Глава 3. Отголоски

       Нивен проснулся, потому что в комнате кто-то был и пристально на него смотрел.

       Нивен не открывал глаз — лежал, не шевелясь, дышал все так же ровно. Вокруг было тихо, и даже соленый теплый воздух застыл плотной недвижимой стеной. Нивен прислушался: да, воздух замер, даже дыхания не слыхать. Разве что — отголосок запаха, неприятного и смутно знакомого.

       А потом по комнате прокатился чуть слышный серебристый смешок, и Нивен резко сел.

       На тумбе у противоположной стены, подобрав под себя ноги, сидел и широко улыбался бог смерти. Он был таким же, как Нивен его запомнил: то ли влажные, то ли грязные пряди черных волос липли к лицу, черный плащ висел скомканной и тоже будто бы мокрой тряпкой, а безумные глаза сверкали в полумраке тем же серебром, что вечно звенело в хриплом надорванном смехе.

       Нивен шарахнулся и врезался спиной в стену. И только потом понял — шарахаться некуда. Ух’эр плавно наклонил голову набок, словно копируя недавний жест Йена в харчевне, и Нивен, пытаясь восстановить пропавшее невесть куда дыхание, не вовремя подумал о том, что у Йена с Ух'эром и впрямь слишком много общего.

       А потом еще понял: вот почему он чувствовал взгляд, но не слышал дыхания. Смерть не дышит. И напомнил вслух:

       — Ты мертв.

       — Ну да, — Ух’эр легко спрыгнул и развел руки в сторону, будто демонстрируя себя. — А ты как думал, мальчик с косичками? Я бог смерти, естественно, я мертв!

       Нивен бездумно мотнул головой, словно пытаясь сбросить наваждение. Ух'эр, конечно же, никуда не делся, зато голова мгновенно отозвалась глухой болью. Нивен безвольно привалился к стене, в которую только что вжимался, выдохнул, прикрыл глаза, потер лоб.

       — Плохо? — тут же заинтересовался Ух’эр. — Пил? Дрался?

       — Тебе-то что? — глухо спросил Нивен, не отнимая руки.

       “Тебе-то что, тебя тут не должно быть! Нигде не должно! — думал он. — Мы же убили вас. Убили всех! Так оставайтесь! Мертвыми! Неужели так сложно?! Оставаться мертвыми!”

       Нивен оборвал себя, глубоко вдохнул, выдохнул, опустил руку и поднял взгляд на бога смерти. Тот уже отвлекся от него, заинтересовавшись стеной: хмурился и сосредоточенно ковырял ее пальцем. Из стены выпадали небольшие куски.

       — Сломаешь, — предупредил Нивен.

       — И что? — удивился Ух’эр, оторвался от стены, перевел взгляд на Нивена, сощурился. — Замерзнешь? — опять наклонил голову, изучая. — Ты теперь мерзнешь? Чувствуешь боль? — ткнул в Нивена длинным корявым пальцем. — Это что у тебя? Кровь?

       Тот привычно вытер рукавом нос. Да, опять шла кровь. Решила вся вытечь?

       Ух'эр двинулся было к нему, но Нивен выбросил вторую руку ладонью вперед: не подходить. Впрочем, когда бога останавливала рука? С другой стороны — он и мыслью раньше останавливал. И не этого — старшего. А этот — так, мелочь. Поиграть заглянул.

       Ух’эр замер, задумчиво изучил руку, нахмурился, поднял вопросительный взгляд. Растерянно уточнил:

       — Погадать на руке?

       — Не подходи, — объяснил Нивен.

       — Пф! — фыркнул Ух’эр. — Очень надо! Ты сам прийдешь ко мне, когда настанет время, и принесешь свою кровь в дар, и не просто так — с молитвой...

       Подумал и неожиданно громко, нараспев, совсем другим, не своим, голосом продекламировал:

       — Богам положено молиться, дитя. А не отмахиваться от них, — и фыркнул еще раз, покосившись на руку, которую Нивен все еще держал — будто упирался в невидимую стену перед собой.

