У нас с Розой было восемьдесят два доллара шестьдесят центов плюс талоны на питание на неделю вперед.

— А если нет, будете ждать, пока вам оформят чек, — продолжал он. — Хотя вообще, если я могу дать вам совет, в этой стране деньги принято зарабатывать, а не просить! Сэр!

Он уже не ждал ответа. Его усмешка так и приглашала меня дать ему в морду. Он знал, что этого не случится.

— Ты, мелкий вонючий сукин сын! — не выдержал я. — Ты-то сам приехал сюда на «Мэйфлауэр»?

Я не думал, что курс страноведения в Балашихинской лесной школе пригодится мне так скоро.

Теперь все смотрели на нас, уже оставив свои дела. Гречанка громко теребила сына, видимо, требуя, чтобы он объяснил ей, что происходит. Кубинец прилег плечом на стойку и откровенно наслаждался зрелищем — но он был на моей стороне. Разговаривавший с ним инспектор-мексиканец осуждающе смотрел на своего коллегу.

— Я попрошу всех вести себя в рамках! — неожиданно звучным голосом произнесла белая мышь.

Видимо, она там была старшей. Но на чьей она была стороне, было для меня по-прежнему непонятно.

— Имейте в виду, это приглашение не именное, — женщина повернула голову ко мне. — И есть масса желающих поехать туда вместо вас.

Корпоративная солидарность оказалась сильнее. Хотя, возможно, она не слышала всего нашего разговора. Получив поддержку, пуэрториканец осмелел.

— Я напишу рапорт об оскорблении офицера иммиграционной службы, — заявил он. — И задержу вашу грин-кард!

Она по-прежнему лежала перед ним на столе. А без нее я был никем.

— Верните мне мою карту! — потребовал я, перегнувшись через стойку и пытаясь схватить ее.

— Я аннулирую ее!

Пуэрториканец открыл ящик стола и смахнул карту туда.

— Говорил тебе, держись своих! — снова встрял кубинец. — Дождись меня у выхода, мои друзья помогут тебе с работой!

Я уже не слушал его. Пуэрториканец с прежним наглым выражением лица жевал зубочистку — он наслаждался тем, как я усугубляю свое положение. Я одним движением перемахнул через стойку. Противник пытался подняться, но он сидел в кресле на колесиках, которое поехало назад. Я сам помог ему встать. Я схватил его обеими руками за рубашку, поднял с кресла и с силой притянул навстречу своей голове. Я научился этому в день, когда оказался в общей камере тюрьмы в Сантьяго. Он хотел напомнить мне, что я сидел на нарах? У него получилось!

Естественно, я не пытался бежать и спокойно дождался полиции, сидя в кресле пуэрториканца. Его самого держали мексиканец с кубинцем — латинскую кровь не обманешь, он собирался оторвать мне голову. Но руки у него были блокированы, и старая гречанка, которая, как все южанки, была по призванию сестрой милосердия, пыталась промокнуть ему кровь на лице. Его повезли прямо в больницу — у него, как и у его предшественника в Сантъяго, был сломан нос. Меня сначала отвезли в участок, а уже потом — в ту же больницу. Обоюдоострая зубочистка пуэрториканца проколола мне щеку. У меня до сих пор в этом месте, если присмотреться, крошечная ямка.

На ночь меня вернули в участок, где я провел бессонную ночь, крутясь на жесткой кушетке в зарешеченной камере. Когда меня привозили в участок в первый раз, я сказал полицейским, что Рита с детьми ждали меня на пляже, и их на патрульной машине отвезли в наш мотель. Рита потом сказала мне, что тоже не сомкнула глаз.

Было отчего! Особенно всё-таки мне. Операцию по внедрению я провалил в любом случае. А завтра утром судья должен был решить, отправить ли меня обратно на Кубу немедленно или мне придется отсидеть какой-то срок в американской тюрьме. Денег на штраф у меня не было, так что я мог расплатиться только натурой. В любом случае, со Штатами нам придется распрощаться. Я не жалел об этом — жить в такой стране мне не хотелось.

Слушание моего дела было назначено на десять утра. Полицейский расстегнул на мне наручники и сел на места публики, за барьер. Публики, кроме него, не было — Роза сидела дома с детьми. Мы с ней вообще не виделись с тех пор, как меня задержали.

