Одного я никак не мог понять: почему Джим от меня не принимает еду? Если мы с ним ходили гулять и он жил какое-то время дома, тогда другое дело: он подходил к чашке и ел. Если он появлялся после долгих странствий, то заставить его съесть что-либо не было никакой возможности. Между тем я видел, что он голоден. Смотрел на меня отчужденно, отворачивал морду от чашки, не брал из рук. Уходил в угол и закрывался лапами. Он умел так их причудливо скрестить и положить на них голову, что только полустоячие уши торчали. Стоило кому-нибудь постороннему — я его просил об этом — дать ему ту же чашку, он тут же все без остатка съедал.
Относился я к Джиму, несмотря ни на что, хорошо и не отдавал его никому, хотя кое-кто из знакомых не прочь был увезти его в город. Я его никогда не бил, почти не ругал, правда случалось, упрекал в странном поведении, но не больше, и вместе с тем он упорно не брал пищу из моих рук. Это меня удивляло. Постепенно все больше и больше узнавая Джима, я пришел к выводу, что ему просто стыдно брать еду в доме, который он предал.
Когда он возвращался домой, я видел, что ему стыдно. Он никогда сразу не прибегал ко мне, а ложился на песчаном бугре, напротив окон, и пристально смотрел на дверь. Рядом проходила дорога, изредка шумели машины, а он лежал и смотрел. Я выходил и звал его. Если в моем голосе он улавливал недовольные интонации, то вставал и уходил в пионерлагерь, если, по его разумению, я в хорошем расположении духа, он бодро вскакивал, бегом одолевал подъем вдоль забора и по тропинке возле бани прибегал ко мне, терся мордой о колени, но в глаза старался не смотреть, потому что чувствовал свою вину. Поприветствовав меня, скромно удалялся под сарай, где он облюбовал себе убежище и не появлялся на глаза до тех пор, пока я не отправлялся на прогулку. Тогда он жизнерадостно выскакивал оттуда, весело бежал впереди, всем своим видом показывая, как он рад, что мы опять вместе…
А потом… старое начиналось сызнова…
У меня нужно было жить, охранять дом, зависеть от настроения хозяина, а у пса тяга к свободе была сильнее любой привязанности. И Джим, очевидно, считал, что раз он по натуре бродяга и не может честно нести свою собачью службу, то не имеет морального права и есть в этом доме. Это я так сказал — «моральное право»… Джим, наверное, все это понимал проще. Но в том, что у него была совесть, я не сомневался. Обычно люди не любят странствующих собак, считают их грязными да и опасными, вдруг бешеная? Джим не производил впечатления бездомной собаки, и поэтому все охотно с ним имели дело. Да и он стал неплохим знатоком человеческих слабостей. Подходил без опаски лишь к тем, кто еще издали ему улыбался, ворковал, де, какая хорошая, какая умная, красивая собачка, смотрите, лапу дает! Не обижался, если его звали Шариком или Бобиком. Откликался и просто на «собачку». И все это проделывал он не только ради куска хлеба, вернее, лакомства. Ему по душе было общение с отдыхающими людьми. А здесь он встречался только с отдыхающими, которые, оставив дома повседневные заботы, на природе добреют, рады любой птичке, бабочке, а тут вдруг появляется красивая добродушная собака и проявляет знаки внимания и уважения к людям.
При всем его добродушии, он не любил собак. Общение с себе подобными не доставляло ему большого удовольствия. Иногда он навещал Пальму, но подолгу не задерживался. С Пиратом по-прежнему играл, но стоило появиться человеку, без сожаления оставлял его.
Джим тянулся к людям. Не знаю, осознавал ли он свое умственное превосходство перед другими собаками или нет, но во всяком случае всегда предпочитал общество людей, а не собак. Первое время Пират попытался было сопровождать Джима в дальние походы, но скоро отказался: Пират был обычной деревенской дворняжкой и чужих людей опасался. Скоро он, как и все сельские собаки, стал домоседом, отлучался со двора лишь сопровождая хозяйку. Ночью гавкал на луну у меня под окном, наведывался ко мне через дырку в изгороди, съедал остатки еды в чашке Джима и уволакивал к себе все, что плохо лежало и пролезало в щель А я утром шел к соседу и разыскивал в его огороде тапки, палку, с которой ходил на прогулку, плавки — Пират ухитрялся стащить их с веревки!
