_______________

* С е н а т о м Марат называл на римский манер Национальное собрание.

Это были смелые, гордые слова.

И сила их казалась тем большей, что неслись они из мрака подземелья.

Июль 1790 года обозначил важную грань на революционном пути Марата.

До сих пор, несмотря на все свои выступления против аристократов, двора, Байи, Неккера, революционер-публицист в основном оставался на почве законности. И если ему приходилось скрываться и даже покидать Францию, то это были эпизоды, лишь временно нарушавшие его легальную жизнь.

Теперь положение менялось.

Марат объявил войну, смертельную, беспощадную войну двору, министрам, Ассамблее, муниципалитету, главнокомандующему, всем новым господам, выплывшим на волне революции. Он открыто призывал к восстанию, призывал в таких словах, которые не оставляли надежды на мир.

Это значило, что в глазах Ассамблеи, министров, командования он стал мятежником, врагом общества, поставившим себя вне закона.

Это значило, что отныне ему предстояла жизнь изгнанника, только изгнанника.

Но теперь он не мог уехать, поскольку должен был продолжать борьбу.

И он ушел в подполье, ушел без надежды когда-либо его покинуть.

Первое время Марат скрывался в катакомбах монастыря кордельеров.

Подземелье монастыря представляло настоящий лабиринт.

Журналист осваивал то одну, то другую извилину этого лабиринта, стараясь устроиться подальше от выхода. Жил он среди постоянной сырости, зловонных нечистот, в непроглядной тьме; спал на земле, накрывшись одеждой, а писал при огарке свечи, сидя на камне и держа бумагу на коленях.

Вскоре полицейские начали следить за монастырем.

Тогда журналиста приютил мясник Лежандр, верный его почитатель. Из одного подвала Марат перебрался в другой. Теперь он обитал в погребе под домом, в складском помещении, заполненном бараньими тушами и кадками со льдом.

Лежандр, близкий приятель Дантона и один из ведущих кордельеров, был на примете у полиции. Дом его постоянно посещали жандармы, заглядывавшие во все углы и кладовки.

Пришлось уйти и отсюда.

Где только не побывал он в эти годы! Иногда очередное убежище служило ему лишь на одну ночь, иногда он задерживался там на месяцы. Но наступал момент, когда приходилось срочно бежать и отыскивать новое укрытие.

И всегда находились люди, которые с радостью предоставляли ему свой угол или чулан, верные друзья, на которых можно было положиться.

Мытарства Марата не прошли бесследно.

Напряженно работая в полутьме, месяцами не видя дневного света, он терял зрение, его постоянно мучили тяжелые мигрени, вызвавшие привычку стягивать голову мокрой косынкой.

Постоянное недоедание, каменный пол вместо постели - все это подтачивало здоровье, а полное одиночество, длившееся месяцами, не могло не породить горечи, которая чувствуется во многих его статьях. Его статьях...

Да, при всем этом он сохранял связь с внешним миром, общался со своими корреспондентами и откликался на каждое важное событие дня.

Не успевало оно произойти, а Друг народа уже предсказывал его результаты. Сегодня он клеймил новое покушение роялистов на свободу прессы, завтра открывал тайную причину кровавых событий в Нанси, послезавтра разоблачал очередной антинародный декрет!

Лафайет, Комитет розысков, полицейское управление буквально сбились с ног, пытаясь обнаружить его типографию.

Но типография была столь же неуловима, как и редактор: она кочевала с места на место, почти всегда успевая вручить подписчику свежий номер нелегальной газеты, запрещенной добрым десятком специальных постановлений.

Голос из подземелья будоражил народ и звал на новые бои за свободу, счастье и братство, поднимал тысячи бойцов на решающий штурм вековых твердынь.

8. КОНЕЦ ТРЕТЬЕГО СОСЛОВИЯ

Был вечер 20 июня 1791 года.

Заседание Якобинского клуба продлилось дольше обычного: разгорелась жаркая борьба вокруг двусмысленного поведения лидеров крупной буржуазии, подыгрывавших двору. Дантон, выступавший последним, прямо обвинил Лафайета в измене делу революции; в заключение он предостерег якобинцев:

- Хотя наши враги разоблачены, не предавайтесь дремоте, остерегайтесь кажущейся безопасности!

