Фавр, угодливо изгибаясь, следует за ним.

Смотрю я на вас - ну и чудаки же вы. Помощь оружием вы стыдливо отклоняете, но хотите, чтобы пленных мы отдали. Знаю, знаю, хотите обойтись без помощи чужого правительства. Совсем как в песенке: "Ах, Теодор, ах, старый козел, не лезь при людях мне под подол!" (Снова прислушивается к музыке.) Сейчас она умирает. Эпохальное зрелище. Мда, наши голоштанники в рейхстаге тоже ведь требуют, чтобы мы вам выдали Бонапарта. Но ничего не выйдет, Бонапарта оставлю в своем кармане, чтобы держать вас на поводке, ха-ха! Отпущу я только мелкую сошку, чтобы вы могли напустить их на парижских "товарищей", вот будет сюрприз. Война войной, а порядок должен быть. И ради порядка, Фавр, я готов поддержать исконного врага под ручку. Ведь мы уже освободили около двухсот тысяч человек. Кстати, хватит ли у вас цехинов, чтобы заплатить за них?

Фавр. Теперь могу вам сообщить: нашей главной заботой была судьба Французского банка. Но все улажено. Нам удалось извлечь из него уже двести пятьдесят семь миллионов.

Бисмарк. Мда, это достижение, есть чему радоваться. Но послушайте, кто может поручиться, что эти типы не начнут снова брататься, как восемнадцатого марта?

Фавр. У нас есть надежные люди. Крестьяне, с крепкой мужицкой основой. Кроме того, я надеюсь, подстрекатели не могли проникнуть к пленным.

Бисмарк. Хорошо, похоже, что мы справляемся. Но я уже говорил: я хочу видеть дела. Я дал согласие на то, чтобы вы начали выплачивать контрибуцию после умиротворения Парижа, так что вложите огонька в это дело. (Прислушивается.) Сказочно, сказочно она подает эту арию... И смотрите, чтобы не вышло ошибки. Первый чек, Фавр, пойдет Блайхредеру - этому я доверяю, он мой личный банкир, и я ставлю условием, чтобы он получил за комиссию. Здорово, Альтманша, браво!

XI

А

Ратуша. Глубокая ночь. Зал пуст. За Ланжевеном, который работал здесь

один, приходит Женевьева.

Ланжевен. Вы жалуетесь, что нет денег на завтраки школьникам. Да знаете ли вы, какую сумму Белай вчера принес с видом триумфатора на постройку баррикад? Одиннадцать тысяч триста франков. Сколько ошибок мы делаем, сколько ошибок мы сделали! Конечно, нужно было идти на Версаль, немедленно, сразу же, восемнадцатого марта. Если бы у нас было время. Но народу никогда не дано больше одного часа. И горе, если в этот час он не готов во всеоружии к бою.

Женевьева. А какой у нас народ! Я была сегодня на концерте в пользу лазаретов, в Тюильри. Ожидалось несколько сот слушателей, пришли десятки тысяч. Я стояла в этой необозримой толпе. И - ни слова жалобы!

Ланжевен. Они верят нам и многое терпят. (Смотрит на плакаты.) Номер первый. Право на жизнь. Да, да, но как это право обеспечить? Взгляни на другие плакаты, там написано все очень верно, но как это выглядит "а деле? Номер второй. Не есть ли это и свобода делать дела, свобода существовать за счет народа, вести интриги против народа и служить его врагам? Номер третий. Хорошо... Но что предписывает им совесть? Разве не то, что предписывают им власть имущие? А номер четвертый? Выходит, что всем биржевым акулам, всем чернильным гадам из продажной печати, всем мясникам-генералам и прочим пиявкам дано право собираться в Версале и устраивать против нас гарантированные номером, пятым манифестации "идейного" свойства. Может быть, свобода клеветы им тоже гарантируется? Ну а в номере шестом разве не допускаем мы выборы обманщиков? Выборы народом, сбитым с толку школой, церковью, прессой и политиканами? А где наше право захватить Французский банк, в котором хранятся богатства, созданные нашими руками? Ведь этими деньгами мы могли бы подкупить всех генералов и политиков, наших и прусских!.. Мы должны были узаконить только одно единственное право, один пункт: _наше_ право на жизнь!

Женевьева. Почему же мы этого не сделали?

Ланжевен. Ради свободы, в которой мы ничего не понимаем. Мы не были готовы, чтобы, подобно отряду, который сражается не на жизнь, а на смерть, отказаться от личной свободы, пока не завоевана свобода для всех.

Женевьева. Но мы же только не хотели обагрить наши руки кровью.

Ланжевеи. Да, но в этой борьбе возможно лишь одно из двух: или обагренные кровью руки, или отрубленные руки.

Б

Заседание Коммуны. Входят и выходят гвардейцы с донесениями. Время от времени тот или иной делегат поспешно покидает зал. Чувствуется сильнейшая усталость. Слышен отдаленный грохот орудий - работа приостанавливается.

Делеклюз. Граждане делегаты. Вы слышите пушки версальцев. Начинается последний решительный бой.

Пауза.

Риго. В интересах безопасности я разрешил делегации женщин одиннадцатого округа явиться сюда, чтобы в этот ответственный час передать вам некоторые пожелания парижан.

Общее одобрение.

Делеклюз. Граждане, вы назначили меня уполномоченным по военным делам. Бесчисленные задачи по устранению ущерба, причиненного войной, то превращению войны национальной в войну социальную, удары, наносимые извне, вроде передачи Бисмарком Тьеру ста пятидесяти тысяч военнопленных, - все это и многое другое не оставило нам времени должным образом организовать отборные силы пролетариата в новой и чуждой ему военной области. Мы имели дело с генералами разного рода. Те, что пришли снизу, из наших собственных рядов, не владеют новым оружием, те, что сверху примкнули к нам, не умеют управлять новыми солдатами. Наши бойцы, только что сбросившие иго эксплуататоров, не хотят, чтобы ими командовали, как марионетками. Обученные офицеры принимают их инициативу, их отвагу за недостаток дисциплины. Главнокомандующий Россель потребовал, чтобы для освобождения форта Исси ему за ночь собрали десять тысяч человек. Делегаты сами взяли на себя вербовку людей и собрали семь тысяч. Господин Россель, не досчитавшись трех тысяч, садится на коня и покидает свой пост, оставляя форт Исси версальцам, которые сидят наготове в своих казармах. Больше того: господин Россель сообщает реакционным газетам, что наше дело погибло.

Ранвье. Вот он, великий хирург, которому подавай лизол, а если его нет, он умывает руки и бросает больного.

Делеклюз. Мы стоим перед решительным боем, перед уличными битвами, которые решат исход борьбы. Теперь начнутся баррикадные схватки, столь презираемые военными специалистами, начнется борьба самого населения за каждую улицу, за каждый дом. Граждане делегаты, мы пойдем в бой, как привыкли ходить на работу, и мы будем так же хорошо драться, как работали. И если бы, граждане, нашим врагам удалось превратить Париж в могилу, он все равно никогда не станет могилой наших идей.