А маленькая Сажи все бегала, все бегала с прутиком, стремясь показаться взрослой пастушкой, способной руководить козой и ее козлятами…

Теперь по этой дороге, поднимаясь из лощины, в село втягивалась разведрота федералов. Втягивалась пешим порядком, двумя параллельными колоннами. «Броня» — две бээмпушки и гусеничный транспортер — двигалась отдельно.

Высоко в небе, отстреливая тепловые ловушки, чтобы не нарваться на «стингер», крутили мельницами лопастей два вертолета. С них федералы рассматривали опасную южную оконечность села.

Туда, на юг, рано поутру ушли дядя Лека и дядя Руслан с ее двоюродными братьями. Ушли с отрядом из почти сотни бойцов. Среди которых почти половина была из их села. И половина из этой поло вины состояла из ее ровесников и одноклассников…

Гоча, Тимур, Аслан Закиевы. Руслан, Ахмет, Лека Биктимировы…

Гоча был ее нареченным.

Отец, когда ей было еще восемь лет, как-то на праздник, после длинного зимнего поста, сказал за столом своему другу Зелимхану Закиеву: «Вот невеста для твоего Гочи…». И Зелимхан, улыбнувшись, подозвал ее, погладил по голове и подарил золотую цепочку.

С Гочей они в один класс ходили. Но серьезно к этой помолвке не относились. Гоча ее как женщину не воспринимал. Он и не глядел никогда в ее сторону. Разве что, когда родители просили в праздник станцевать для них… Да и она не представляла себе, что Гоча сможет стать ей близким и любимым человеком.

Страшно признаться, но как о мужчине Айшат втайне мечтала о русском актере Бочкине, которого видела по телевизору и в кино.

И когда она ночью, ложась спать, начинала мечтать о поцелуе и прикосновении, Айшат представляла себе, что тем мужчиной, что поцелует ее, будет русский артист Бочкин.

Она представляла, что Бочкин — русский офицер, добровольно перешел в отряд ее дяди Леки, что он добровольно принял ислам и стал заместителем командира отряда.

И она представляла, как он целует ее. Целует и трогает ее тело. Представляла и с тем засыпала.

А Гоча? А Гоча ушел с отрядом, ушел, словно вьючное животное, нагруженный реактивными гранатами для «мухи»… Ушел и даже не оглянулся в ее сторону.

Убьют его, она и не заплачет. Тоже мне, жених!

Федералы вошли в село.

Началось самое неприятное. То, что они называют зачисткой. Ищут бандитов. А в подвалах, кроме женщин и немощных стариков — никого. Все мальчишки, кому больше тринадцати лет, даже ровесники ее сестренки Сажи, все ушли с дядей Лекой и его отрядом. В отряде от них толку никакого, но останься они…

Но останься они, и федералы их тоже запишут в бандиты. Будут руки разглядывать — нет ли следов от ружейного масла да мозолей от курка и затвора…

А у какого мальчишки их теперь нет? Даже она, Айшат, с закрытыми глазами соберет и разберет автомат. Да что там она! Сажи, и та умеет затвор передернуть да от пуза пальнуть…

Их подвал осматривали с особой тщательностью.

Эфэсбэшник с майорскими погонами, тот все уже знал — и про то, что они родственники полевого командира Леки Бароева, и про то, что их отца, Ислама Бароева, уж год как забрали в Грозный по подозрению в сотрудничестве с братом.

Вытащили из подвала и чемодан с архивом краеведческого музея. Минер долго и опасливо колдовал над чемоданом. Потом открыл крышку и подозвал фээсбэшника. Тот, не снимая велосипедных перчаток, порылся с документах, взял тетрадку первого тома дневников Иртеньева, полистал… И, заметив напрягшееся выражение на мамином лице, спросил:

— Ваше?

Мать долго объясняла ему, откуда эти тетради, мать волновалась. И от волнения ее русская речь, доселе чистая и без акцента, даром разве педагогический по русской литературе в Ростове заканчивала, вдруг стала ломаной, с ужасным акцентом… И Айшат даже улыбнулась этим характерным оборотам, когда путают спряжения и падежи…

Майор потерял интерес к чемоданчику и переключился на дом.