Оратору бурно аплодировали.

Дантон вышел из клуба вместе с Демуленом, Фрероном и еще несколькими друзьями; не вслушиваясь в общий разговор, он тихо повторял последние слова своей речи:

- Не предавайтесь дремоте, остерегайтесь кажущейся безопасности...

Они шли вдоль Тюильрийского парка. Ночь была темной, и пять освещенных окон дворца выглядели настоящей иллюминацией. Через каждые двадцать шагов стояли сторожевые посты.

- Смотрите, - сказал Демулен, - как охраняют августейшую семью! Пока их столь усердно сторожат, мы в безопасности!

- Остерегайтесь кажущейся безопасности, - мурлыкал Дантон, посматривая на освещенные окна дворца.

Фрерон напомнил:

- А знаете ли вы, что завтра появится номер "Друга народа", в котором наш Марат опять толкует о бегстве короля! Кстати, он предсказывал его именно на сегодня, но вот сегодня прошло, и ничего не случилось!

- Сегодня еще не прошло, - сквозь зубы процедил Дантон.

Все смолкли, словно остановленные страшным предчувствием.

В это самое время через маленькую дверь на противоположной стороне Тюильрийского дворца крадучись вышли несколько человек. В одном из них, как он ни драпировался в свой серый плащ, можно было узнать короля. На углу улицы Эшель их ждал экипаж.

То, что произошло в эту темную июньскую ночь, отнюдь не было случайным.

С самого начала революции крупная буржуазия действовала на два фронта.

Борясь против абсолютной монархии и привилегий старого порядка, она использовала народ.

Но она боялась этой силы не меньше, чем тех, против кого ее использовала; поэтому, едва лишь были достигнуты первые успехи в борьбе против старого порядка, лидеры крупной буржуазии поспешили заключить союз с монархией против народа. Мало того, они обласкали монарха, наделили его широкими правами, обеспечили его материально: по так называемому "цивильному листу" на содержание короля была отпущена громадная сумма двадцать пять миллионов ливров в год, плюс четыре миллиона для нужд королевы! Крупные собственники стремились превратить Людовика XVI из короля дворянства и духовенства в короля буржуазии; а такого короля, если он станет послушным орудием их воли, не грех было и озолотить!

Слепцы! Они забыли простую истину: как ни золоти прутья клетки, она все равно останется клеткой.

А король, королева, их близкие, остатки их двора - все они чувствовали себя пленниками. Было наивным надеяться, что Людовик XVI, с детства смотревший на себя как на помазанника божьего, окруженный блестящей и раболепной знатью, согласится стать "конституционной исполнительной властью", королем без дворянства и духовенства, лишенным своего величия и своих прерогатив, обреченным на роль рычага в руках новых хозяев страны.

Король и королева ни минуты не думали о примирении с подобным порядком вещей. Когда народ сорвал все попытки обратиться к силе, решили проявить показную покорность и тайно вести переговоры с врагами революции. Мирабо подсказал план действий: пусть Людовик тайно бежит из страны, отдастся под покровительство иностранных государей, а затем с их помощью восстановит во Франции абсолютную монархию!..

План показался соблазнительным. И хотя сам Мирабо до 1791 года не дожил, именно теперь, получив большие средства благодаря цивильному листу, коронованные пленники решили действовать.

21 июня Париж был разбужен гудением набата и тремя пушечными выстрелами. Свершилось: птички улетели, золоченая клетка оказалась пустой.

Впрочем, большая часть парижан знала все задолго до набата. С семи утра люди были на ногах. С удивлением и гневом обсуждали новость. Гревская площадь, Пале-Рояль, набережные и Тюильрийский парк были похожи на живое море. Секции и клубы объявили свои заседания непрерывными. Народ проник во дворец. Портрет короля был сброшен, а личные вещи королевы топтали ногами. Кто-то высказал предложение: если короля схватят и привезут обратно, выставить его на три дня на публичное посмеяние, а затем выдворить из Франции. Предложению аплодировали. Измена монарха рассеивала монархические иллюзии народа.