Вряд ли честняга Джим одобрял эту затянувшуюся собачью клептоманию, но мер по охране моего имущества никаких не принимал. Всегда готовый уступить любому живому существу свою чашку с едой, он, очевидно, считал, что так же должны поступать и все другие. И животные и люди.
Короче говоря, Джим был рожден для праздности, а не для верной службы. Иногда у него прорывался ночью сторожевой инстинкт: я просыпался от тревожного гулкого лая, который предупреждал, что кто-то чужой стоит у калитки.
Но это бывало редко, чаще Джим бежал к калитке встречать любого незнакомца, радушно приглашая его в дом. Он полагал, что и я должен этому радоваться.
Как-то мы с ним подошли к озеру Красавица и на другом берегу увидели на лужайке компанию отдыхающих. Те сидели на коротких чурбаках вокруг толстенного пня, на котором был накрыт стол. Джим замер у сосны, как легавая перед гнездом куропатки, чутким носом он шумно втягивал воздух, потом бросил на меня косой взгляд, но, увидев, что я за ним наблюдаю, подошел ко мне, ткнулся носом в ладонь, молча постоял так, еще раз взглянул пронзительными желтыми глазами прямо в душу, тяжело вздохнул, будто понимая, что совершает предательство, и, опустив красивую голову, бесшумно, все убыстряя шаг, заскользил в ту сторону Весь его понурый вид говорил, что он не может остаться со мной, это сильнее его…
И я его не окликнул. Знал, что не остановится, а потом и зачем? Мне доставляет радость прогуляться с ним до Красавицы, видеть, как он шныряет по кустам, обнюхивает траву, оглядывается на меня, будто хочет рассказать, сколько он обнаружил интересного вокруг, а ему приятно пообщаться с теми, пирующими средь высоких сосен, людьми. Почему же я должен лишать Джима радости? Ради собственного эгоизма? Он не хочет принадлежать мне одному, он хочет принадлежать всем… и никому.
Я видел, как он подбежал к отдыхающим, видел, как ходуном заходил его пышный со светлой изнанкой хвост, сигнализируя, что Джим идет к людям с добрыми намерениями. Он бы мог и не вертеть хвостом, у него и на морде все это было красноречиво написано. Я не слышал слов, но знал, что люди заговорили: «Посмотрите, какая к нам пришла симпатичная собачка! Песик, песик, как тебя зовут?» Кто-то попросил лапу, Джим охотно протянул обе, одну за другой. Самый миролюбивый жест на свете. Полное взаимопонимание было мгновенно достигнуто, уже какая-то женщина протянула ему кусок со стола. Тут он сомнений не ведал, сразу же брал и, отойдя в сторону, аккуратно съедал.
В мою сторону он бросил взгляд и тут же отвернулся, понимал, что поведение его предосудительно. Когда компания на время забыла про него, Джим обстоятельно обследовал территорию вокруг стола, все, что находил съедобного, подбирал. Потом прилег в тени, будто век здесь жил. Сам он не навязывался, ждал, когда снова обратят на него внимание.
Вернулся он домой через двое суток.
Наблюдал я еще одну любопытную картину: Джим трусил по проселку вслед за подвыпившим соседом Петей, тот не обращал на него никакого внимания. Джим забежал и с одного боку, и с другого, сосед не видит, идет себе, пошатываясь, и смотрит прямо перед собой. Тогда Джим уперся ему передними лапами в спину и зашагал на задних лапах след в след. Я катался со смеху, глядя на все это. Сосед по-прежнему не замечал собаку, вышагивающую за ним на задних лапах — передние были положены на плечи. И вот так передвигаясь, они наконец посмотрели друг на друга: Петя повернул в сторону красное лицо и носом к носу повстречался с мордой Джима. Не знаю, что сказал ему Петя, он даже руки не поднял, только Джим сразу опустился на ноги, остановился и долго смотрел вслед продолжавшему свой путь Пете, затем горестно вздохнул и, опустив голову, направился к дому.
Это было год назад. Тогда Джиму исполнилось всего полтора года. Его назойливость, пожалуй, объяснялась тем, что он почувствовал неладное с человеком, может, по-своему хотел помочь тому, остановить, что ли? Я убежден, в тот раз Джим не попрошайничал, странная походка нетрезвого человека заинтересовала его, он не мог взять в толк, что с ним, потому и повел себя так. Повзрослев, Джим подобных номеров с пьяными не выкидывал.