Обычные, даже самые крупные сомовьи крючки на акул не годились. Они ломались. Пришлось пустить в ход самодельные стальные крючья, заточенные напильниками.

Привязав сдвоенные крючья к тонкому стальному тросу, рыболовы наживляли свои удочки выпрошенными у коков кусками трески и мяса и бросали за корму.

Акулы стаей набрасывались на добычу и начинали драться, мешая друг дружке повернуться для заглатывания приманки… Все же какой-нибудь из хищниц удавалось словчить: на секунду показывалось ее белое брюхо, и наживка исчезла в разинутой 'зубастой пасти. Тут рыбак, не зевай, подсекай что есть силы и зови на помощь товарищей, иначе сам угодишь за борт на завтрак акулам.

Обычно за трос хватались зеваки, они с помощью багра дружными усилиями вытаскивали из воды на палубу извивающуюся, норовящую сильным хвостом перебить морякам кости акулу и успокаивали ее ломом или кувалдой.

Улов оказался богатым, но наш кок Ваня Туляков, прозванный за тощее тело и длинные руки «кренделем», не брал его на камбуз.

— Ну их к лешему, этих акул! — говорил он. — Они человечину жрут.

С акул рыболовы сдирали жесткую, как терка, кожу и клещами выдергивали зубы. Кожа годилась на всякие поделки и полировку дерева, а из зубов получались сверкающие ожерелья — подарки для невест и жен. Мясо же шло на наживку.

Нашему камбузнику Анатолию Охапкину — вялому, словно дремлющему на ходу увальню, матросы дали имя «Тоша Самый Малый Ход», или, сокращенно, — «Самалход». Камбузник выполнял на судне «женскую работу»: чистил картошку, мыл посуду, убирал кубрики, каюты и гальюны.

Ел Самалход за троих, и зубы имел такие, что ему могла позавидовать акула. Говорил он неразборчиво, глотая окончания, и при этом хвастался: «Меня родная мать не понимала». Но наш кок Ваня Туляков хорошо разбирал его речь и стал в команде добровольным любителем-переводчиком Тоши.

Как-то на стоянке, отрубив большой кусок акулятины, Тоша Самалход нацепил его на крюк и спустил за борт не там, где дрались акулы, а с носа. Вода здесь была прозрачной, не взбаламученной. Тоша видел, как наживка беспрепятственно опустилась почти до дна, а там кто-то с такой стремительностью ее схватил, что поднявшаяся со дна муть все закрыла.

Чувствуя, как трос задрожал от живой тяжести, Тоша крикнул:

— Братцы, у меня кто-то другой! За дно хватается, не отпущает…

Но к нему никто не спешил, думали, что этот увалень подцепил крюком подводную скалу и силится оторвать ее ото дна. Лишь вездесущий радист Фарафонов заглянул за борт и сказал:

— Твою добычу надо на талях вытаскивать. Механика зови.

— Давай-давай, подмоги чуток, — просил побагровевший от натуги Тоша.

Они оба ухватились за трос и вытащили на палубу глазастое головоногое чудовище, с крепким клювом, как у птицы, и длинными щупальцами, похожими на извивающихся змей.

Это было столь неожиданно, что рыболовы сначала онемели, а потом кинулись наутек. При этом Тоша оказался гораздо проворней Фарафонова: он, как белка, вскарабкался на мачту и очутился в «вороньем гнезде».

— Осьминог, — определил механик. — Ишь жадина!

Вытащенный осьминог, пятясь, пытался уйти со своей добычей в море. Тут механик всполошился:

— Братцы, не пускай… держи его!

Мы окружили осьминога и попробовали отнять у него акулье мясо, но он так вцепился в него своими щупальцами, что боцман с трудом отодрал его от крючка.

— Вот это рыбка! — обрадовался прибежавший кок. — Щупальца осьминогов — самое деликатесное лакомство. Я вам его так разделаю — пальчики оближете.

Но жаркого из осьминога нам отведать не удалось. Фарафонов, вызванный к радиотелефону, мгновенно проболтался. С «Салюта» пришел приказ: «Осьминога сохранить живым и передать ученым для исследований». И наша добыча уплыла на флагман. Нам осталось лишь посудачить да вызвать Улу Ростада на разговоры о головоногих жителях глубин.

