Кроме того, преосвященный был обвиняем в мошенничестве некоего Шимковича, солгав, будто тот утаил денежный бланк, а потом перепродал его врагу Шимковича. Потом владыка Кирилл обвинялся еще «в убийстве и утоплении священника Стефана Добринского», который «пользовался большим уважением в народе». Чтобы скрыть следы этого злодейства, вместе с отцом Стефаном был за компанию утоплен кузнец, с которым священник шел ночью вдвоем домой. Кто из слуг святителя утопил священника с кузнецом, не объясняется, но видно, что о погибели отца Стефана доложили владыке, когда он сидел за обедом, и тогда святитель, услыхав, что «поп сгинул», «рекл»:

«Это молитвы наши его побили».

Однако люди не поверили таковой силе святительских молитв, и дело дошло до суда, но опять совершенно напрасно: адвокат архиерея заявил, что «преосвященный не намерен оправдываться перед светским судом, ибо он, как особа духовная, считает себя подсудным единственно суду духовному». Дальнейший ход этого любопытного процесса не вполне известен. Ясно, впрочем, что он тоже не имел отяготительных последствий для преосвященного Кирилла, потому что владыка не только уцелел на своей архиерейской кафедре, но вскоре опять был обвиняем в новом убийстве, которого уже и сам не решался приписывать одной силе своих святительских молитв.

Жертвою нового убийства был какой-то маляр Филипп – человек «многоденежный», и убит он с целью присвоения себе его «румяных золотых». В этом убийстве преосвященный Кирилл был уличаем перед лицом князя Константина Острожского, и случай этот вызвал против него огнеустые слова с дальнего Афона. Оттуда инок Иван Вишенский обличал луцкого архиерея, что он, кроме упомянутых убийств, «много других живых мертво к Богу переслал, – одних секаною, других водопленною, третьих – огнепаленною смертию». Сколь все это ни страшно, но преосвященного Кирилла это не исправляло и служебной его карьере нимало не препятствовало: приумножая свои грехи и соблазны, оскорблявшие церковь, он продолжал быть строителем тайн Божиих и верным слугою короля, одними и теми же руками преподавая благодать даров Духа Святого и посылая отравленные пакеты.

Не щадил преосвященный Кирилл и своих родных людей, – если они имели несчастие навлечь его гнев: так, например, двоюродный брат его, Иван Терлецкий, жаловался суду, что владыка «поносил его, старого человека, бранными словами, собственною рукою вырвал ему бороду, сбил с ног и бил бесчеловечно ногами в грудь, с которого ударения зараз кишки по зашкурою надол пошли и теперь меж удом на нози висят, с чего и хромота сталася».

Изуродованного святителем брата его свидетельствовали и «видели у него бороду вырванную, рану в пахе левой ноги, с которое кишки надол пошли».

Дело это совсем не дошло до суда, а владыка Кирилл «выпросил у короля специальную грамоту, которою повелесалось вымазать в судебных книгах жалобу Ивана Терлецкого, чтобы о ней на будущее время не оставалось никакого помину».

Потворство короля епископу, представлявшему в себе много удобств для политических видов правительства, было, конечно, исполнено, но «помин» об этом, как видим, все-таки остался.

Наконец стал касаться святителя гнев божий: восстала на него его собственная кровь – родная дочь его Ганна и ее муж вступили с другими людьми в заговор, чтобы убить преосвященного Кирилла, и привели свое намерение в исполнение, но владыка спасся от убийц и ждал положенного ему часа для отшествия от мира сего, в пределах которого он поистине «совершил все земное».

Последние годы «Райского змея» после того, как на него восстали не чужие люди, а даже его собственная дочь, все-таки не были отменою от всей его прежней, продолжительной жизни. Они «прошли в ссорах и тяжбах», и только, наконец, в мае месяце 1607 года для него ударил час смерти. Святитель опочил семидесяти с лишком лет, из коих 30 лет архиерействовал, ведя православную церковь к распадению, к которому она не могла не придти, имея епископов, из коих «трудно указать людей, соответствовавших высоте своего служения».

