— Как?

— Думай, милый, думай. Я насторожил пасть, твое дело приманить его сюда. А уж тут вместе потрудимся.

'Калита — кожаная сумка, кошелек.

I1 Они столкнулись нос к носу, хотя для этого Феофану пришлось покуролесить, выследить Семена Толниевича, выбрать место менее людное и именно там как бы нечаянно налететь на него.

— Господи! — ахнул радостно Феофан.— Никак, Семен Толниевич? Вот удача-то. А мне не с кем и посоветоваться.

— Здравствуй, здравствуй,— сдержанно отвечал боярин, поскольку в лицо-то узнал сотрапезника, но не знал его имени.

— Я Феофан,— подсказал тот,— Неужто забыл уж?

— Как же, как же. Помню. Мы еще с тобой чарками чокались.

— Вот именно. Я о чем хотел попросить тебя, Семен. Дело в том, что я купил здесь на Торге для храма золотой сосуд, принес домой и что-то усомнился: уж золото ли это? Ты человек опытный, взгляни, развей сомненья.

— А где сосуд?

— Да там, в клети у хозяина, где я остановился.

— Где это?

— Да недалеко тут, на берегу. Избушка.

— Хорошо, я приду. Пойду искать попутное судно и зайду.

— Семен, я хотел ныне ж отъехать. Пойдем, только взгляни. Если золото, я тут же уеду, а если нет — мне ж надо найти еще продавца, подсунувшего мне товар.

— Ну хорошо. Я зайду на подворье, дам денег дружинникам на питание и корм коням, только что получил с должника. И пойдем.

Они дошли до подворья купца Давьща Давыдовича, Феофан остался у ворот, а Семен через калитку вошел во двор, прошел на конюшню, нашел старшего гридина.

— Иван, вот держи три гривны. Накупи больше продуктов, коням овса. А я пойду к причалам струг нанимать.

— Скоро вернешься?

— Конечно. Зайду только там на берегу к знакомому, вместе пировали в Переяславле, просит взглянуть на покупку.

— Струг-то поподъемистее наймай. С конями, чай, плыть.

— Я знаю.

Феофан нервничал: «Как бы не сорвалось», ходил у калитки, щелкал пальцами, потирал потные ладони. Наконец появился Семен Толниевич.

— Ну пойдем, что у тебя там... Мне попутно надо струг нанять, пойдем водой в Городец.

— Да, конечно, водой быстрей и безопасней.

Когда подходили к клети, стоявшей на отшибе, даже и это не насторожило Семена Толниевича, еще попенял Феофану:

— Что ж ты, не мог на лучшем подворье остановиться?

— Да мне одному-то много ль надо,— промямлил Феофан, у которого от волнения пересохло горло и сел голос: «Готов ли Антоний? Видит ли, что мы идем?* Антоний был готов. Даже в печке тлел уже конец веревки, предназначенной для грядущей пытки. И едва в полумрак вступил Семен Толниевич, не успевший там рассмотреть что-либо, как Антоний накинул на него удавку и повалил на пол. Вдвоем они быстро управились, поскольку заранее было условлено, что и как делать. Скрутили ошеломленному боярину руки, привязали к столбу.

— Ну, здравствуй, Семен Толниевич,— с плохо скрытой издевкой молвил Антоний.

— Вы что? Разбойники? — спросил наконец пленник.

— Это не важно. Отвечать будешь ты, Семен.

— Что вам надо?

— Первое: зачем ты поехал в Кострому?

— У меня тут должники оставались.

— Врешь, сволочь.

— Вон Феофан видел, я шел от Жеребца, заходил на свое подворье, давал деньги гридням на закупку хлеба и овса для коней. Мы ныне отплыть должны.

— Отплывешь, успеешь,— усмехнулся нехорошо Антоний.— Так скажи все же, что вы внове затеваете против нашего князя со своим Андреем.

— Ничего мы не затеваем. Князья помирились, и слава Богу.

— - Кто из вас надоумил Орду на Русь вести?

— Это надо не меня спрашивать, а моего господина.

— Но ты, ты, дурья башка, разве не понимал, что на Руси есть один великий князь — это Дмитрий Александрович, а не твой сосунок — Андрей?

— Это не вам решать, кто из них великий, а им самим. Они князья, мы слуги.

— И ты служишь честно?

— Да,— твердо отвечал Семен Толниевич.— Я служу честно всем князьям, к которым нанимаюсь. Ныне я слуга Андрея Александровича и предать его не посмею.

