Едва ли не половина Сарая снялась вдруг с места и стала перебираться через волжские плесы на правый берег. Ржали кони, мычали испуганно коровы, блеяли овцы. Все, что могло плавать, использовалось для переправы телег, разобранных кибиток. Те хозяева, чьи стада паслись на правом берегу, счастливчики были, потерь не понесли. А кто перегонял скот через плесы, понес немалые убытки — много животных утонуло, особенно овец.

В ставке Тохты сразу узнали, куда направляются Телебуга и Солгуй.

— Прекрасно,— потирал руки Тохта.— Они проползут до Ногая месяца два-три. А мы пошлем к нему гонца с грамотой. Эй, писчик, доставай добрый пергамент, садись и пиши.

Писчик, всегда находившийся около, быстро исполнил приказание.

— Так,— поморщил Тохта лоб, придумывая первые слова.— Пиши... «Наш высокочтимый повелитель и брат...»

Писчик медленно стал выводить на белом пергаменте буквы, долго писал эти слова. Тохта не торопил, понимая, что буквы должны быть красивыми. А красивые пишутся медленно. Дождавшись, когда писчик закончил и поднял голову, хан продолжал:

— «...верноподданно сообщаю тебе, что мои слуги Телебуга и Солгуй замыслили убить твоего верного брата — меня. Но Аллах открыл мне глаза. Испугавшись моей мести, они решили бежать к тебе. Берегись их, мой повелитель, это скорпионы, готовые ужалить даже своего благодетеля...»

— Ну как? — спросил Тохта Дюденю.

— По-моему, хорошо. Надо попросить убить их и прислать сюда их головы, чтобы ты мог плюнуть им в глаза.

— Не надо. Ногай лучше знает, что с ними надо делать. Он помог мне сеть в Сарае, он знает, что делать с моими недоброжелателями. Мои враги — его враги. Тем более у него на Телебугу давно зуб. Пиши дальше,— кивнул хан писчику.— «...У меня очень хорошая охота на разных зверей, присыпай своих сыновей погостить у меня и поохотиться всласть. Я их встречу как родных. Остаюсь твоим преданным другом и союзником. Тохта».

Писчик поставил точку.

— Ну-ка, дай я посмотрю.

Тохта взял грамоту, медленно перечел ее. Остался доволен.

— Вот в самом начале, где написано «наш высокочтимый повелитель и брат», обведи все буквы золотой краской. И внизу мое имя тоже.

Писчик сделал, как было велено. После этого грамоту свернули, завязали шелковым шнуром и подвесили золотую печатку. Гонцов было отправлено не два и даже не три, а семеро, со строжайшим приказом доставить грамоту Ногаю и вручить лично в руки. И ждать ответа. Все гонцы имели по заводному коню¹, и всем разрешено было в случае нужды отбирать коней у любого встречного, не останавливаясь и перед убийством хозяина. И гонцы поскакали, далеко по степи объезжая медленно ползущую орду Телебуги и Солгуя.

Сыновья Ногая Ахмат и Узун уже охотились в зарослях Нижней Волги, а Телебуга с Солгуем все еще ползли вдоль Дона к морю.

Сотни скрипучих телег с детьми и женщинами, запряженные быками, медленно ползли на юг, останавливаясь там, где было много травы и камыша. Останавливались, разбивали лагерь и жили столько, насколько хватало корма скоту. Съев всю зелень в окрестности, снимались и ехали дальше до следующей благодатной долины, чтобы и ее опустошить в неделю.

Лишь к концу лета прибыли мятежные Телебуга и Солгуй к ставке Ногая, располагавшейся вблизи устья Буга. Послали к нему двух воинов, которые должны были сообщить Ногаю, что Телебуга и Солгуй прибыли под его высокую руку искать защиты и покровительства.

Воины вскоре возвратились и сообщили, что великий хан Ногай ждет их в своем шатре и приказал к их приезду зарезать лучшего барана.

— Ну вот, я ж говорил,— сказал Солгуй,— Все обойдется.

— Все равно придется попросить у него прощения за Тверь.

— Ну, попросишь, язык, чай, не отвалится.

'Заводной конь — запасной верховой конь.

На всякий случай взяли с собой тридцать трех самых преданных нукеров. Но конечно же в шатер ханский не потащишь за собой охрану. Слуги Ногая встретили их очень доброжелательно. Высоких гостей пригласили в шатер, нукерам предложили спешиться и попробовать только что сваренной сурпы.

