Это кормление так мне понравилось, что я решил завести у себя скорпионов. К вечеру у меня на окне уже были три банки; на дне был насыпан песок, на котором лежали камень и немного травы. Под каждым камнем сидело по скорпиону — самые крупные и жирные, каких я только мог раздобыть. Для пропитаний этих хищников в банки были пущены мухи, бабочки и мелкие кузнечики.

Через два дня, осматривая утром свой «зверинец», я заметил, что с двумя скорпионами случилось что-то странное: на спине и на хвосте у них появилась какая-то белая каша. Вглядевшись внимательней, я увидал, что это — маленькие новорожденные скорпиончики. У одной матери я насчитал 19 детенышей. Белые, полупрозрачные, они были похожи на огромных вшей и, по правде сказать, были довольно противны; тем не менее, я был весьма доволен и тотчас же понес профессору Мейеру одну из матерей смеете с потомством.

Ученый обрадовался, но безжалостно потопил все семейство в банке со спиртом — ему оно нужно было для коллекции.

От профессора я узнал, что скорпионы кладут яички, из которых вылупливаются дети, по форме совершенно сходные со взрослыми скорпионами. Мать иногда помогает детям вылезать из мягкой оболочки, которую она затем съедает. Вероятно, все это так и произошло в моих банках рано утром, пока я еще спал. Никаких следов яичных оболочек я уже не заметил.

Я надеялся наблюдать, как оставшаяся у меня скорпионка будет воспитывать своих детей, но мне это не удалось. Через сутки мать неожиданно пожрала все свое потомство, хотя всякой другой еды у нее в банке было вдоволь. Почему моя скорпионка оказалась такой дурной матерью, я никак не могу понять, но если и первая мать была такой же, то я не жалею, что она погибла в спирту на пользу науки…

После удачи со скорпионами профессор Мейер стал часто брать меня на свои экскурсии, чаще всего на ловлю морских животных.

Помню, однажды я встретился с профессором на берегу моря. Мы стояли среди группы рыбаков, лодочников и разной публики. Все смотрели на проходящий невдалеке трехмачтовый корабль. Он шел, распустив паруса, и был очень похож на корабли, которые встречаются на старинных гравюрах. Я начал расспрашивать знакомого. старого рыбака, Онорато:

— Что это за корабль?

— Флаг наш, итальянский. А что за корабль — кто ж его знает! Отсюда не разберешь, — ответил Онорато, посасывая трубочку.

— Что же, он из Италии откуда-нибудь? Из Неаполя? Из Сицилии?

— Нет. Едва ли. Это, надо полагать, из Америки.

— Как из Америки? Разве в Америку теперь на парусах ходят?

— А то как же? Очень много.

— Сколько же времени они идут от Америки?

— Да месяца полтора-два, а то и все три.

— Что же, они сюда пристанут?

— Нет. Они на Портофино идут. Это должно быть, лес из Америки привезли. В Портофино теперь стройки много. — Онорато кивнул головой в сторону соседнего порта, скрытого за выступом берега.

Полученные от Онорато сведения я передал по-немецки профессору.

— Ах, как бы мне хотелось осмотреть этот корабль! — сказал он.

— Почему? Разве вы не видали парусных судов?

— О, нет! Меня интересует совсем не корабль, а океанские животные, которых, наверное, много к нему прицепилось за долгое плавание.

— Так поедемте в Портофино! Хотите, я вас туда на лодке свезу? — предложил я.

— Но вам будет трудно, мой друг, — возразил немец. — Лучше поедемте на извозчике.

— На извозчике жарко, пыльно, дорога длинная. До самого порта все равно не доедем, придется пешком итти; а на лодке мы прямиком доедем до порта без всякой спешки в час, самое большее — в час с четвертью.

— Но ведь я — плохой гребец: я буду вам плохим помощником.

— Не беда! Я и один справлюсь, а вы, может быть, по дороге поймаете что-нибудь интересное.

