Два помещика, бывшие у генерала на обеде, были люди тоже в своем роде замечательные, но они не являются действователями нашей истории и потому их можно оставить в тени. Прочие были всё военные. Везде были видны лопаткообразные обер-офицерские эполеты, висячие принадлежали только двум: полковнику и довольно плотному маиору. [полковнику и маиору] Генерал был несколько дюжий и тучный, как всегда бывают генералы, впрочем хороший начальник, как отзывались о нем сами офицеры. Говорил он, как говорят все генералы, довольно густым, значительным басом. [Далее было: а. как ~ генералы басом, б. как ~ генералы довольно густым басом] Обед был чрезвычайный: из рыб [из рыб вписано] осетрина, белуга; из мясных: дрофа, перепелки, куропатки, дупельшнеппы; грибы, спаржа. Одним словом всё доказывало, что повар еще со вчерашнего вечера не брал и в рот хмельного, и четыре солдата с ножами работали на помощь ему фрикасеи и желеи. Вина было тоже вдоволь: на столе стояла такая бездна бутылок, что вряд ли бы <кто>отыскал солонку, нож его непременно тыкался в короткошейку мадеру [тыкался в мадеру] или длинно-шейный лафит. Прекрасный летний день, окна открытые напролет, тарелки со льдом на столе, отстегнутая последняя пуговица у господ офицеров и растрепанная манишка у владельцев уютного широкого фрака, [манишка у помещика] всё споспешествовало и отвечало одно другому [Далее начато: После] и не мешало всеобщему разговору, который был довольно шумен и шел об разных историях, о которых право нельзя никак вспомнить. После обеда все встали с приятною тяжестью в желудках и, закуривши трубки с длинными и короткими чубуками, вышли с чашками кофию в руках на крыльцо. У генерала, полковника и даже маиора мундиры были вовсе расстегнуты, так что видны были слегка благородные подтяжки из шелковой материи, но господа офицеры, сохраняя должное уважение, пребыли с застегнутыми, выключая трех последних пуговиц.

“Вот ее можно теперь посмотреть”, сказал генерал. “Поди-ка, любезнейший”, примолвил он, обращаясь к своему адъютанту, довольно ловкому молодому человеку приятной наружности: “скажи, чтобы привели сюда гнедую кобылу! Вот, вы увидите сами, она еще немножко не слишком в холе. Проклятый городишка, нет порядочной конюшни. Лошадь… пуф… пуф очень [Лошадь очень] порядочная”.

“И давно, ваше превосходительство, пуф, пуф, изволите иметь ее?” сказал Крапушкин.

“Пуф, пуф, пуф, пууфф, не так давно. Она взята [Она куплена] мною с завода два года назад” [Далее начато: Пу<ф>].

“И получить ее изволили объезженную или уже здесь [а. А учить где б. А объезживать изволили здесь уже или] ее объезжали?”

“Пуф, пуф [Далее начато: здесь] пуф, пуууф… здесь”. Между тем из конюшни выпрыгнул солдат, и послышался стук копыт, наконец показался другой в белом балахоне с черными, окунутыми в ваксу, усами, [а. с черными как вакса усами б. с черными окунутыми усами] ведя за узду вздрагивавшую [дрожавшую] и пугавшуюся лошадь, которая, подняв вдруг голову вверх, чуть не подняла вверх присевшего к земле солдата [чуть не подняла вверх солдата] с его усами.

“Ну ж, ну, ну, Мария Ивановна!” говорил он, подводя ее под крыльцо. Лошадь называлась Марьей Ивановною. Крепкая и дикая, как южная красавица, она грянула копытами в деревянное крыльцо и вдруг остановилась. Генерал оставил трубку и начал смотреть <с>довольным видом на Марью Ивановну. [Далее начато: Полковник] Сам полковник, сошедши с крыльца, взял Марью Ивановну за морду, сам маиор потрепал по задней ляжке и пощупал хвост; несколько офицеров пощелкали языком. [Далее начато: Солдат] Крапушкин [Крапкушкин <?>] сошел с крыльца и зашел ей в зад. Солдат, вытянувшись, глядел, держа узду, прямо в глаза посетителям, как будто бы хотел вскочить туда.

“Очень, очень хорошая!”, сказал Кракушкин. “Манера превосходная. А позвольте узнать, ваше превосходительство, сколько [А сколько] ей лет?”

“Не умею вам сказать.”

“А в зубы, ваше превосходительство, не смотрели?”

“В зубы не смотрел, потому что [Далее было: у ней два зуба недавно прорезались, да притом она их простудила] … чорт его знает, этот дурак фершел дал ей каких-то пилюлей и вот уже два дни всё чихает.”

“Очень, очень хороша. А имеете ли, ваше превосходительство, соответствующий экипаж?..”

“Экипаж? [Экипажей] Да ведь это верховая лошадь.”

“Я это знаю, но я так спросил ваше превосходительство, для того чтоб узнать, имеете ли и к другим лошадям соответствующий экипаж.”

“Экипажей у меня достаточно; коляски только нет. Мне хотелось бы достать новую. Я впрочем об этом писал к брату моему и он, верно, мне вышлет в будущем месяце.”

“Мне кажется, ваше превосходительство”, заметил полковник: “нет лучше коляски, как венская.”

“Вы справедливо заметили… пуф, пуф, пуф.”

“У меня, ваше превосходительство, есть чрезвычайная коляска”, прибавил Крапун: “настоящей венской работы.”

“Какая? Эта самая, в которой вы приехали?”

“О, нет! Это так — разъездная, собственно для поездок. Но та, ваше превосходительство, это просто удивительно, легка как перышко. А когда вы сядете в нее, то просто как бы, с позволения вашего превосходительства, нянька вас в люльке качала.”

“Стало быть покойна?”

“Очень, очень покойна. Подушки, [Подушки как пуховик, кажется потонешь в них] рессоры всё это как будто <на>картинке нарисовано.”

“Это хорошо.”

“Сундук кожаный сзади, [кожаный сзади — вписано] ваше превосходительство, кажется величиною вот с эту трубку, а как я служил, так у меня шесть мундиров и столько же исподнего укладывалось. Чрезвычайно поместительна, в боковой карман можете положить человека и незаметно пятнадцать штофов коньяку всегда поместится.” [всегда поместите]