Наконец, нужно упомянуть находки из Капу-дере, где при исследовании остатков главных городских ворот были найдены три знака, № 45–47, и один, № 48, при раскопках у фаса северо-западной куртины (над Капу-дере) на сколотой лицевой части квадра (рис. 18).
Знак № 45 высечен в центре зеркала большого квадрата из завала пилона ворот (его размеры 0,9 х 0,46 х 0,45 м). Символ этот встречается весьма часто. Как и № 48, он известен в качестве меток на кирпичах и тамг средневекового Крыма (99, табл. XXIV, 5), но появляется он еще в позднеантичное время (99, табл. IV, 193; XXXVIII, 239); за пределами Крыма такие изображения дает Плиска (284, табл. X, 1, 6). В том же завале найден знак № 46, близкий к № 35, но крупнее по размерам. Знак № 47 оказался на камне в россыпи в средней части склона Капу-дере. Аналогичны ему метки на кирпичах из Плиски (284, табл. 1, 17). Знак № 48 может рассматриваться как аналогичный № 42 (рис. 18). Можно добавить, что он весьма близок к знакам на гончарных горшках VIII–IX вв. из Кыз-кермена (298, с. 110) и херсонских черепицах IX–XIII вв. (302, с. 96, рис. 59, 72, 83–89; 150, рис. 97, 62–65).
Из рассмотренных данных можно сделать следующие выводы. Известные к настоящему времени мангупские знаки ставились не только на камнях, добытых в каменоломнях, но и взятых из других, более ранних построек. Нельзя выявить какой-либо связи с размерами и пропорциями камней. Чаще изображения выбивались на широких гранях, на которые обычно ставились в кладке блоки. Таким образом, большинство знаков можно считать, по терминологии К. Шкорпила, «внутренними» (284, с. 250). Можно согласиться с мнением, высказанным Н. Е. Макаренко на основании изучения материалов Маяцкого городища о том, что невозможно разделить знаки на группы по назначению, например, для постановки, отметки каменотесов и др. (161, с. 33–34). Трудность при выявлении подобных закономерностей объясняется большим разнообразием их форм и очень редкой повторяемостью однотипных изображений, что отмечается и на других городищах (284, с. 252). Устойчивые формы, многократно повторяющиеся, известны только на кирпичах, выходивших из определенного числа матриц, как, например, в Саркеле (22, с. 94). Однако такое разнообразие вполне объяснимо, если видеть в знаках семейно-родовые символы, имевшие юридическое значение. Возможно, отметки на камнях делались во время строительно-ремонтных работ, которые приобрели в масштабах Мангупа значительный размах. В них принимало участие большое число людей, представляющих различные семьи, но не потерявших еще связь между собой в рамках патронимии (134). Сходные объяснения аналогичных знаковых систем, но без указания на патронимии, давались и ранее, например П. С. Ефименко (102, с. 69), Н. Е. Макаренко (161, с. 54), М. И. Артамоновым (22, с. 54), Ст. Михайловым (180, с. 156), Э. И. Соломоник (246, с. 16), В. С. Драчуком (99, с. 54). Еще в 60-х гг. XIX в. попытку сопоставить знаки, обнаруженные в искусственных пещерных сооружениях средневекового Крыма с тамгами кабардинских землевладельцев, сделал художник Струков (6, с. 1).
Считая, что патронимическими могут быть лишь достаточно сложные по композиции знаки с присоединенными варьирующими элементами, отражающими развитие вириархальной линии родства, попытаемся выделить группировки родственных семей, непосредственно ведших или контролировавших ремонт укреплений, учитывая, безусловно, гипотетичность такой реконструкции. В основу выделения групп положена устойчивость определенных элементов, условно считаемых нами исходными, а также характер присоединения к ним дополнительных деталей. Подобным образом, например, развивались хаузмарки при переходе от отца к сыну (235, с. 288–290) и династические тамги золотоордынских ханов (215, с. 173–174). Все включенные в классификацию знаки распадаются на восемь групп, которые будут обозначаться прописными буквами.
Группа А включает знаки № 9, 10, 19, 20, 21, причем № 9 и 21 принадлежат одной семье и встречаются на укреплениях А. XIV и А. VIII.
Группа Б — № 42 и 48. Знаки найдены на противоположных сторонах Мангупского плато. Первый — на одном блоке со знаком № 41 под укреплением А.V, второй — в районе цитадели.
Группа В включает знаки № 4 и 5, встреченные только возле укрепления А.XIV.
