В любом случае о Груене не пришлось беспокоиться – со дня прибытия до самого отъезда он вел себя так, будто они никогда не были знакомы. С Полом Уиттеном оказалось гораздо сложнее.

Он встретил Алексу холодно и сперва не обращал на нее внимания. Теперь, причесываясь в пятый раз и расстегнув пару пуговиц на кофточке, она скорчила гримасу. В лагере было хорошо, казалось, что вот-вот произойдет чудо и, как случается в мелодрамах, кто-то заболеет. Ее, знающую наизусть каждую сцену, вытащат из мрака неизвестности, и картина будет спасена. Однако этого не случилось. И, похоже, теперь никогда не случится, конечно, если один из Полов сможет помешать ее дальнейшей карьере.

Из-за Чака Барб не желала покидать площадку, а оставалась в одной из дублерских палаток. Таких палаток Алексе тоже еще не встречалось. Человек среднего роста мог спокойно встать в ней, не наклоняя головы. Рядом полагалась душевая палатка. Внутри – специальный походный ковер и особые спальные мешки, удобнее, чем ее собственная кровать.

Но приехал мистер Уиттен, и жизнь изменилась. В первый же вечер между отцом и дочерью произошел скандал: кукла Барби ночует не в гостинице вместе с высшим эшелоном, а болтается в лесу. Узнав же, что причиной является Чак, Уиттен решил эту проблему, как решал большинство своих проблем. Он «купил» его. Всю компанию, включая Лонни, отвезли в городскую гостиницу, и там, голосом не терпящим возражений, он объявил Барб, что здесь ей и надлежит жить, и максимум – пару недель.

Всю ночь она проплакала, жалуясь Алексе. Только две недели веселой жизни – и она едет в Женевскую школу переводчиков, нравится ей это или нет. Уиттен ясно дал понять, что в случае сопротивления поблажек можно больше не ждать и даже «автоматическому пользованию» домом в Санта-Барбаре придет конец. Выбора у Барб не было, потому что с матерью отношения совсем не складывались.

На следующий день Барб заявила подруге, что собирается проникнуть в особняк и забрать свои украшения, чтобы продать их и уехать с Чаком. Она без ума от него. Когда папа поймет, что у них все серьезно, он наконец перестанет считать ее ребенком.

Алекса попыталась отговорить ее. Может, поэтому Барб и свалила на нее вину за то, что случилось потом. Даже сейчас Алекса не понимала, как это Барб могла поверить, что она клеится к ее отцу. Наверное, во всем виновата травка, которая в больших количествах выкуривалась каждый вечер и которая в конце концов дала о себе знать.

Кажется, все случилось три года, а не три недели назад. Пол Уиттен без стука заявился к ней в номер, когда она сидела в душе. Он сам бросил ей полотенце и сказал, что пришел поговорить о Барб. Но не успела она обернуть полотенце вокруг себя, он бросился на нее, как сумасшедший.

Полотенце упало на пол, а Алекса так обалдела, что его пальцы побежали вниз по мокрому телу прежде, чем она успела отшвырнуть его от себя. В ту же минуту дверь распахнулась, и на пороге появилась Барб. Бледная и дрожащая, она осыпала обоих всеми возможными ругательствами и, бросившись на отца, вцепилась ему в горло. В истерике Барб визжала, что он разбил ее жизнь и что убьет сначала его, а потом себя. Уиттен не без труда стряхнул с себя дочь и выпихнул ее в коридор, и слава Богу, больше она не видела ни одного ни другого.

Секретарша Пег потом рассказала, что Уиттен вручил Чаку и Лонни два билета в один конец на Аляску и устроил их на работу, дающую сорок тысяч долларов в год при условии, что ни один из них никогда не увидится с Барб. Алекса еще несколько раз звонила Барб, но та больше не захотела иметь с ней ничего общего.

У Кэла Робинсона захватило дух. «Полароид» не обманул его. Алекса Шепвелл необыкновенно хороша. От нее было не оторвать глаз, ее тело будило самые необузданные фантазии. Часто все это терялось на пленке, но не в случае с Алексой. Он был прав, здесь чувствовался мировой класс. Само собой, это только пробные снимки, надо еще пофотографировать здесь, в Мендосино, а еще лучше в его студии в Сан-Франциско.