У входа в шатер горели два небольших костерка — Ногай соблюдал старинный обычай: проходя меж костров, гости как бы очищались огнем от дурных мыслей.

Пройдя костры, Телебуга с Солгуем отстегнули сабли и отдали их слугам Ногая: к великому хану входить с оружием нельзя. Перед ними гостеприимно приподняли полог, они вошли. И едва полог опустился у них за спиной, как на шею обоим были накинуты ременные удавки. Оба были задушены тут же, тихо, без шума, не успев даже сказать заготовленное: «Салям!»

Не ушли живыми и их нукеры, один, правда, успел вскочить на коня, но его тут же свалила меткая стрела, угодившая меж лопаток. Не пришлось им сурпы отведать.

Избавившись от Телебуги и Солгуя руками своего благодетеля, Тохта стал подумывать, как бы извести самого Ногая. Конечно, он был благодарен ему за помощь в овладении золотоордынским престолом, но надо было думать о грядущем. Тохте начинало не нравиться, что Ногай стал совать нос в русские дела, как будто мало ему было Хорватии, Болгарии да и Византии, наконец. Взял и наложил свою лапу на Курское княжество, на Польшу. И вот уж в самое сердце Руси забрался, тверскому князю ярлык выдал. Эдак если дальше пойдет, он всю Русь под себя возьмет. А ведь это законная добыча Золотой Орды. С чего тогда ей жить? С кого выход хлебом и серебром брать?

Ни с кем не советовался Тохта, сам все придумывал. И сыновей Ногая для этого к себе зазвал, давал им охотиться в своих угодьях, сколь их душе было угодно, на лебедей, на гусей, на вепрей, на лис. Помаленьку, по крошечке выпытывал у молодых гостей все об отце их, о его задумках и совершенно случайно нащупал уязвимое место в их взаимоотношениях — мачеха. И Ахмат и Узун ненавидели чужеземку Евфросинию со всей страстью, на какую только способны юные души.

— Она вертит отцом как хочет,— возмущался Узун.

— Он ей в рот глядит,— поддакивал Ахмат.

И Тохта предложил ханичам жить у него сколько угодно — «хоть сто лет»,— раз дома им житья нет от этой чужеземки. И они остались зимовать, хотя отец и звал их домой в свое стойбище при устье Буга.

За зиму Тохта так настропалил юношей, что они готовы были с наступлением весны немедленно скакать домой и убить «эту змею».

— Разве отец вам позволит тронуть ее,— вздыхал сочувственно Тохта.

— А мы его и спрашивать не станем,— кипятился Ахмат.

— А ты дай нам войско, Тохта,— просил Узун, не подозревая, что следует хитрой задумке золотоордынского царя.

— Да за войском дело не станет.

Видя, что юноши вполне созрели для похода, Тохта намеками стал втемяшивать им в голову мысль, что отец их уж стар, пора бы ему уступить место молодым. Даже вспомнил, как, по обычаям одного из народов, состарившихся вождей душили, возводя на престол их молодых сыновей.

— Неплохой, между прочим, обычай.

Преуспел Тохта, преуспел в своем коварстве. К весне сыновья Ногая были резко настроены против отца. Можно было выступать на юг с войском. Но и тут Тохта решил оставить себе на всякий непредвиденный случай лазейку.

— Только не надо убивать Ногая,— сказал он его сыновьям.— Я все же люблю его. Пусть он будет жить у меня самым почетным гостем.

На Ногая двинулись сразу три тумена, которые вели Дюденя, Тахтамир и сам Тохта. Даже на Русь давно не ходили с такой силой. Сыновья Ногая ехали с главным туменом Тохты и все время держались рядом с санчакбеем', заранее выпросив у Тохты право первыми ринуться в бой.

— Что ж, скачите,— согласился Тохта,— только отца не трогайте.

Однако, призвав к себе Дюденю, Тохта приказал ему:

— Если пленим Ногая живым, ты без всякой подсказки тут же срубишь ему голову.

— Почему я? — побледнел Дюденя, резонно полагая, как бы и его голова не покатилась следом за Ногаевой.

■Санчакбей-знаменосец.

— Потому что у тебя царская сабля. Не забывай, Ногай-хан и умереть должен по-царски. Он все же много мне добра сделал.