Ула Ростад показал на ряды толстых стальных пружин, расположенных в трюме по горизонтали и вертикали, и продолжал объяснять:

— Линь, на котором мечется кит, проходит через блоки, а они, как видите, связаны с пружинами. Девушка любит ласку, а сталь — смазку. В промысловом трюме ученики трудятся года два. Они учатся разбирать и смазывать пружины, сращивать и укладывать линь в тросовый ящик, изготовлять чекели, оклепывать цепи.

— Я могу обучить этому за две недели, — сказал боцман. — Зачем тратить два года?

Норвежец посмотрел на него с сожалением, как на неисправимого хвастуна, покачал головой и заметил:

— Быстро готовят только болтунов. В ваши годы не в ученики надо идти, а о боге думать.

— А как же ваш бог? — вмешался в разговор рулевой. — Он ведь не тянул. Сами говорили: за шесть дней небо, землю и всю живность сотворил. Правда, будь я в приемочной, комиссии, такую работу забраковал бы. Чистая халтура. Воды больше, чем суши. Куда это годится? Но за темпы… Мы просим, чтобы вы взяли с него пример и поступили бы с нами по-божески: учили не десять лет, а десять недель. А там мы пристреляемся. Я мины с одного выстрела подрывал, не подведу…

— Вам тоже незачем учиться, — оборвал его старик. — Из насмешника богохула гарпунера не получится. И вообще, кто из вас рассчитывает научиться бить китов быстро — может не ходить ко мне.

Ученики переглянулись меж собой, словно спрашивая: «Ну как — обидимся или нет?» И, видимо, решив обидеться, с официальной сухостью козырнули норвежцу и молча разошлись по своим каютам и кубрикам.

У промыслового трюма остался только Тоша Самалход, которому хотелось переквалифицироваться из камбузника в главные охотники.

Ула Ростад, не смутясь тем, что учеников осталось мало, велел Тоше вместе с Эриком протереть и смазать пружины.

К гарпунной пушке старик никого не подпускал. Он сам с каким-то торжественным видом снимал с нее чехол, не торопясь протирал промасленной ветошью трущиеся части, менял масло и вновь тщательно укрывал.

— Пушка — святая святых гарпунера, — говорил Ула Ростад. — Она любит одни руки.

Ночи стали прохладными. По вечерам матросы уже не выносили на верхнюю палубу свои матрацы и подушки, а спали на койках в кубриках.

Флотилия подходила к южной оконечности Африканского материка. О близости земли первыми известили скрипучими голосами чайки, появившиеся над судами.

Вода приобрела зеленоватый оттенок. Мимо проплывали обрывки водорослей, плавник.

В полдень послышался крик марсового:

— Земля! Вижу землю!

Этот крик у моряков громок и радостен. Как бы они ни любили море, суша всегда желанна. Надоедает качаться на волнах и жить в железной коробке, хочется ощутить под ногами твердую землю. Пусть даже она не родная, но на ней зеленеют поля, поют птицы, шелестят листьями деревья.

Все население «Пингвина» высыпало наверх. Всем хотелось взглянуть, как она выглядит, эта африканская земля.

В бинокль можно было разглядеть высокую гору, похожую на серый массивный комод. Ее вершина словно была стесана гигантским рубанком.

«Это Столовая гора, — понял я. — Такой ее описывал Гончаров, плававший в прошлом веке».

Рядом высился уходящий в облака остроконечный Чертов пик. А с другой стороны Столовой горы вытянулась к морю желтоватая возвышенность, похожая на спящего льва. Лев, казалось, чутко дремал среди пестрых разбросанных в беспорядке камней. Это были дома, склады и судостроительные заводы крупнейшего южноафриканского порта Кейптауна.

В Кейптауне флотилии предстояло простоять не менее недели: нужно было подремонтиро-ваться и запастись свежими продуктами.

У внешнего рейда порта к флагману флотилии лихо подлетел небольшой катер с лоцманом и таможенными чиновниками.

Обычные формальности заняли немного времени, вскоре «Салют» передал китобойцам сигнал, чтобы все втягивались за ним в гавань.