Группа Г — знаки № 25–27, 43–45. В нее входят две пары идентичных знаков (26, 27 и 43, 44) и весьма близкие к ним № 25 и 45. Все они, кроме одного, № 45, найденного в [118] Капу-дере, обнаружены на Чамну-буруне, причем № 26 и 27 в пределах одного укрепления, а № 43 и 44 на соседних участках обороны (А.I и А.II).
Группа Д — знаки № 28–34. Это наиболее четко локализованная группа, связанная с укреплением А.VIII.
Группа Е — знаки № 6, 35, 46, наиболее разбросанные территориально: № 6 найден у А.XIV, № 35 у А.VIII, № 46 у главных городских ворот. Отметим близость двух последних изображений. При этом последнее помещалось на лицевой стороне камня, так как одна из пересекающих линий имела, вероятно, продолжение на соседнем блоке.
Группа Ж, наиболее многочисленная № 13–18 (А.XIV), 36–39 (А.VIII). Наиболее однородный массив образуют № 13–17, причем внутри него можно выделить два типа знаков, близких между собой, но поставленных на разных по качеству камнях: № 13–15 — на хорошо отесанных блоках вторичного использования, № 16–17 — на грубо обработанных блоках, использованных при реконструкции куртины А. Знаки № 36–39 относятся к укреплению А.VIII, два последних из них, композиционно весьма сложные, возможно, могут быть выделены в особую группу. Знак № 18, единственный пока известный в большой базилике, скорее всего, попал сюда в результате вторичного использования камня при сооружении поздней гробницы.
Группа 3 — знаки № 11–12, 40, последний из укрепления А.VIII. Два первых очень схожи и, вероятно, принадлежат одной родственной ячейке.
В эту классификацию не включены крестообразные знаки и встреченные в одном экземпляре. Они могли бы быть выделены еще в четыре группы, но, даже учитывая формальность предложенной схемы, это было бы преждевременным. Итак, можно предположить, что по крайней мере около десятка патронимии оставили свои знаки на камнях оборонительных стен Мангупа.
Дата знаков может быть установлена прежде всего на основании археологической ситуации. Надежно определяется хронология знака № 44, датированного монетным кладом второй половины VIII в., и знаки, приуроченные к куртине А укрепления А.XIV второго строительного периода. Как будет показано ниже, их дата может быть сужена до IX в., его первой половины. Как известно, в VIII–IX вв. в горных районах Таврики производилась строительная керамика с разнообразными строительными метками, многие из которых совпадают со знаками на камнях крепостных сооружений Мангупа (302, с. 28, 67–70). По нашим наблюдениям, в раннесредневековых слоях городища черепицы со знаками отсутствуют, немногие граффити на гончарных сосудах являются буквами греческого алфавита. Первые клейменые черепицы появляются не ранее IX в., причем они малочисленны, а знаки на них самых простых линейных начертаний.
Датировка рассмотренных эпиграфических памятников по аналогиям в качестве метода, исходного для решения проблемы, вряд ли возможна. С другой стороны, отталкиваясь от дат, выведенных на основании исследований Мангупа, можно с достаточной уверенностью включить эти знаки в круг синхронных памятников Причерноморья, связанных с появлением в регионе тюркоязычных этносов (269, с. 218). Еще М. И. Артамонов, анализируя знаки Маяцкого городища, отмечал большую схожесть с метками из древней болгарской столицы Преслава, чем с византийскими памятниками (23, с. 141–142). Отличны они и от германских и рунических знаков, за исключением случайных совпадений простейших начертаний (176, с. 12, табл. 1). Сходство многих мангупских знаков с сарматскими, с одной стороны, и татарскими тамгами, с другой, пока, вслед за В. С. Драчуком, приходится считать случайным явлением (90, с. 93). Отметим, что аналогий из первой группы подбирается больше, чем из второй. Однако археологических доказательств прямой преемственности от первой группы нет. На основании многолетних раскопок можно констатировать отсутствие преемственности между материалами V–VIII и IX–X вв. В конце первого периода поселение пришло в упадок, о причинах которого будет сказано ниже; второй же характеризуется значительным сокращением заселенной территории и полной сменой материальной культуры. Именно тогда появились знаки на оборонительных стенах. Предполагать их появление в XIII–XIV вв. не приходится. Это вытекает из приведенных выше археологических обоснований, к тому же все эпиграфические памятники времени княжества Феодоро, связанные с крепостными стенами, грекоязычные.