Кэл небрежно протянул ей несколько снимков.

– Что вы думаете? – спросила Алекса не глядя.

– Я не думаю. Я знаю. Ты можешь стать супермоделью. Тебе надо будет поехать со мной в Сан-Франциско, когда я закончу с заказом.

– Сколько вы платите? – Алекса смотрела с явным подозрением. – Моя мать была моделью. Я хочу, чтоб мне платили по существующим расценкам. – У нее был такой сосредоточенный вид, что Кэл едва сдержал улыбку.

– И какие сейчас расценки? – Он видел, как ей хочется выглядеть взрослой.

– Ну, мама была профессионалкой… Она имела… – Алекса лихорадочно пыталась вспомнить, но не смогла. – Сто долларов в час, – рискнула она. Кэл пристально посмотрел ей в глаза, но Алекса ни капли не смутилась.

– Сколько тебе лет, Алекса?

– Восемнадцать, почти девятнадцать… – прибавила она год.

– Ну так сто в час тебя устраивает?

– Я думаю, да.

Он улыбнулся Алексе неожиданно приятной улыбкой.

– Я уверен, что к девятнадцати годам ты будешь получать гораздо больше, – помолчал он, подмигнул ей и добавил: —…вот только не знаю, когда это будет – в этом году или в следующем.

Шутка была проигнорирована.

– Когда мы едем?

– Когда здесь все закончу, через несколько дней.

– Можно мне сняться в красном бикини, о котором редактор говорила?

Есть же люди, принимающие шутки Тони всерьез.

– Нет, – мягко ответил Кэл. – Тебя мы прибережем для более важных снимков. Ты вполне можешь попасть на обложку в следующий номер «Вог».

«Он даже не пробовал притронуться ко мне», – думала Алекса через час, выключая свет в своей комнате, которую отвели ей при ресторане. Она лежала так тихо, что было слышно, как вдалеке волны бьются о мыс. Не будет ли ошибкой снова метнуться в новом направлении? Бросить полюбившийся мир, полный покоя и свободы? Она понимала, что этот путь ведет в тупик, но здесь нет боли… Правда, пройдет время, и такая жизнь перестанет приносить радость. Что-то в Робинсоне притягивало ее. Этот не играл на нервах, как Пол Уиттен. Кажется, Кэл воспринял ее всерьез.

Сразу принимать решений не надо. Эту неделю он еще пробудет в Мендосино, а там будет видно, какого рода у него к ней интерес – профессиональный или личный. Она предпочитает профессиональный. Если Кэл не обманет ее ожиданий, Алекса поедет с ним в Сан-Франциско работать над тем, что он называет «индивидуальным портфелем». Оставаться моделью она не собирается, на этот счет взгляды у нее не изменились. Но за несколько недель неудавшаяся актриса стала более трезвой и жесткой – по крайней мере, сама она надеялась, что это так. Карьера модели может принести ощутимые деньги, Кэл не зря повторял это.

Алекса закрыла глаза и поклялась себе сниматься не дольше, чем потребуется на то, чтобы накопить на скромную, но независимую жизнь. Она вернется в Мендосино и купит художественный салон или сувенирную лавку. Если нужной суммы не наберется, будет торговать только в сезон. Так делали многие, кого она здесь узнала. В крысиной возне из-за денег легко забыть, зачем они вообще нужны, но она этого не допустит.

Прежде чем заснуть, Алекса снова подумала о маме, о ее маленьком смелом сердце.

– Я добьюсь этого, мама, – прошептала она в темноте. – Добьюсь ради тебя.

– Малышка, может, хватит извиняться? Успокойся и говори медленно. Ты мне совершенно не досаждаешь. Я хочу тебе помочь, ты слышишь? Давай снова все сначала.

Голос у Майка Таннера был такой добрый, и, как ни пыталась Джо сдержаться, слезы все лились и лились. Слишком долго она носила их в себе.

– Извините, – снова слабо произнесла она. Худой жилистый человек, больше похожий на бледного от научных занятий профессора, чем на здорового калифорнийца и газетчика, протянул Джо платок с большим чернильным пятном.

– Вот так лучше, – улыбнулся он, когда Джо в конце концов рассмеялась над собой.

Майк поднял наверх очки – как всегда, когда хотел сосредоточиться – и по-братски положил свою руку поверх ее.