— Еще как посмеешь,— сказал недобро Антоний.— Феофан,,там в печи веревка тлеет, подай-ка ее сюда.

— А я-то думаю, что это горелым воняет,— наклонился Феофан к жерлу печки и достал обрывок веревки в два локтя, конец которой тлел.

Антоний взял веревку, подул на тлеющий конец, пепел осыпался, и конец заалел, как тлеющий березовый уголь.

— Ну-ка, расстегни молодцу сорочку,— скомандовал Феофану.

Тот, распахнув на Толниевиче кафтан, не стал мешкаться с пуговками, разорвал сорочку почти до пояса, обнажив волосатую грудь.

— Вы что, с ума сошли, ребята,— сказал пленник.

— Сейчас ты у нас сойдешь. Феофан, зажми ему пасть, если кричать начнет.

Антоний стал тыкать в грудь несчастного пылающим концом. Тот застонал, заскрипел зубами, начал вскрикивать от боли. Феофан кинулся зажимать ему рот. Семен вертел головой туда-сюда, не давая насильнику этой возможности.

Однако тот ухватился одной рукой за волосы на затылке жертвы, а другой ладонью накрыл рот. Но, тут же охнув, отдернул руку.

— Он меня укусил, скотина.

— Ах, так...— Антоний ткнул огонь Толниевичу прямо в лицо и едва не выжег ему глаз.

— Что вам надо? Что вам надо? — твердил Толниевич.

Антоний кинул тлеющую веревку к печке.

— Ну, будешь говорить, сука?

— Что говорить? О чем?

— С кем твой князь затевается на Дмитрия Александровича?

— Да ни с кем, я же сказал вам, ни с кем.

Семен Толниевич, кажется, начал понимать, чем кончатся пытки, что ждет его. Смотрел затравленно на своих мучителей.

— Ваш князь и мой целовали крест на дружбу и любовь, так такова клятва вашего господина? Да? Вы хотите через крест переступить?

Антоний шагнул к двери, кивнув Феофану: «Выйдем». Прикрыв за собой дверь избенки, остановились.

— Ну, что будем делать? — спросил Антоний.— Из него, видно, и впрямь ничего не вытянешь.

— Забить надо. Лучше удавить. Без крика чтоб.

— А труп?

— В воду.

— Сейчас, что ли? На берегу увидеть могут.

— Как стемнеет. А сами на лодейку и...

— Никто не видел, как ты его сюда вел?

— Да если и видели...Что, двум приятелям нельзя и по улке пройти?

— Ладно. Волга все прикроет.

В это время с треском распахнулась дверь, сильно ударив по локтю Антония. Из клети выскочил Семен Толниевич и закричал истошно:

— Люди-и-и! — и хотел бежать, но Феофан кошкой кинулся на него, пытаясь повалить.

От удара словно молния пронзила локоть Антонию. В следующее мгновение, придя в себя, он выхватил заса-пожник и всадил его под лопатку орущему Семену. Раз, другой, третий.

Тот кулем упал на землю, тем более что на нем висел Феофан. Окровенив вход у двери и порог, они втащили убитого в избушку, кинули на пол. Дышали оба часто, словно целое поприще бежали.

— Вот же гад, а... Ты гляди, развязался,— сказал Антоний.

— Надо было лучше привязывать,— упрекнул Феофан.— А ну, убег бы? Что тогда?

— Что ты, что ты, Боже упаси. Тут бы и нам уйти не удалось. Он же мне локоть отшиб, гад. Хорошо левый, а если б правый, я бы и нож не удержал.

— Делать что будем? Ночи ждать?

— Да нет, пожалуй. А ну как кто слышал? Знаешь что... Давай лодью к воде снесем, а потом и его.

— Но видно ж еще.

— А мы его в обнимку с двух сторон, ровно пьяного.

— Перемажет он нас, окровенит. Говорил, давай удавим.

— Ладно. Перемажет, ототремся. Пошли.

Они вышли. Внимательно осмотрелись, бросили в лодью весло, ухватили ее с двух сторон — один с носу, другой с кормы, понесли вниз к воде. Она и впрямь была не тяжела.

По берегу там и тут стояли зачаленные лодьи, струги, насады, но напротив их избушки берег был не занят. Спустили лодейку вполовину, чтоб не уплыла. Антоний, присев тут же, стал обмывать нож, руки и даже рукав, забрызганный кровью.

— Здоров боров, нечего сказать. Лишь в третий раз сердце достал,— ворчал Антоний.

— Тиш-ше,— зашипел Феофан.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: