И так все три дня тризны помаленьку, потихоньку наговаривали в уши великому князю за Переяславль, кто как умел и мог. И видно, стронули-таки в его сердце какой-то камушек. В открытую он так никому не сказал, что, мол, согласен с доводами, но перед отъездом поручил Акинфу, своему боярину:

— Ты вот что... скажи Федору Ростиславичу, чтоб он... эта... оставил Переяславль, мол, раз тут Дмитрия положили, то пусть сын его тут и сидит. А то, мол, как-то нехорошо получилось... Ну а я посля ему другой город дам, пусть не серчает. Обязательно пообещай.

Однако осерчал все же Федор Ростиславич, шибко осерчал на великого князя: «Вчера дал, седни отобрал, кому ж теперь верить?»

И когда разъехались гости, собрался и он уезжать. Сгрузил на телеги все ценное из дворца, медовушу очистил. Выезжал на ночь, чтоб не так соромно было пред мизинными.

Где-то отъехав с версту, остановил возы. Подозвал двух гридей, отвел в сторону.

— Вот что, други, воротитесь в город и подожгите его.

— Как? — разинул рот один.

— Как-как! Не знаешь, как подпаливают? Зайдите в поварню, там в печи на загнетке в золе углей довольно. Возьмите бересту, вздуйте, и вперед. Весь поджигайте.

— А ежели повар спопыхнется?

— Придушите. Ну да живо. Я вас тут ждать буду. Мне все видно будет отсель. Идите.

Гриди ушли, истаяли в темноте. Князь забрался на воз, сидел как филин, вперив очи в темноту, туда, где угадывался город.

Подошел кто-то их ближних бояр, спросил:

— Что стоим, Федор Ростиславич?

— Ждем.

— Чего?

— Суда Божьего,— хмыкнул князь.

Долго стояли, уж начал князь худое про посланных думать: не струсили ли, не сбежали?

Но вот блеснул там огонек, другой. Вот он побежал по какой-то кровле вверх. Вот осветил и купол Святого Спаса. И запылал Переяславль, соломенные пересохшие кровли вспыхивали почти мгновенно, не отставало и корье с дранкой.

Послышался сполох, ударили на нескольких колокольнях в набат. Через четверть часа в стороне Переяславля полыхало сплошное зарево.

Боярин догадался, чей это «Божий суд», но осудить господина не отважился. Зато князь сам повторил несколько раз злорадно:

— Раз ни мне, то и ни им. Вот. Так справедливей будет... ни мне, ни им.

Посланных гридей так и не дождались. Тронулись дальше, когда пожар уж на убыль пошел. Многие догадывались, что гридей просто убили там. Таков уж русский закон — смерть зажигальникам на месте. Правильный закон.

У татар мир и тишина тоже всегда на волоске висели. Почти каждый темник, а тем более родственник хана, мечтал о золотоордынском престоле. Племянники завидовали дяде, восседавшем на троне, сыновья — отцу, особенно если он слишком долго заживался. Братья злились на царственного брата: чем он нас лучше?

Хан Золотой Орды Тохта считал — Ногай слишком зажился. Но неожиданно ему донесли, что и на него самого зреет заговор, и не где-то, а прямо под боком. Телебуга с Солгуем сговариваются убить Тохту.

— Когда? — спросил Тохта доносчика Акчу.

— Когда ты на охоте будешь,— отвечал тот.

— Слушай, Акча, хорошо слушай,— похвалил Тохта.— Ты мои уши, ты мои глаза у Телебуги. Будет тебе от меня большая награда.

Недели раньше не проходило без охоты, а тут вдруг не стал хан на охоту выезжать. Самое время на лебедя ехать, а хан из дворца носа не кажет.

Насторожились Телебуга с Солгуем: неужто пронюхал о заговоре Тохта? Стали гадать: через кого мог? И вышли на Акчу. Именно его несколько раз замечали у дворца Тохты. Вот тебе и нукер¹, хозяина предает. Такому жить нельзя. Тихо, без шума задушили Акчу в кибитке Телебуги, завернули в кошму, а ночью вывезли к протоке, бросили в воду: плыви, Акча, корми рыб.

Хан догадался, почему исчез Акча и что с ним сталось. Призвал к себе брата Дюденю, сказал ему:

— Телебуга с Солгуем предатели, надо убить их.

— Они шибко богатые и сильные, это не так просто, повелитель.

Шукер — телохранитель.

