом» или "чем бы то ни было"? В отличие от некоторых других определений, наше не основано на намерениях художника. Имеют значение только символизируемые свойства — действительно ли художник выбрал их (или хотя бы знает их) или нет; и множество других вещей, кроме произведений искусства, что-то символизируют. Постольку, поскольку рассматриваемые свойства характерны для автора или изготовителя, стиль действительно принадлежит только артефактам, если только понятие «изготовитель» не охватывает также человека, который представляет objet trouvé[41] в качестве произведения искусства. Но естественные предметы и события могут функционировать как символы, а символизируемые ими свойства могут быть характерны для времени или места происхождения или возникновения. Восход солнца на тропическом берегу может быть не просто восходом солнца на тропическом берегу, но восходом солнца, выражающим внезапность грома — восходом в стиле "на тропическом берегу". Однако в настоящем контексте мы можем с пользой ограничить понятие «стиль» произведениями, действиями и предметами искусства.[42]

Некоторые стилистические признаки более заметны и сообщают больше, чем другие; но граница между тривиальными стилистическими признаками и признаками, подобными рассмотренным выше, вообще не являющимися стилистическими, редко проведена ясно. Рассмотрим некоторую вычурную статистическую характеристику романов данного автора, например, больше ли вторых слов его предложений начинаются с согласных, чем это обычно встречается. Является ли различие между этим и некоторым подлинно важным признаком стиля категориальным или сравнительным? Это статистическое свойство, но таковы же и многие явно стилистические свойства типа частоты рифмы или аллитерации. Это свойство определимо только в результате долгой работы, но некоторые из наиболее существенных свойств стиля настолько трудноуловимы, что могут быть обнаружены только с большими усилиями. Наконец, тот факт, что это свойство слишком ad hoс'ово, чтобы быть интересным, есть вопрос его степени. Так же, как обобщения в науке тем более ad hoс'овы, чем меньше у них связей с теоретическим фоном и чем слабее эти связи, так и стилистические свойства тем более ad hoс'овы, чем меньше у них связей с сетью других стилистических понятий и чем слабее эти связи.

Итак, пока ничто не отличает наше нелепое свойство от явно стилистических. Однако наше определение стиля раскрывает здесь категориальное различие. Хотя наше свойство действительно принадлежит рассматриваемым романам и даже атрибутирует их данному автору, оно едва ли экземплифицируется или символизируется любым способом этими романами как произведениями искусства. В этом оно подобно размеру и форме портновского образчика ткани, который служит образцом не этих свойств, а цвета и фактуры. Так как наше свойство не символизируется романами, оно не удовлетворяет нашему определению стиля. В отличие от даже самых странных или наиболее незначительных стилистических свойств, это — вообще не стилистическое свойство.

Теперь согласимся, что в то время как достаточно очевидно, какие именно свойства экземплифицируются или нет портновским образчиком ткани, для произведения искусства или его исполнения часто нелегко определить. Различие, проведенное в определении, иногда может быть трудно применить. Но аналогичным образом, нам часто трудно сказать, что именно это произведение говорит или выражает. Тот факт, что нам трудно установить это, подразумевает, что имеется нечто, подлежащее установлению: то, что произведение фактически говорит или не говорит то-то и то-то, экземплифицирует (или выражает) или нет данное свойство. Является ли это свойство стилистическим — не больше зависит от трудности установления или от важности того, что экземплифицируется или говорится, чем то, о чем говорится в этом произведении.

Стилистика — явно узкое место литературной критики. Критика может включать обсуждение не только исторических, биографических, психологических и социологических факторов, но и вообще любых свойств изучаемых работ. Стилистика, напротив, ограничена признаками того, что и как произведение символизирует, и далее теми из этих признаков, которые характерны для данного автора, периода, региона, школы и т. д.

Подразумевает ли это, что стилистические понятия суть не более чем инструменты для историка литературы или искусства, кураторские устройства для сортировки произведений по их происхождению? Являются ли стили, подобно каталогам и отчетам о раскопках, попросту удобной формой регистрации или имеют эстетическое значение? Является ли стилистика просто частью исследовательского механизма или рассматривает произведения как искусство?

Поставленный таким образом вопрос вводит в заблуждение. Он предполагает, что атрибуция чужда эстетике, что 'простая' идентификация художника, периода, места или школы является эстетически иррелевантной, что история и литературная критика — полностью независимые друг от друга предприятия. Это ошибка. Как я показал в другом месте (LА: III, 1 и 2), знание происхождения произведения, даже полученное химическим анализом или другими вполне научными средствами, дает способ, которым следует смотреть, слушать или читать произведение, обеспечивая основание для открытия неочевидных способов, которыми произведение походит на другие работы и отличается от них. В самом деле, перцептуальное открытие стиля обычно должно начинаться с предшествующей идентификации произведений, представляющих художника или школу. Таким образом, атрибуция, как бы она ни была произведена, вносит вклад в понимание произведений как произведений искусства.