Почти год я не встречался с Ниной Дмитриевной. Правда, первое время после возвращения в Москву я к ней несколько раз заходил, но мои посещения, повидимому, всякий раз будили в ней с новой силой тяжелые воспоминания и мрачные мысли. Чтобы не быть ей в тягость, я перестал ходить.

Теперь я снова пошел к ней…

Некоторое время нерешительно стоял перед дверью.

«Стоит ли тревожить?»

За дверью послышались смех, беготня. Я постучал.

Открыла Нина Дмитриевна. Но это был уже совсем другой человек. «Дремой» ее сейчас никак нельзя было назвать. Радостное удивление, приветливая улыбка на ее прекрасном помолодевшем лице без слов сказали мне, что печаль забыта. Не успел я поздороваться, как маленький мальчик стремительно подбежал ко мне, схватил за край пальто и звонко крикнул:

— Дядя! Иди…

Я поднял мальчика высоко вверх, в восторге пробежался с ним несколько раз по комнате, опрокинув по дороге стул и сломав трубу железной печки, потом передал его Нине Дмитриевне.

— Да ведь это прелестный ребенок!.. И поразительно похож на вас…

Нина Дмитриевна улыбалась.

— Да, Георг не мог допустить, что он в чем-нибудь ошибся. Ребенок оказался непохожим на него, и он решил, что мальчик вообще не похож на человека. Но вы на меня не обижайтесь, — добавила она, немного помолчав, — если я вам отдам обещанные мной формулы лишь года через три. Он тогда меня так напугал, что я до сих пор не верю своему счастью, хотя каждый день меня убеждает, что мой мальчик — вполне здоровый и нормальный человечек…

НА СЛОМ!

Историко-революционная повесть

М. Зyeвa-Ордынца

Рис. худ. И. Королева

(Окончание)

Шемберг вытащил из потайного ящика сверток с особенно ценными золотыми вещами и сунул его за пазуху мехового полушубка. Вздохнул облегченно. Окинул прощальным взглядом комнату и вышел на крыльцо.　

Чуть светлело. Горы, еще курившиеся синеватым туманом, были особенно молчаливы и угрюмы. Заснул в ущельях даже вечный бродяга — ветер. Шумела только Белая, вздувшаяся от прошедших в верховьях дождей. Длинные иссиня-черные ее волны бежали вдоль берегов, взбрасывая вверх оторвавшиеся от заводской пристани бревна и доски. Бревна поднимались на-дыбы и, ударяясь о бока стоявшей здесь же баржи, гремели, точь-в-точь как вчера ночью пушки. Поеживаясь от предрассветного холодка, струями пробегавшего меж лопаток, Шемберг пошел к воротам. Оттуда неслись людские голоса и ржанье лошадей. Погонщики, выбранные управителем из особо приближенных дворовых, суетились с фонарями около вьючных лошадей, увязывая торопливо тюки. Невыспавшимися сиплыми голосами переговаривались гусары, докуривая перед походом последние трубки.

— Готово? — спросил ротмистр. И тотчас же скомандовал — По коням! Садись!

Звякнули о стремена сабли, заскрипела кожа седел.

— Шагом ма-арш!

Шемберг забрался на своего ногайского жеребца и, пропустив вперед вьючных лошадей, чтобы в пути иметь их перед глазами, занял место в колонне.

Старик-капрал и Агапыч заперли заводские ворота. Шихтмеистер крикнул вслед отъезжающим:

— Доброго пути!

Счастливо добраться!..

Никто не ответил. Шемберг в это время смотрел на север. Зарево уже погасло. Лишь мягкие пушистые облака, плывшие над Быштымом, розовели нежно по краям от еще тлевшего внизу пожарища…

В голове каравана шел пешком Петька Толоконников в нагольном полушубке с неизменным персидским ружьем. Обойдя завод по берегу Белой, он уверенно свернул на едва заметную охотничью Уршакбашеву тропу. Здесь отряду пришлось выстроиться гуськом, две лошади рядом не прошли бы по узкой тропке. Когда поднялись на первый взлобок, Шемберг остановил жеребца и оглянулся назад. Внизу, в лощинке притаился завод, тихий, испуганный.

Тропинка врезалась в урему, частый прибрежный лес. Ветви деревьев, нагие, похожие на оленьи рога, нависали над тропой, били по лицу. Шемберг уже вытирал с гладко выбритых щек кровь от царапин. Молчал, терпел, но в тысячный раз давал себе слово не возвращаться больше в эти дикие, азиатские дебри. Поглядывал любовно на вьючные тюки: «С этим можно спокойно прожить в тихом Аахене[9]). Урал же пусть хоть в ад провалится. Он мне больше не нужен!..»

Спускались в овраги, поднимались на горы, ведя лошадей в поводу, пересекали болота. Изредка попадались небольшие озера, бездонные, страшные, с голыми берегами, как глаза с опаленными ресницами…

Белая все время играла с путниками в прятки: то заблестит серебром где-то близко-близко, то опять вильнет в горную щель. Что верста, то у ней изгиб.

Благодаря частым извилинам Белая становилась к солнцу то в боковое, то в продольное освещение. Свет и тени менялись ежесекундно. От пестряди красок у путников рябило в глазах. Скалы, теснившие Белую, через которую переползал караван, то громоздились уродливыми идолами, то обрывались к реке отвесной стеной, то раскидывались причудливыми руинами средневековых крепостей с амбразурами, бойницами и башнями.