— Что это за осьминог! — сказал норвежец — Таких молодых дуралеев руками на отмелях ловят. Вот если вам повстречается старик брюхатый, с зеленой бородой под клювом, тот не выпустит. Топором от него не отобьешься. Одно щупальце обрубишь, он двумя другими схватит и четвертым по ногам и рукам скрутит. Я видел, как осьминог быка с пирса уволок. А есть чудища пострашнее, они кальмарами зовутся. У них не восемь щупальцев, а десять, и пятнадцатиметровой длины. Присоски с блюдечко, и посередине коготь, чтобы жертва вырваться не могла. Кальмары даже на кашалотов нападают. Кашалот, как известно, способен занырнуть до преисподней. Миля для него не глубина. Движется он там в кромешной тьме и, выискивая добычу, рылом камни ворочает. Все живое от кашалота, точно от дьявола, бежит и прячется, а кальмар — нет, притаится в засаде и ждет. Как только обжора приблизится к нему, кальмар хвать его, обовьет щупальцами и старается удержать на дне, чтобы кашалот без воздуха задохнулся. Тут начинается водоверчение. Если кашалоту удается оторвать душителя от подводных скал, то на поверхности он быстро с ним расправится: выпрыгивая из воды, тяжестью своего тела оглушит кальмара и перегрызет ему щупальца. Но если кальмару посчастливится удержать на дне зубастого, то киту конец: все его соки, жир, спермацет будут высосаны. Брюхо у этого головоногого больше парового котла. Бывает, что кальмары малые суда опустошают. Да, да, сам слышал.

Ула закурил трубку и рассказал одну из своих устрашающих баек:

— Как-то, после штормовой трепки, звероловы с «Эстадоса» под утро заскочили в бухту. Они так измотались, что забыли про еду, бросили якорь и повалились спать. Вахтенным оставили Билла Каракаса. Тот тоже был не железным человеком. Стоять-то стоял, но в то же время как бы сон видел: Биллу мерещилось, будто у кормы всплыло отражение луны и на судно сразу же выползли толстые змеи. Змеи, обшарив палубу, полезли в каюты, кубрики и принялись вытаскивать разоспавшихся зверобоев. Билл хотел засвистеть в дудку, чтобы разбудить товарищей, но ничего не получилось. Видно, со страху губы у него онемели и глотка пересохла. Смотрит Билл — одна из змей устремилась на мостик. Головы у нее нет, по всей длине лишь присоски да крючки. И вахтенный сразу понял, кто на судне разбойничает. Мгновенно сон отлетел. Схватив топор, Билл перерубил щупальце, вцепившееся в него. Но на месте обрубленного появилось другое. Вахтенный едва увернулся от него и, не раздумывая, вскарабкался на фок-мачту. Добравшись до бочки, он присел в ней на корточки и сжался, чтобы укрыться от глаз кальмара. Просидел он в «вороньем гнезде» до рассвета и только при солнце решился спуститься вниз. И тут чуть не свихнулся. Оглядел каюты и кубрики, а в них ни одной живой души не осталось. Даже промысловый трюм был опустошен. Вот какие обжоры эти кальмары!

Мы уже пересекли тропик Козерога, когда. Ула Ростад потребовал собрать у промыслового трюма всех желающих начать практические занятия.

Добровольцев не оказалось. Старпому пришлось послать тех, кто был свободен от вахты. К промысловому трюму пришли боцман Дем-чук, рулевой Аркадий Трефолев, марсовый Василий Семячкин и Тоша Самалход. Взглянув на учеников, Ростад ухмыльнулся. Он понял, что постоянного состава не существует. Это его устраивало.

— Спиннинг, конечно, вам знаком? — спросил норвежец. — На китобойце мы имеем нечто похожее на спиннинг. Наша фок-мачта будет удилищем, мощная лебедка — катушкой, а сто-двадцатимиллиметровый манильский канат — леской. Поводок придется сделать из другого материала, и потоньше, но такой же крепости. Только крючок мы будем забрасывать не руками, а выстрелом из пушки. Вы, надеюсь, меня поняли?

— Ясно. А вот чем наживлять? — поинтересовался Тоша.

— Наживлять, если так можно выразиться, лучше всего гранатой. Она взорвется внутри кита и поможет стальным лапам выйти из пазов. Лапы зацепят добычу… вот она и на крючке, или, как мы говорим, на лине. Но наша рыбка норовистая. Вываживать ее трудно. Иной блювал дергает с такой силой, на какую способен только полуторатысячный табун коней. Манильский трос рвется, как нитка. Чтобы этого не произошло, промысловый трюм начинен пружинами…