       Нивен опустил ее, уперся ладонью в кровать: голова кружилась, боль накатывала волнами, мутило.

       — Так как? — спросил Ух’эр. — Пил? Дрался?

       Нивен молча кивнул.

       — Хорошо у вас тут, — доверительно заулыбался Ух’эр, глаза загорелись еще ярче. — А у нас… — отмахнулся, прошелся по комнате, бесшумно и мягко, как, наверное, и положено Смерти. — Подраться, конечно, тоже можно, но смысла нет никакого. А напиться — так нечем! И поговорить, понимаешь, вообще не с кем. Разве эти говорить умеют? Шипят, плюются ядом, а то и вовсе грохочут…

       — Поговорить пришел? — Нивен выгнул бровь. — Со мной?

       — Знаешь что! — Ух’эр почему-то разозлился, подался вперед, ткнул в него пальцем, и Нивен чуть было не отшатнулся еще раз, но вовремя вспомнил, что все еще некуда. — Ты мне тоже не нравишься!

       — Но только меня можешь достать? — понял вдруг Нивен. — Это сон, да? Я сплю, а ты из своего мертвого царства можешь дотянуться только до меня?

       — Только с тобой скучно, — Ух’эр выпрямился, шагнул назад, скрестил руки на груди, презрительно скривился. Потом подскочил все-таки, оказываясь совсем рядом, ткнул пальцем в лоб — Нивен приложил максимум усилий, чтоб не шелохнуться. — Совсем хиленький стал. Будешь так себя вести, — постучал пальцем по лбу, — скоро убьют. Или от пьянства умрешь.

       Когда он был рядом, вонь стояла неимоверная. Могильная. И тонкой ниточкой тянулся запах крови: то ли от Ух’эра, то ли от самого Нивена.

       — Пришел учить меня? — ровно спросил Нивен, не отводя взгляда.

       Ух’эр выпрямился, прошелся по комнате, заложив руки за спину. Вновь остановился у дыры в стене. И тут Нивен увидел: стена кровоточит. Вот откуда запах.

       Хорошо, подумал он. Значит, все-таки сон. И эта пакость все еще там, где ей и место — в мире мертвых.

       — Нам скучно, — мрачно сообщил Ух’эр, пристально глядя в дыру. — Нам всем очень скучно. А ты, — развернулся, щелкнул пальцами, снова ткнул указательным в Нивена. — Ты слаб. Ты движешься медленнее, дышишь тяжелее, болеешь чаще. У тебя одно осталось, один шанс выжить — осталась связь с нами.

       Нивен покачал головой.

       Ух’эр всмотрелся в его глаза, и холодный, сияющий взгляд вдруг потемнел.

       — Ты еще не знаешь, — с неожиданной, неуместной жалостью пробормотал бог смерти. — Ты не знаешь, мальчик с косичками, что будет дальше… — и неожиданно жестко, хлестко припечатал. — Ты не справишься без нас.

       — С болотом? — уточнил Нивен.

       — С болотом? — эхом удивился Ух’эр. И серебристо, звонко расхохотался.

       Хохот прокатился по влажному воздуху, отразился от стен, и стены треснули, и закровоточили — теперь все разом.

       А Ух’эр внезапно оказался близко, очень близко, окинул широким жестом комнату и выдохнул в лицо с волной могильного смрада:

       — Это вовсе не стена! Это твой мир, Нивен из Нат-Када, идет трещинами и кровоточит! Вскоре он будет разрушен, ты будешь разрушен, всё будет...

       — Разрушено, — устало перебил Нивен. — Я понял. Это всё? Или еще чем-нибудь запугаешь?

       — Глупый... — с той же жалостью заключил Ух'эр.

       Будто бы хотел сказать что-то еще, но вдруг настороженно огляделся по сторонам и звонко хлопнул в ладоши перед носом Нивена:

       — Просыпайся!