— Хорошо. Идет, — сдался профессор. — Только — уговор: в Портофино я угощаю вас завтраком!

— Отлично, но за лодку плачу я, а то с вас Онорато вдвое дороже возьмет. Так едем?

— Едем! Погодите только: я сейчас принесу свое «вооружение».

Профессор пошел в гостиницу за «вооружением», то-есть за сачком, баночками, щипчиками, коробочками и другими приспособлениями. Я же выбрал у Онорато легонькую лодочку и, приготовив ее, поджидал профессора. Я смотрел на прибрежные камешки, которые перекатывались волнами прибоя. Среди мелких камней было несколько раковинок причудливой формы. Когда-то в Москве такие раковины казались мне диковинками, а здесь я уже привык встрепать их на каждом шагу. Одна из раковинок задвигалась. Я поднял ее и увидал сидевшего в ней маленького рака-отшельника. Мне припомнилась ночная встреча со стариком. Рак-отшельник не был для меня новостью, но я все же сохранил находку.

Когда мы с профессором тронулись в путь, я передал ему рака-отшельника и сказал:

— Вот, профессор, первая добыча нынешней экскурсии!

— Прекрасная добыча! — сказал профессор. — Этих рачков тут встречается много; но какое это любопытное животное! По-моему, из всех видов ракообразных эти рачки — самые интересные. Ведь вы знаете, верно, как они живут?

— Нет, не знаю и не понимаю, почему эти рачки живут в раковинах, совсем как улитки.

Немец воодушевился и начал читать мне целую лекцию:

— Вы неверно выражаетесь. Правда, эти рачки живут в раковинах, но совсем не как улитки. У улитки раковина — часть ее тела; это — ее твердая кожа. Когда улитка растет, — растет и ее раковина. А рак-отшельник живет в чужой, уже мертвой, раковине. Это — его домик.

— Значит, он уже не может расти?

— О нет! Они растут довольно быстро; но когда раковина делается тесна, рак подыскивает себе другую, попросторней, и переселяется в нее. Я держал в аквариумах много таких рачков. При хорошем уходе они живут долго. Мои рачки меняли раковины, самое большее, через полтора-два месяца. Ну, на воле они, вероятно, растут быстрее и должны менять квартиру чаще. Выбирают новые раковины они очень тщательно, как самый привередливый квартирант. Если в раковине еще есть живая улитка, рак без церемонии ее съедает и, очистив помещение, залезает в него сам; если же раковина уже пустая, то рак ее аккуратно очищает, выбрасывая каждую песчинку. Иначе ему было бы неудобно: ведь брюшко у него совсем голое, нежное. Вы пробовали когда-нибудь вынимать такого рака из раковины? Вытащить его очень трудно: он очень крепко держится своими прицепками. Надо разломать раковину.

Я вам сейчас покажу. Только, чтобы не мучить животное, я его сначала умерщвлю.

Профессор положил рачка в баночку с формалином. Рачок моментально подох и вывалился из раковины. Верхняя часть и клешни были у него твердые, а толстое брюшко — совсем мягкое. Рачок был маленький: меньше мизинца.

— Ну, а новорожденные рачки? — спросил я. — Неужели и они умеют уже находить себе раковинки?

— Нет, когда эти рачки выводятся из икры, они первое время бывают такие же, как и всякие другие новорожденные рачки. Брюшко у них бывает длинненькое с маленькими ножками, как у речного рака. Только когда они подрастут, брюшко делается толще, а вместо ножек вырастают прицепки. Вот тогда-то рачки и поселяются в улиточных раковинах. Так как раковина закручена винтом, то рачку удобно схватывать добычу только одной клешней; поэтому одна клешня у него нередко вырастает гораздо больше другой. Посмотрите, какой этот рачок — «левша»: у него левая клешня втрое больше правой. Когда такой «левша» подыскивает себе новую раковину, он непременно выбирает такую, чтобы ему было удобно орудовать левой лапой.