Была ли плачевная судьба сына платой за отцовские грехи? Морализаторство для историка не очень уместно, но иногда оно напрашивается
само собой. В любом случае, не так-то просто в этом мире заслужить покой.
Александр Никитин.).
{123} Время, о котором мы говорим в этой главе, было временем Крымской войны. Когда война началась, княгиня Мария Николаевна прошла через трудное испытание. Сергей Григорьевич решил проситься рядовым на театр военных действий: проснулся боевой пыл в душе старого воина на шестьдесят четвертом году от роду. Все просьбы княгини оставались тщетны, он уже готовил прошение на Высочайшее имя, и только когда Мария Николаевна указала на все принесенные ею жертвы и во имя их просила и его принести жертву ей и детям, согласился он уступить и отказался от своего намерения. Но декабристы жили войною; с нетерпеливым трепетом следили они за известиями, увы, столь запоздалыми. Они не сомневались в благополучном исходе, они верили в торжество того оружия, которое сорок лет тому назад низвергло Наполеона. Пока из далекого Крыма долетали отголоски боев под твердынями Севастополя, с Востока приходили вести о встречах наших китоловных судов с англичанами в устьях Амура и в Охотском море... Но пыл старых воинов смирялся, надежды блекли ...
В 1855 году умер Николай I. С трудом читатель поверит, но между тем это так: при известии о его кончине Сергей Григорьевич плакал, как ребенок. Мой отец об этом рассказывал, и я нашел подтверждение тому в архиве нашем. Княгиня Мария Николаевна пишет сыну, бывшему в отлучке: "Твой отец плачет, я третий день не знаю, что с ним делать". Было ли здесь воспоминание о прежней близости к царской семье? Было ли личное чувство к Николаю I, в связи с нарушением присяги?
Многое было в этих слезах, но, несомненно, больше всего была любовь к родине и тревога за ее судьбу. Россия {124} ходом Крымской войны очутилась на краю капитуляции. Император умер, новый император был, как и всегда всякий новый император, а в особенности для наших изгнанников, неизвестная величина. Сергей Григорьевич, как и все вокруг него, привык смотреть на Николая I, как на оплот русской державы; для него перемена была почти равносильна развалу. Кто мог удержать Poccию от падения? Какая сила, кроме Николая? Увы!
Они, как и многие, смешивали два понятия; они испытали гнет его, но гнет не есть сила. И в этом ошибка многих и не только тогда, но и в позднейших поколениях. Нигде, может быть, как в России, не смешивались эти два понятия. И все внешнее, что является результатом гнета, принималось за внутреннюю силу.
И когда только вылечится русское сознание от этого пагубного смешения? Сколько лжи, национальной, общественной, религиозной, от этого смешения. Ложь - коренная болезнь русской государственности, ложь и ее неминуемый спутник - лицемерие, лицемерна и его изнанка - цинизм. Без них Россия не существовала. Но ведь вопрос жизни не заключается просто в существовании, а, как сказал Владимир Соловьев, - в достойном существовании.
Больно, но нельзя не признать, что если Россия не может существовать иначе, чем существовала, то она не имеет права на существование. До сих пор Россия не показала, что может существовать иначе ...
Итак Сергей Григорьевич оплакивал Николая I. Не будем теряться в объяснении этих слез, но отдадим им должное; мы можем и не знать, что было в этих слезах, но мы наверное знаем, чего в них не было. В них не было ни капли эгоизма. Если бы он думал о себе, он должен был бы прежде {125} всего обрадоваться; естественно было декабристам предвидеть хоть какую-нибудь перемену в своей судьбе в связи с переменою царствования. Но он не думал о себе; он думал о том мраке, который ложился на родину, он и не ощущал даже, что луч света начинал проникать в ту тьму, которая его окружала. В письмах долго нет даже намека на какое-либо пробуждение надежды. Александр II вступил на престол 19-го февраля; только в апреле находим вскользь брошенное Марией Николаевной слово: нельзя ли узнать, может быть есть какое-нибудь движение. Это было мало, все же это есть указание на то, что они ждали. Конечно, никому и в голову не приходило, что сын Николая I даст полную амнистию тем, кто поднялся против его отца. Как мало декабристы рассчитывали на выезд из Сибири, мы сейчас увидим.