       Тот дернулся, распахнул глаза, перехватил зависшую над ним руку за запястье и… вовремя остановился, чтоб не схватить второй рукой за горло нежданного гостя. Гостью.

       Выпустил запястье — такое тонкое, еще сломает, — резко сел и отодвинулся к стене, отшатываясь теперь от явления наяву. Девочка вскочила, отпрыгнула от его ложа.

       Нивен выдохнул.

       — Что ты делаешь? — хрипло спросил у нее и сам удивился: голос звучал странно. Даже с Ух'эром он говорил спокойнее, ровнее.

       — А ты? — возмутилась она в ответ, растирая запястье. — Чуть руку не сломал!

       — Моя комната, — напомнил он.

       Она виновато потупилась.

       — Я пришла, чтобы… сказать “спасибо”…

       — Сказала, — кивнул Нивен.

       Сердце возвращалось в нормальный ритм, дыхание восстанавливалось, но голос все не слушался.

       “Пора бы уже прийти в себя после сна”, — подумал Нивен. А через мгновение понял: дело вовсе не в том, что ему снилось. Дело в том, что происходило наяву, прямо сейчас, перед ним. Дыхание перехватывало от самой девчонки. Она была так близко сейчас, одета во всю ту же короткую одежду, но та словно бы истончилась в свете Рихан. Вся девочка истончилась: стала нежной, бледной, призрачной. Ее хотелось коснуться, просто чтобы убедиться в реальности.

       И она хотела, чтоб ее коснулись.

       Осторожно подошла, опустилась на край ложа. Глядела напряженно, вопросительно, уголки губ подрагивали — будто вот-вот должны были подняться в улыбке, но не решались. Она вся чуть заметно дрожала. Или это колебался влажный соленый воздух вокруг.

       Нивен выдохнул, пробормотал:

       — Я там забыл... — легко спрыгнул на пол так, чтоб не задеть ее, и быстро вышел.

***

       Йен стоял на вершине Гьярнорру, брат-Ирхан был теперь совсем близко, обнимал его, как когда-то, играл с волосами, бросал блики на лезвие меча.

       Йен опустил взгляд. Да, гора Гьярнорру не просто так была обиталищем богов — отсюда был виден весь мир.

       Ну, ладно, не мир — материк. Но больше материка им, кажется, и не было нужно. Что, конечно, хорошо.

       Он отвернулся от края, прошелся по тропке, обогнул черный каменный валун, припорошенный снегом, нырнул в сухую рощу. Когда-то здесь, среди снежных вьюг и вечных льдов, волею Тэхэ росли деревья. Когда-то Эйра останавливала северные ветра на подлете и заставляла кружить вокруг вершины в вечном хороводе, внутри которого всегда был штиль, а Ирхан каждое утро бросал им под ноги горсти теплых лучей, и те согревали вершину северной горы, растапливали лед, и Ух’эр щелчками разгонял его, превращенный в тучи, по всем концам мира…

       Ну ладно, не мира — материка.

       Сухие деревья расступились перед Йеном.

       Всё здесь расступалось перед ним.

       Вот — та самая поляна. Огромный стол.

       Да, за этим столом они собирались, когда еще пытались договориться. А теперь он тут один.

       Он остался один.

       Но впервые в жизни ему от этого не больно, ему не страшно. Можно, оказывается, по-разному остаться в одиночестве. Можно — когда тебя предают и изгоняют, а можно — когда убил их всех и поднялся на их гору. И сел во главе их стола. Или — сбросил стол с обрыва. Зачем вообще в горах стол?

       Воздух беззвучно шелохнулся за спиной, но Йен услышал — здесь он слышал все, чувствовал все, знал все, был всем — и развернулся.

       Поудобнее перехватил меч.

       Он остался один. На вершине мира.

       Кто пришел к нему?

       На поляну, один за другим, бесшумно выходили Снежные волки. Огромные и ослепительно белые. Призраки гор.