Тема предлагаемого очерка выросла из прочитанной мною публичной лекции, чем и объясняется популярный характер изложения. Для составления очерка сделано не мало архивных разысканий и других справок. Подлинный текст «Воспоминаний» Хромова, письмо «Евдокима», значительная часть сведений о Федоре Козьмиче и Хромове, выдержки из писем о Ф. А. Уварове и целый ряд других неиспользованных или неизвестных ранее данных — дали основу для построения новых выводов. Введенный мною новый материал легко будет обнаружен читателем, знакомым со специальной литературой. Две первые главы по содержанию своему не новы, но служат введением, без которого дальнейшее изложение могло бы стать неясным.

За содействие в работе выражаю сердечную признательность профессору Д. В. Айналову, В. Г. Дружинину, профессору Н. П. Лихачеву, Н. Р. Политур, Т. О. Соколовской, С. Н. Сыромятников у, профессору С. Н. Чернову, ректору медицинского института профессору Ф. Я. Чистовичу и всегда любезному, неутомимому архивному работнику А. В. Шебалову. Приношу особую благодарность О. А. Лашковой за разрешение использовать материалы, собранные в Сибири ее покойным мужем.

Исследователь всегда с некоторым смущением останавливается над определением характера императора Александра I. Несмотря на то, что он был человек деятельный, любивший и умевший говорить, соприкасавшийся со многими выдающимися людьми своего века, оставивший заметные следы в политической жизни России и Европы, дать верную его характеристику не легко. В личном обращении он был необыкновенно любезен, при желании мог быть обаятельным. Но отзывы современников противоречивы. По мнению Наполеона, большого знатока людей, «русский император — человек несомненно выдающийся; он обладает умом, грацией, образованием. Он легко вкрадывается в душу, но доверять ему нельзя: у него нет искренности. Это настоящий грек древней Византии». Форнгаген же утверждает, что «у Александра никогда не было сильного ума: это ум совершенно посредственный и любит только посредственность. Настоящий гений, ум и талант пугают его... У него никогда не бывает ни минуты искренности и простоты, он всегда настороже». Шведский посланник в Париже Лагербиелки определяет его сжато и остроумно: «Александр в политике своей тонок, как кончик иголки, остер, как бритва, и фальшив, как пена морская». Новейший исследователь Александровской эпохи, Николай Михайлович, врожденным свойством Александра I считает обворожительность, то, что французы называют le charme; 4не даром», замечает он, «в собственной царской семье и мать, и супруга, и братья с их женами называли Александра нашим ангелом — «notre ange»; он допускает, что в душе Александра Павловича действительно было «нечто ангельское», потому что «его доброта и благожелательность к ближнему не подлежат сомнению».

Между тем «notre ange», доброта и благожелательность которого «несомненны», о военных поселениях выразился однажды так: «Военные поселения будут, хотя бы для этого пришлось всю дорогу от Чудова до Петербурга устлать трупами»; своей родной сестре Екатерине Павловне он слал столь нежные письма, что их тон и характер заставляют предполагать интимные отношения между братом и сестрой. Существует при том мнение, что Александр I России не любил, русского языка хорошо не знал, русских презирал; «из них каждый», по его словам, «либо плут, либо дурак»; во внешней политике подпадал нередко влиянию личного самолюбия или погоне за позой, вопреки истинному благу и действительным интересам России, благодаря чему иным исследователям «ангел» для своей семьи представляется чуть не злым гением для России.

При всем разнообразии отзывов, почти все они совпадают в признании скрытности и неискренности — одной из основных черт Александра. Эти особенности развиты были условиями придворной жизни, среди которых протекала его юность. Любимый внук Екатерины, не чаявшей души в «господине Александре», осыпавшей его благодеяниями и прочившей, минуя Павла, в наследники трона, — он в нежных выражениях благодарит дорогую бабушку за все то, что она делала ему и что «еще намерена сделать» в будущем. В то же время, не желая восстановить против себя отца, он пишет ему самые почтительные сыновьи письма, выражая полнейшую покорность и преданность его воле. С одной стороны на великого князя влиял блестящий Екатерининский двор с его знаменитыми вечерами в Эрмитаже, где он вращался в кругу выдающихся государственных лиц, пышных придворных, слышал утонченную дипломатическую речь, смотрел новейшие французские пьесы. Противоположные впечатления накладывал малый Гатчинский двор, с его суровой казарменной обстановкой, с утомительными военными парадами и вспыльчивым подозрительным Павлом во главе. Эта двойственность влияния очень рано приучила юного великого князя скрывать свои истинные чувства, заставила иметь два «лица» и развила то «двоедушие», которое отмечают современники.

