Православный клир, как много раз сказано и доказано, в нынешних церковных движениях на юге России явился столь же небезучастным и небеспричинным, как и в оно время, когда православие так успешно разлагалось в унию. Уния снова воссоединена с православием государственными мероприятиями такого времени, которое недавно изданная по распоряжению обер-прокурора синода книжка о расколе считает особенно благоприятным для дел церковных. Вся рознь тогда чуть не была искоренена до конца, но вот прошло немного лет, и вместо старой розни является новая, и опять все жалуется на старое зло, – на духовенство, которое наконец и сам нынешний обер-прокурор св. синода г. Победоносцев в речи, сказанной в Киеве, подверг суровому осуждению.

Где же средства против этого зла, если даже не в мощных руках г. обер-прокурора?..

Киевский исторический журнал дает чувствовать, где было такое средство и как оно потеряно. Показывая нам любопытные мелочи старой архиерейской жизни, из коих выходят очень крупные выводы, «Киевская старина» вполне верно изъясняет причины, по которым южнорусские епископы дошли до того «поразительного упадка нравов», при котором «трудно стало найти между ними людей, соответствовавших высоте их служений». Причина эта, по мнению редакции, во главе которой стоит бывший профессор духовной академии, заключается «в системе замещения высших церковных должностей в православной иерархии». Она обозначилась после того, как «древний обычай свободного избрания клиром и народом лиц, достойных занятия высших церковных должностей, вышел из практики и был заменен простой рекомендацией претендента со стороны особенно знатных духовных или светских лиц». После этого вырванное из рук «клира и народа» право избрания в существе выпало и из рук высших духовных лиц, получивших право «рекомендаций», и, вероятно, думавших фактически им пользоваться. Они ошиблись: короли внимали их рекомендациям только тогда, если эти рекомендации отвечали собственному выбору монархов, которые сами не всегда могли знать претендентов, а притом и не всегда руководились соображениями религиозными. Между тем это всего важнее в делах церковных, так как, к сожалению, весьма возможно, что человек, очень удобный в смысле политическом, оставляет желать много лучшего в смысле нравственном. Короли, стоя, по высоте своего положения, далеко от среды, из которой избирались епископы, не могли их знать со всех сторон и потому легко могли впадать в ошибки, делая назначения неудачные, а потом должны были отстаивать своих плохих избранников, вроде святителя Кирилла.

На его внушительном примере мы видим, что тут «последняя вещь была горше первыя».

Право же избрания епископов королями фактически явилось в руках королей таким образом, что они, пользуясь de jure будто бы только правом «утверждения» кандидатов, de facto[2] «просто-напросто сами назначали кого хотели». Этого лица, стершие из практики голос народного избрания ради присвоения себе права «рекомендаций», не предусмотрели… Потом они могли жалеть, но пословица говорит: «Что укоротишь, того не воротишь».

Таким образом, дело церковное в юго-западном русском крае было доведено до того, что, когда церкви здесь стала угрожать опасность потери своей самостоятельности, за нее не только не нашлось того числа сильных борцов, какого следовало ожидать, но сами же епископы явились пагубниками православия и самыми деятельными приуготовителями церковного распадения.

При этом для полноты и ясности представления, конечно, весьма уместно показать: как же относились к описанным делам другие епископы, которым все это не могло быть чуждо? Неужто они не протестовали, не слали преосвященному Кириллу увещательных и обличительных грамот, за которые брался даже отшельник отдаленного Афона? Нет, ни обличений, ни увещений владыке Кириллу, пользовавшемуся милостями короля, они посылать не дерзали, но протест от них был, только в какую сторону? «Архиереи с видом угнетенной невинности удалились под защиту короля, с представлением, что вот-де, милостивый господарь, совершается новая неслыханная речь: овечки на пастырей жалуются и нас за пастырей своих не признают».

Как должны были любить бедные «овечки» таких пастырей, не входящих с участием во двор овчий, а «прелазящих инуде»?

Так, как они их любили.

Над сими пастырями сбылось вполне слово Писания: «Овцы за ними не шли, а бежали от них, как от наемников».

Писание «мимо не идет», и да будет «благо тем, кого чужие беды делают благоразумными».

По крайней мере, так гласили нам министерские прописи, издававшиеся во дни нашего детства с разрешения цензора Елагина, под несчастною фирмою которого теперь какие-то бездарные писаки выпускают лживые и глупые книжки о духовенстве.