— А ты бедный? Да? — съязвил хан.— У тебя на боку вон царская сабля. Она что, для красы висит? И потом, если убьешь их, возьмешь их богатство и жен.

— Хорошо. Я исполню, как велишь.

— Исполни. И головы их привези мне. Я хочу им плюнуть в глаза.

Дюденя, опытный воин, понимал, что открытое нападение на ставку Телебуги успеха не принесет. Решил налететь ночью. Собрал своих охотников, сказал им:

— Телебуга с Солгуем замыслили худое против хана, они предатели. Великий хан велел убить их. Сегодня ночью, как прокричит первый петух, нападем на ставку предателя.

— Чьи сотни пойдут?

— Ничьи. В захвате участвуете только вы и я. Возле кибитки Телебуги не более полусотни нукеров. Чтоб в темноте отличить своих, повяжемся белыми платками.

Однако Телебуга с Солгуем приняли свои меры и даже чуть было не повздорили:

— Зря убили Акчу,— сказал Солгуй.

— Почему зря? Предателю положена смерть.

— Акча исчез, Тохта сразу догадался. Видел, брата Дюденю призывал. Зачем?

— Ну и что?

— А Дюденя к себе сотников вызывал. Зачем?

-Ну мало ли. Впрочем, надо и нам своих на всякий случай приблизить.

И вот не полусотня нукеров стала охранять ставку Телебуги, а около трехсот воинов затаилось по кибиткам и возам в окружении своего темника. И когда прокричал первый петух и сотня дюденевских сотников под командой самого темника кинулась на ставку Телебуги, там, словно из-под земли, явилась стена воинов.

Их было так много, что нападавшие сразу же стали нести потери, а увидев большое превосходство врага, попятились и вскоре побежали вместе со своим воинственным темником.

Теперь их белые повязки служили им худую службу, выдавая их преследователям. Дюденя первым догадался сбросить платок с головы и укрыться под одной из телег.

В этой ночной вылазке Дюденя потерял едва ли не половину своих сотников. После этой ночи началась борьба в открытую.

Уже на рассвете дюденевские сотни окружили дворец Тох-ты, как самые преданные великому хану.

В ставке Телебуги тоже шло накопление сил. Воинам говорили, что хан хотел убить Телебугу и истребить весь род его, а также и Солгуя со всей семьей. За что — не объясняли, захотел, и все.

Но вот от хана Тохты прискакал посланец, его пропустили к Телебуге.

— Хан приказал, чтоб ты, Телебуга, и Солгуй прибыли к нему во дворец.

— Зачем?

— Он сказал, что сам хочет разобраться в ночной драке.

— Ха-ха. Какой умный хан. Не вышло наскоком — зовет манком. Я ему не суслик на свист являться.

Выслушав ответ Телебуги, Тохта поморщился и молвил негромко:

— Ну что ж, нож брошен, поднимем его.

И зашевелился, загудел Сарай-Берке — столица Золотой Орды,— словно встревоженный улей. Город стал расползаться. Вчерашние соседи вдруг становились врагами. Вечером вместе хлебали из котла сурпу, а утром:

— Ты за кого?

— Я за хана Тохту.

— Ну и дурак. Что хорошего тебе сделал хан?

— Но Телебуга предатель.

— Телебуга герой, он поднял саблю против насильника.

— Да тебя убить мало.

И убивали друг друга прямо во дворе. Но чаще тут же разъезжались, не желая жить рядом с предателем, с переметчиком.

А меж тем в обеих ставках шли беспрерывные совещания.

— Ну, что будем делать? — спрашивал Телебуга союзни-| ка.— На охоте б убили — и шито-крыто. А теперь?

( —Да. Сорвалось. Придется уходить к Ногаю.

— Да ты что? Ногай меня не любит.

— А Тохта любит? Да?

— Ногай на меня за Тверь сердится. Я после Дюдени ходил с Тахтамиром на Русь, и Тверское княжество мы малость

| пограбили.

— А почему Тверское?

— Другие-то почти все Дюденя поскреб. Откуда нам знать было, что у тверского князя ярлык от Ногая. Может, Тахтамир знал, но я нет.

— Да,— вздохнул Солгуй,— Но если мы не уйдем, Тохта сзовет всех темников со степи и сомнет нас. Раздавит как тарантулов. ' Как ни прикидывали заговорщики, получалось, что надо уходить, и чем скорей, тем лучше. Решили умаслить Ногая, подарить ему бахтерец с золочеными бляхами, шлем и саблю дорогую.