Вместе с тем Александру свойственны были сентиментальность и романтизм эпохи, привитые воспитанием, ранним знакомством с философией Запада, Руссо и энциклопедистами. Внушаемое этой философией представление о тягостном бремени власти рано вызывает в нем мечту уйти от «этого трудного поприща» и уединиться с женой где-нибудь «на берегах Рейна», чтобы «жить спокойно, частным человеком, наслаждаясь своим счастьем в кругу друзей и в изучении природы». Но, развивая мысль и чувство, воспитание оставляло в бездеятельности волю, не упражняя привычки к самостоятельному труду и активному усилию. Александр остался слабоволен. Между тем, русская жизнь требовала от правителя не сентиментальной романтики, а живой деятельной любви и неустанного труда. Легко понять, к каким последствиям и душевной катастрофе могло привести столкновение подобного мировоззрения с реальной русской действительностью, с ее косностью и крепостным укладом. Одушевляемый благими идеями, Александр легко увлекался проектами государственного преобразования, но, неспособный преодолевать житейские затруднения, он при первой же неудаче опускал руки, терял веру в начатое дело, в русский народ, начинал презирать все русское и испытывал состояние той разочарованности и меланхолии, которые так характеризуют последний период его жизни.

Эта меланхолия, казавшаяся загадочной, неискренность, облеченная в форму утонченной вежливости, обманчивая готовность соглашаться с мнением собеседника — не позволяли разгадать его истинную сущность и делали для современников таинственным «очаровательным сфинксом».

Глубокий и тягостный след оставили в душе Александра I события 11 марта. Известно, что своей подозрительностью, вспыльчивостью, психической неуравновешенностью, принимавшей даже формы враждебного отношения к собственной династии, Павел I создал благоприятную почву для возникновения заговора на его жизнь. Повиди-мому, и сам неуверенный в своей безопасности, он торопил с постройкой Михайловского замка, куда и переехал тотчас же, едва она была закончена. Новый замок должен был стать неприступной твердыней. Нижняя часть стен была из тесанного гранита; все здание окружали рвы с подъемными мостами. Вооруженные посты заняли все выходы.

Несмотря на свое положение в центре города, здание было объявлено пригородным, и для сношений с «городом» только два раза в день при трубных звуках опускались подъемные мосты. Подозрительность Павла не ослабла и в новом дворце, и даже великий князь Александр Павлович, несмотря на замкнутый образ жизни и предупредительность к отцу, не мог ее избежать, Не раз Павел пробовал застать наследника врасплох, неожидано входя в его комнату. Отношения к наследнику нередко принимали у Павла оскорбительную форму. По словам одного современника, «не проходило дня, в который бы Котлубицкий не приносил цесаревичу Александру Павловичу выговоры за ошибку какого-нибудь караула. И какие были выговоры! — дурак, скотина». За верный перенос этих слов Котлубицкий по вступлении на трон Александра послан был на житье в Арзамас. На эти выговоры наследник отвечал кротким «слышу». Рассказывают даже, что, когда Александр бросался перед Павлом на колени, умоляя о милости к жертвам отцовского гнева, Павел будто бы отвергал прссьбу, толкая когой в лицо. Недоверие Павла к своей семье дошло наконец до того, что он открыто стал готовить в наследники престола юного принца Евгения Вюртембергского, чем дал последний и решительный толчок к развитию заговора. Для заговорщиков стало возможным вовлечение в интригу Александра — цель, достижение которой могло им гарантировать безнаказанность в случае удачного исхода.