Плывем, вернее, ползем, пробивая зеленую чащу. Полчаса, час… Конца не видно.

— Заблудились!..

Предположение превращается в уверенность. Спорим о направлении, продолжая грести. Понижаясь, отступает тростник. Вода — светлее и чище. Перед нами — низкий топкий берег. Лес расступился от него в обе стороны, сливаясь под острым углом в глубине. Треугольник болота разрезан лентой тихо журчащей ясной воды. Мы — у устья Ингерманки. Широкое ее русло, наполненное мерной жизнью течения, пролегает через болотные берега. Там и здесь река усеяна топкими кочками островков. Это внушает подозрение. Пройдем ли?

Четверть часа отдыха, бутерброд, кружка кваса — и мы продолжаем путь. Вася Капитан в картинной позе героя стоит на носу, готовый веслом измерять фарватер. Я гребу. Недавний загребной — у вновь надетого руля. Медленно, но решительно входим в русло.

— Четыре! Четыре! Три! Четыре! — как заправский наметчик, выкликает Вася. — Пять! Пять! Да ну, нажми, чего ползем!.. Видишь, глубоко… Под табак! — эффектно бросает он, наконец, до самой рукоятки погружая в воду длинное весло.

Разгибается. Я наваливаюсь на весла. Шлюпка ускоряет ход. «Трах!..» Резкий удар и… стоп! Рулевой и я с шумом срываемся на досчатое дно. Капитану приходится хуже. Он делает изящное сальто и… плашмя падает в воду. Платает Вася хорошо, вода тепла, лодка рядом, и мы только смеемся, потирая ушибы.

Между тем над водой показывается иссиня-белое лицо. Широко открытый рот отчаянно выдавливает:

— Помо…

И голова снова скрывается. Вода кипит и баламутится, словно под нею идет ожесточенная борьба. Бледнеем. Лодка кренится на сторону. Я протягиваю весло, товарищ — берданку. Капитан вновь показывается над водой и хватается за эти соломинки спасения.

— Тяните!.. Сильнее!.. Держит!.. — истошно кричит он.

Дергаем изо всех сил. Под водой раздается странный треск, и Вася, как пробка из бутылки, выскакивает из коварных вод Ингерманки.

— Что с тобой?.. Кто держал? — испуганно любопытствую я.

— Сом… акула… кит! Почем я знаю? — раздражается Капитан, отряхиваясь от ручьями текущей с него воды. — Вообще какая-то гадость!

Смотрим с сомнением. Рулевой тщательно приглядывается к воде, опускает в нее руку, что-то тянет, надуваясь от непомерного усилия, и говорит серьезно:

— Китов здесь не водится. Это меч-рыба. Помогите! Держу за хвост!

Помогаем. Над водой показывается огромный сук тяжелой липкой коряги.

— Черный дуб! — невольно вскрикиваю я.

В прозрачной воде смутно виден гигантский круглый ствол, на который и налетела наша шлюпка. Одну из древних ветвей великана, боровшуюся с нашим командиром, мы подтащили к себе.

Инцидент исчерпан. Впрочем, нет. Брюки Васи (в объяснение таинственного треска) разодраны надвое.

Под его возмущенные чертыханья обходим едва не погубивший нашу экспедицию, погребенный на дне реки многотысячный клад. Из-под самого носа шлюпки то-и-дело взлетают пестрые кряквы. С четким клекотом уносится вдаль длинноносая цапля. Сколько здесь плавающей дичи! Охотничий рай!

«Бах, ба-бах!» — трижды грохочет берданка в руках раздевшегося для просушки платья Капитана.

Обед обеспечен.

Болото медленно отходит назад. Русло сужается, и лес вплотную зажимает его. Дуб, береза и хвойные исполины мешают свои пышные кроны над водой. Кустарник, папоротник и жимолость спеленали глинистые берега. Плывем в зеленом душном туннеле. Течение попрежнему медленное. Вода чиста, прозрачна и глубока. Весло, как правило, не достает дна.

Ингерманка почти не извивается. Прямая серебряная лента уводит нас с юго-запада на северо-восток, в самую глубь стоверстного леса.

Плывем до огненного и золотого заката, отмерив километров тридцать по неизвестной реке.

Обед и ночевка — на узкой песчаной косе, как в панцырь, закованной в воду и лес. Ох, этот лес! Средняя Россия не знает его. Только глухая тайга Сибири так же таинственна, величественна и мрачна. Богатырская колоннада стволов подпирает порталы сплошного зеленого свода. Ни кусочка неба. Ни одного луча. Как фундамент колонн, расплеснулись цветы и кустарник. Тысячелетние повалы на каждом шагу. Огромный ствол разлетается в пыльную гнилую труху от самого легкого удара. Ночь… Красные блики костра на сонной воде… Загадочные звуки лесной тьмы и справа и слева. Душное сладкое тепло гнили и жизни…

Нашего очередного часового разбудил лесник. Косматый страшный дядя забрел на огонек и долго держал нас под прицелом своей трехлинейки.

— Кто таковы? Откудова? По какому полному праву костер?..

Документы успокоили его законное недоверие. Темное лицо расплылось рассветом улыбки. Всю волнующую лесную ночь скоротал он с нами, рассказывая о медведях и лосях, которых здесь «что тараканов в избе», о том, что он уже третий год без, бабы (лихоманкой свернуло) и что сторожит он последний отмеренный квартал лесов Вотской области. Где начинается Ингерманка — лесник также не знал.

Утром пошел мелкий назойливый дождь. Растянув над шлюпкой брезент, мы поплыли дальше. Река, пролегая все в тех же лесных берегах, мелела и суживалась. То-и-дело садились на мель.

За-полдень, когда умчался, оставив за собой белые следы облаков, утомительный дождь и мы подумывали уже о возвращении или дальнейшем пешем пути — кругом развернулось новое болото. Огромное на этот раз. Справка в драгоценной трехверстке сказала нам, что мы находимся, повидимому, на границе Вотской области. Но помеченного здесь леса не было и в помине. Речка снова стала глубже; теперь она поминутно извивалась, и мы продолжали наш путь среди бесконечных полей осоки, топких кочек и липких опасных трясин. Я греб и не видел, как сидевший на носу Капитан внезапно поднял берданку.

— Стой! Кабан! — прошипел он взволнованно.

Я обернулся. Метрах в тридцати от нас утолял жажду в мутной болотной луже грузнобрюхий огромный вепрь. Грязнобурая щетина покрывала его крутые бока. Капли воды и тина скатывались на облепленные влажной землей копыта. Крошечные юркие глазки, серый упругий пятак и пара изогнутых, как кинжалы, белоснежных клыков, нависших над слюнявыми губами, смотрели и грозно и решительно. Кабан увидал нас. С минуту он стоял неподвижно, пронзительно и хищно хрюкая. Потом повернулся и нетерпеливой рысцой затрусил через болото к видневшемуся на горизонте лесу.

Пуля берданки и полная обойма моего браунинга бесцельно загрохотали вслед этому, необычайно редкому на 58-й параллели, зверю. С трудом укротил я с товарищем охотничий пыл готового пуститься в непролазное болото Капитана…

Весь день плыли дальше. К пяти часам вечера, когда лес снова обступил берега, а совершонный путь равнялся, по крайней мере, шестидесяти километрам, мы оставили в кустах шлюпку.

Ингерманка превратилась в ручей. Бойко журча, бежал, он между соснами на северо-восток. Девять с лишним тысяч шагов, отчаянно продираясь сквозь густой кустарник, шли мы вверх по течению. Лес редел и светлел. Ингерманка все уменьшалась. В начале девятого часа, когда серые крылья сумерек распростерлись над землей, а, утомленные ноги отказывались служить, цель была достигнута. Мы нашли истоки Ингерманки…

Полусгнивший сруб лесного колодца, увенчанный досчатым навесом, — вот что давало жизнь «таинственной» реке. Деревянный крест с прибитой к нему потускневшей медной иконкой осенял колодец. Вот и все.

Пусть большего и нельзя было ждать, но все же прозаичный конец пути давил горькой скукой разочарования. Мы еще не знали, что судьба готовит нам «награду»…

Было так. Отдохнув, собрав свои котомки и приготовившись к обратному пути, мы вдруг растерянно застыли на месте…

Над лесом резко и дико пронесся пронзительный гудок паровоза. Где-то совсем рядом загрохотало железо, и что-то тяжелое пронеслось вдаль. Вперегонки ринулись мы вперед и… через две минуты стояли у полотна железной дороги.