Два минера с миноискателями и острыми щупами обошли весь их двор. Тыкали палками в кормушки для животных, ковыряли земляной пол в сарае…

Сама не зная зачем, Айшат незаметно вытащила из чемодана три толстых тетрадки и сунула себе под рубашку.

— Ладно, Степанов, заканчивайте, — сказал майор устало. Он закурил. Постоял посреди двора. Потом вдруг, словно вспомнив что-то, сказал сержанту из минеров:

— Забери этот чемодан с документами, Степанов, и брось его в мой «уазик»…

Мать вспыхнула и, окончательно забыв русские склонения и падежи, запричитала, как полуграмотная:

— Ти зачэм, ти зачэм, ти зачэм!

Майор толкнул ее в грудь и вышел со двора.

И только три толстых тетрадки, три спасенные тетрадки, вдруг отчего-то стали греть душу маленькой Айшат. Она не отдала русским воспоминаний их предка. А значит, она ослабила их.

Ведь русские не помнят все восемь колен.

Они и теперь не будут помнить.

По мере того, как раненый чеченец выздоравливал, все темнее становились над ним тучи казачьих настроений. В большинстве станичные казаки считали, что держать татарина надо под запором, как пленника, хорунжий Рудых предлагал его отправить с оказией в крепость Нагорную, а дед Епишка говорил, что лучше места для чечена, чем глубокая яма, не найти.

Но больше всех не любил этого горца слуга Басаргина — Федор. И неудивительно, ведь на него легла самая неприятная работа по уходу за немощным врагом.

— Лежит себе, полеживает, — ругался он, — душой уже с Аллахом своим беседует, а гадит еще здесь, на Земле. Молочка ему еще козьего вливай! Лучше уж кобелю хозяйскому — все больше проку. И добро бы был из дворян ихних — хан или, на худой конец, бек — а то, наверное, такая же босота. Все война! Уважение к басурману! Разве ж эти черти ходили бы так за русским солдатом? Резанули бы кинжалом по горлу, и весь уход! Хорошо, должно, с англичанами воевать или с испанцами. Ежели, например, я попал раненым к ним в плен, может, мне бы тоже был почет и уважение. А я бы ни за что не признался, что неблагородного звания. Зачем? Обхождение господское я знаю. Никто бы не отличил. А при смерти мы все одинаковые, небритые… Носы только вот у нас разные. Ишь, носяра какой торчит! Черт нерусский!.. Вот и лежал бы я на перинах, испанцы или французы мне бы лучший уход давали, на серебряной посуде яичко вареное приносили. Только бы рана зарастать не спешила, а я бы пожил у них в свое удовольствие…

Единственная книга, которую Федор читал и перечитывал, была «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, написанные им самим». В этом он был похож на своего барина, который хоть и читал разные книги, в том числе и французские, но тоже был заядлым однокнижником, то есть по-настоящему ценил только роман корнета Нижегородского драгунского полка Лермонтова «Герой нашего времени».

В один из дней Федор нашел лежанку пустой. Сначала он обрадовался, что «нехристь злобная» убежала, но скоро обнаружил чеченца лежащим на полу.

— Дикий, дикий, а тюфячок с лежанки подстелил. Отвыкает от кроватей высоких. Значит, точно на поправку пошел.

На следующее утро Федор увидел первые движения вчера еще безжизненного тела. Чеченец стоял на коленях на тюфяке, повернутом почему-то под углом к стене, что-то шептал и водил ладонями по лицу, точно умываясь.

— А чеченец ваш, Дмитрий Иванович, как поклонился, так и стоит, носом своим уткнувшись. Поднять его али как?

— Во-первых, Федя, он не чеченец, а аварец по национальности. Во-вторых, зовут его Ахмаз. Называй его, пожалуйста, по имени… И, наконец, не мешай ему Бога благодарить.