Несмотря на то что Кейптаун стоит на стыке Индийского и Атлантического океанов, где оживленное движение, на рейде виднелось не много иностранных судов, а китобойных флотилий совсем не было. Они все уже ушли на промысел в Антарктику. Мы прибыли в Южное полушарие с опозданием.

На берегу нашу флотилию встречала толпа суетливых маклеров и торговцев. Тут же стояли грузчики и безработные моряки. Все они собрались у пирса в надежде получить хоть какой-нибудь заработок.

Как только китобойцы ошвартовались в отведенном месте, с флагмана был спущен трап.

На пристани появились рослые полицейские с дубинками в руках. Оттеснив толпу подальше от прибывших кораблей, стражи порядка с грозным видом принялись расхаживать вдоль пирса. На «Салют» они пропускали лишь представителей крупных фирм, инженеров судоремонтных заводов и оптовых торговцев. Вся мелкота оставалась в стороне и могла лишь издали, силясь перекричать друг друга, расхваливать свои товары.

Толпа росла. Из города на легковых машинах, на мотоциклах, велосипедах и пешком прибывали любопытные кейптаунцы. Всем хотелось услышать песни, доносившиеся из радиорупоров «Салюта», и вблизи взглянуть на русских, которые не только устояли против гитлеровцев, но и победили их.

Кейптаунцы часами глазели на наши суда. Мулаты и негры с опаской поглядывали на полицейских, тайно слали приветы и поднимали сжатый кулак на уровень плеча. Компартия в Южно-Африканском Союзе запрещена, она преследовалась. За малейшее проявление симпатий к нам можно было попасть в тюрьму.

Переговоры с властями, возня с документами, выдача валюты… Только под вечер стали сходить по трапу флагмана норвежские жиро-вары, раздельщики и гарпунеры. Все они имели вид залихватских гуляк, надумавших вознаградить себя за долгое плавание и вынужденное воздержание- Даже старики переоделись в добротные, хорошо отутюженные костюмы, шляпы надели набекрень. Они решили тряхнуть стариной и не обещали быстро вернуться в свои каюты.

К норвежцам кинулись зазывалы ночных баров, агенты гостиниц. Но старые моряки, не раз бывавшие в Кейптауне, расталкивая толпу, пробивались к стоявшим в стороне такси и укатывали к призывно мигающим, вертящимся, разноцветно переливающимся огням большого города.

А нам, русским, было сообщено, что лишь утром мы получим разрешение на выход в город.

— Эх, хочется посмотреть, как буржуазия разлагается! И чего держат, — сокрушенно вздохнул Трефолев.

— Еще наглядишься, — заверил боцман. — Честно скажу — радости тут мало. Видывал я людей, которые потом всю жизнь маялись. Так что советую, ребята, поскромней… не вздумайте какую-нибудь кралю подцепить.

— Не пугай, Тарас Фаддеевич, сами с усами.

— А я и не пугаю. Только советую не делать того, что советскому человеку не к лицу. От скромной жизни еще никто не помирал.

— Вприглядку советуешь или как по-иному? — не без ехидства спросил механик Мор-гач.

— Не о тебе забота, Борис Тихонович, — ответил Демчук. — Ты в тираж выходишь.

— Зря так думаешь, — возразил Мор-гач. — Смотри, даже Ула Ростад вырядился. А я что же, вместо него старикашку разыгрывать должен? Какие на этот счет будут указания?

— Иди-ка ты, братец, к… киту под хвост, пока по шее не схлопотал. Вот какие у меня указания.

— Что-то больно вежлив, — не унимался Моргач. — Даже неловко делается, мельчает боцманское племя.

— Не тебе судить, мельчает или не мельчает.

Первая группа экскурсантов отправлялась в город после завтрака. В автобусе я очутился рядом с переводчицей Шурочкой. Нас разделял только проход. Девушка искоса взглянула на меня.

— Опять недовольны? — спросил я. — Хотите, чтобы, пересел?

— Нет, наоборот. Вы сильны в английском? — Слабоват, едва спикаю.

— Могу составить компанию. Буду переводить. Хотите?

— С великим удовольствием.

— Шурочка, а мы тоже по-английски ни бе ни ме. Возьмите и нас с собой, — с разных сторон начали напрашиваться парни. — Штурман, говорят, женат.