Здоровье княгини Марии Николаевны было сильно расшатано. С первых же недель своего пребывания в Сибири она жалуется на страшное влияние холода; она говорит, что у нее иногда в груди такая боль, как будто ее ржут острые лезвия ножей. Немудрено, когда по два, по три месяца стояли такие морозы, что иркутские модницы говорили: "Как плюнешь, так и покатится". К болям в груди прибавились сердечные припадки, особенно усилившиеся за время пребывания в Урике. Больших хлопот стоило Марии Николаевне получить право на переезд в Иркутск, но и это не помогло, - она, наконец, решила просить разрешения приехать в Москву посоветоваться с тамошними врачами. Разрешение последовало, но замечательно, что в своем прошении Мария Николаевна заявила, что она только в том случае сочтет для себя возможным воспользоваться им, если ей будет дозволено вернуться {126} в Сибирь. Вот как мало предвидели они возможность возвращения сосланных ...
Разрешение на приезд княгини Волконской в Москву было выхлопотано Еленой Сергеевной при заступничестве великой княгини Марии Николаевны. Сама Елена Сергеевна в это время продолжала вести жизнь сестры милосердия, проводя дни у изголовья больного. Много тяжелого перенесла она за это время. Она приехала в Москву в год холеры; город был пуст, из родственников никого, все повыехали. Мельком помню ее рассказы о жарком, пыльном лете, о ее скитаниях по канцеляриям, об ужасном одиночестве с несчастным мужем, которого она в колясочке катала по пыльным знойным улицам. К довершению несчастия, Молчанов, несмотря на болезненное свое состояние, был присужден к предварительному заключению. В страшном горе молодая, неопытная женщина кидалась направо и налево, чтобы высвободить несчастного из тюрьмы. Наконец, случайная встреча с каким-то незнакомым доктором, который сжалился над ее положением, взял ее дело в свои руки, все устроил и исчез. Несколько лет спустя, в Петербурге, в фойэ большого театра, уже невеста своего второго мужа Кочубея, гуляла она, окруженная родными своими и своего жениха, когда вдруг кинулась навстречу человеку, который для всех был незнакомцем: то был ее московский покровитель. Мало кто способен, будучи на вершине счастья, не только выделить, но даже признать того, с кем случайно встретился в смиренной доле.
Помню вот еще что из тогдашних ее московских томлений. Выходя из острога, она под воротами разговорилась с дворником, вдруг дворник схватывает {127} ее за плечи, поворачивает и сильным толчком в спину впихивает в свою комнату. Дверь за нею запирается. Она оборачивается - за ней никого, дворник остался на дворе. Ничего не понимая, она глянула в окошко и увидела людей, проходивших мимо ее и, по-видимому, тащивших что-то тяжелое. Когда люди прошли, дворник вошел, чтобы выпустить ее. Он объяснил, что то были гробы с холерными покойниками и ему не хотелось, чтобы она, и так уже измученная, видела это печальное зрелище. Вот две светлых точки в тогдашней ее пустыне: дворник и неизвестный доктор.
Но холера прошла, в Москву стали возвращаться, жизнь стала улучшаться, только здоровье мужа ухудшалось. Однажды, возвращаясь домой после утомительных своих хлопот, Елена Сергеевна отворила дверь своей гостиной, на диване сидела ее мать, а у ног ее играл ее маленький Сережа.
Сергей Григорьевич в Иркутске остался один; Михаил Сергеевич большей частью был в служебных отлучках, - он остался один. Он ждал. Ночь дрогнула, занималась заря...
XIII.
Сергей Григорьевич остался в памяти семейной как человек, не от мира сего. Странности его отца, Григория Семеновича, принявшие такой резкий характер в Софье Григорьевне, в нем как бы утратили свою материальность, одухотворились.
Насколько сестра была скупа и падка на блага мира сего, настолько он был щедр и безсребренник; он {128} дважды отказался от наследства двух своих теток, не желая обделять более близких наследников.