Но историческая справедливость обязывает, однако, исследователя ответить, что преосвященный Кирилл не был человек неверующий, а напротив, он был в вере тверд и «греческого обряда любитель»; а также много полагался на очистительную силу молитв церкви за умерших.

За полтора месяца до своего успения преосвященный Кирилл написал «тестамент», или духовное завещание, в котором, «вспоминаючи грехи свои, просил святое Божеское милосердие не помнить его злости и не входить с ним в суд». Объяснясь так с Провидением, он завещал смертным «богатое наследство», причем не лишил благостыни и дочь с зятем, которые ранее покушались на его жизнь. Надо было раздавать, когда нельзя было более ни уберечь при себе, ни унести с собою. Потом владыка приказал «похоронить» «себя учтиво, собором, по греческому чину погребения епископского», совершать сорокоуст и раздать 200 золотых бедным с тем, чтобы они молили у Бога «об отпущении грехов». Не позабыл он позаботиться и о храмоздательстве, назначив «150 золотых на постройку церкви».

«Мощи» почившего святителя опрятали и погребли, как он приказал, «обычаем греческим», и справили сорокоуст, а из оставленного им «богатого имущества» отделили 200 золотых на долю молельщиков за его душу, до 150 монет «на постройку церкви, в которой должно было приносить за его грехи моления и искупительную, бескровную жертву».

Он кончил, но плоды его делания остались: люди православные, видев во главе церкви таких иерархов, как преосвященный Кирилл и другие ему подобные, не оказали того усилия устоять в отеческой вере, за недостачу коего их укоряют иные историки. Простой народ, менее понимавший в этих настроениях и менее рассуждающий, обнаруживал еще более стойкости, но людям, более сведущим и рассуждающим шире, все это стало до такой степени противно и несносно, что многие из них уже не могли взять в толк, за что лучше уместно стоять, чтобы уберечь возможность воспитать детей и самим дожить век непостыдно и мирно в ладу с какою-нибудь церковью, с которою можно удобнее мириться. И вот почему они часто так легко переходили не только в унию, но даже прямо в католичество, хотя и в сем последнем была почти та же безнравственность, и в самом католичестве чувствовалось уже движение в сторону протестантизма. Но католическое духовенство в значительной мере умело ловчее вести свои дела, и притом католическая вера, как господствовавшая в государстве, пользовалась преимуществами, которые всегда имеют значение для людей, желающих достичь неба, не теряя у себя из-под ног земли.

«Киевская старина», к сожалению, однако ни одним словом не отметила, почему из православных, выведенных из терпения ничтожеством и безнравственностью своих епископов, движение обнаружилось все-таки в сторону католичества и унии, а не в сторону протестантства, где христианская нравственность и тогда стояла сравнительно выше и ближе к евангельскому идеалу. Но причины этого, впрочем, очевидны и просты: народ дорожил внешним обрядам, без которого не понимал христианства и шел только туда, куда клонились его пастыри. Чтобы стало возможно народное движение в духе протестантизма, потребовалось еще целых двести лет, успехи грамотности и распространение книг Св. Писания. Только тогда на юге России выяснилось такое церковное положение, при котором стало оказывать свое влияние протестантское учение, охватившее нынче этот край под неясным названием «штунды». Но замечательно, что на этот раз покидающими православие для штунды являются уже не представители образованных классов, а сельское население, и что, однако, и эти люди первою причиною к своему разладу с церковью считают невозможность ладить с духовенством, в среде коего, как им кажется, будто бы не только оскудел, но даже совсем иссяк дух веры и любви христианской.

Словом, те же личные качества православной иерархии, которые двести лет назад приуготовляли умы и сердца людей к сознанию необходимости перехода в иную церковную группу, по всем видимостям качествуют и доселе, и очень может быть, что они произведут какие-либо однородные последствия, хотя в несколько иной форме, более отвечающей духу времени и более короткому знакомству простого народа с Библией. «Biblia est mater hereticorum»[1] – говорят католические богословы, отличающиеся, по крайней мере, большою последовательностью.