Судья — толстый, сопящий на всё помещение грек с волосатыми руками (во Флориде много кубинцев и греков) — выслушал сначала меня. Мотивы его не интересовали — только факты. А все они свидетельствовали против меня.

Потом наступила очередь пуэрториканца. Он, в отличие от меня, пришел с адвокатом (странно, почему у меня его не было?). Нос у него был заклеен пластырем — продольно и дважды поперек, на переносице и у ноздрей. Пуэрториканец и говорил немного в нос, с трудом — не знаю уж, притворялся он или нет. Это было выступление человека, стоящего на страже большой, прекрасной и щедрой страны, в которую отовсюду пытается проникнуть всякая нечисть. Этого слова пуэрториканец не сказал, но дух его вдохновенной речи был именно таков.

Я приготовился увидеть и всех остальных свидетелей сцены — посочувствовавшего мне мексиканца, моего кореша-кубинца и гречанку с сыном, но их в суд не вызывали. Свидетель был один — та самая белая мышь, начальница пуэрториканца. Ее выступление длилось едва ли минуту.

— Ваша честь, — сказала она, — я была свидетелем конфликта, который произошел у инспектора Вальдеса с г-ном Аррайя, с начала и до его отвратительной развязки.

Она так и сказала: «отвратительной развязки».

— Должна вам сказать, что инспектор Вальдес, которому я и раньше неоднократно делала замечания по поводу непозволительного тона, которым он разговаривает с посетителями, вел себя с г-ном Аррайя откровенно провокационно.

Мы с инспектором Вальдесом обменялись изумленными взглядами. Не знаю, кто из нас был поражен больше.

— Управление иммиграционной службы сожалеет, что г-н Аррайя проявил невыдержанность, — тут ее прорвало на личное. — Насилие отвратительно в любой своей форме! Однако, — продолжила она прежним ровным тоном, — Управление не собирается поддерживать иск инспектора Вальдеса. Тем более что с этого дня г-н Вальдес уже не является нашим работником. Вчера вечером был решен вопрос о его служебном несоответствии.

Я посмотрел на судью. Он, если и был удивлен, ничем этого не выдал, только его сопение усилилось.

— Ваша честь! — вскочил адвокат Вальдеса. — Мы протестуем! На моего клиента напали и нанесли ему тяжкие телесные повреждения, потребовавшие хирургического вмешательства. Это дело не может быть оставлено без последствий!

— Это решает суд, — отрезал судья и снова натужно засопел. Потом, после паузы: — Кто оплатит лечение?

— Ваша честь, — вскочил адвокат, всё еще не пришедший в себя после такого поворота событий, — у моего клиента страховка государственного служащего, и мы по…

— Г-н Вальдес уже не является нашим служащим, — отрезала его бывшая начальница.

С этой минуты она перестала казаться мне некрасивой и бесформенной. Таким женщинам надо смотреть в глаза — сейчас они пылали. Я понял про нее еще одну вещь — она была еврейкой, может быть, даже недавней эмигранткой.

— В таком случае, расходы потерпевшего должны быть отнесены на счет виновного! — выкрикнул адвокат.

— Но у виновного — если таковой является лицом, отдельным от потерпевшего, — съязвил судья, — денег нет.

На меня он даже не посмотрел — он был уверен, что нет. Я молчал. Я всё время молчал.

— Но мы отказываемся платить за человека, который опозорил нашу службу, — не сдавалась моя новая симпатия.

Она хотела крови пуэрториканца. Возможно, у них и раньше были стычки. Или тот ее подсиживал. Или она так думала.

Судья жестом отмел все возражения. Наверное, так он дома затыкал жену.

— Суд снимает с г-на…

Он посмотрел в бумажки перед собой.

— Франсиско Аррайя обвинения в нападении и нанесении телесных повреждений. Произошедший инцидент никак не будет отмечен в его судебном досье, как я понимаю, пока девственно чистом. Надеюсь, это послужит ему предупреждением. В этой стране, г-н Аррайя, — судья впервые посмотрел мне в глаза, — существует закон, и граждане не обязаны защищать себя кулаками.

Он закончил с лирическим отступлением и снова перешел к своему решению: