Возвращаясь на Землю, пристегнутые по двое в одном кресле, прижавшись друг к другу теснее, чем любовники, все они уже были героями, и все их обожали, даже Роджера, даже Дори.

Но все это было давным-давно.

С тех пор Роджер Торравэй дважды облетал Луну, пилотируя корабль, пока спецы по радиотелескопам проводили орбитальные испытания нового стокилометрового зеркала на обратной стороне. И наконец, он пережил аварию при посадке на Марс. Тогда им снова посчастливилось вернуться на Землю целыми и невредимыми, но в этот раз ореол славы и доблести рассеялся. Так, обычное невезение и технические неполадки, ничего особенного.

После этого Роджер в основном занимался, если можно так выразиться, политикой. Он играл в гольф с сенаторами из комиссии по космосу и курсировал между еврокосмическими центрами в Цюрихе, Мюнхене и Триесте. Его мемуары пользовались достаточным спросом, а время от времени он входил в экипаж дублеров для какого-нибудь полета. По мере того, как космическая программа быстро скатывалась с позиции национального приоритета до позиции бедного родственника, настоящей работы у Роджера становилось все меньше.

Правда, он еще оставался в списке дублеров для одного полета, хотя помалкивал об этом, собирая голоса в поддержку космического агентства. Ему было запрещено говорить об этом. Этот пилотируемый полет, который, суда по всему, рано или поздно будет утвержден, впервые в космической программе нес гриф «совершенно секретно».

Мы возлагали на Роджера Торравэя большие ожидания, хотя он и не отличался от других астронавтов ничем особенным. Слегка перетренированный, соскучившийся по настоящему делу, порядком рассерженный происходящим с их работой и мысли не допускающий о том, чтобы променять эту работу на что-то другое, пока остается хоть один шанс снова прославиться. Они все были такие, даже тот, который был монстром.

Торравэй часто думал о человеке, который был монстром. У него были на то свои причины.

Сейчас он сидел в кресле второго пилота, в двадцати четырех тысячах метров над Канзасом, и следил, как светлое пятнышко на радаре плавно ползет к краю экрана.

— Дерьмо, — заметил пилот.

Пятнышком был советский Конкордский III. Их СВ-5 старался угнаться за русским с того самого момента, как они засекли его над плотиной водохранилища Гаррисон.

Торравэй усмехнулся и еще немного сбросил мощность. С ростом относительной скорости точка-Конкордский поползла быстрее.

— Уходит, — мрачно заметил пилот. — Как по-твоему, куда он собрался? В Венесуэлу?

— И правильно сделает, — ответил Торравэй, — учитывая, сколько вы оба жрете топлива.

— Аа, ладно, — пожал плечами пилот, нимало не огорчаясь тем фактом, что они порядком превысили принятую согласно международным договоренностям границу в полтора Маха. — Что там такое в Талсе? Обычно нам сразу дают посадку, с таким-то ВИПом,[1] как ты.

— Должно быть, садится ВИП поважнее, — покачал головой Роджер.

Это была не догадка — он знал, что это за ВИП. Важнее Президента Соединенных Штатов персоны не бывает.

— А ты неплохо ведешь эту тачку, — великодушно заметил пилот. — Хочешь сесть сам? То есть, когда дадут посадку.

— Нет, спасибо. Пойду лучше соберу шмотки.

Однако Роджер остался в кресле, поглядывая вниз. Самолет стал терять высоту, снижаясь над рваными кучевыми облаками. Чувствовалось, как машину кидает в восходящих потоках. Пилот взял управление на себя, и Торравэй убрал руки со штурвала. Скоро они минуют Тонку, справа по борту. Интересно, как дела у монстра?

Пилот все еще был настроен великодушно.

— Нечасто приходится летать, а?

— Только, когда дают порулить, кто-нибудь вроде тебя.

— Нет проблем. А можно поинтересоваться, чем ты вообще сейчас занят? Я имею в виду — кроме ВИПендривания и тому подобного?

На это у Торравэя был заранее готовый ответ.

— Административная работа.

Он всегда отвечал так на вопрос, чем он занимается. Иногда у вопрошавшего был нужный допуск, не только от государственной службы безопасности, но и от внутреннего голоса, встроенного радарчика, подсказывающего, кому можно доверять, а кому — нет. Тогда Роджер говорил: «Делаю монстров». Если ответом были слова, подтверждавшие, что собеседник тоже входит в число посвященных, Роджер мог добавить еще одну-две фразы.

Программа внеземной медицины была вовсе не секретной. Все знали, что в Тонке работают над подготовкой астронавтов к жизни на Марсе. Секретом было то, как их готовят: сам монстр. Если бы Торравэй сболтнул лишнее, он рисковал бы и свободой, и работой. А свою работу Роджер любил. Работа позволяла ему содержать свою красавицу жену и ее фарфоровый магазинчик. Благодаря своей работе он был уверен, что сделанное им останется в памяти людей. Кроме того, работа давала ему возможность бывать в интересных местах. В бытность свою астронавтом Роджеру, правда, приходилось бывать в местах еще более интересных, но увы, находившихся в космическом пространстве, а потому несколько безлюдных. Куда больше ему нравились такие местечки, куда приходилось добираться не ракетой, а частным самолетом, где его встречали льстивые дипломаты и потрясающие женщины в вечерних нарядах. Конечно, нужно было помнить и о монстре, но это не очень беспокоило Роджера. Не очень.

Они пролетели реку Симаррон, даже не реку, а ржавое русло, которое станет рекой, только когда пройдет дождь, отклонили сопла до вертикали, сбросили газ и мягко приземлились.

— Спасибо, — бросил пилоту Роджер и пошел в роскошный салон за своим багажом.

На этот раз, прежде чем вернуться в Оклахому, он заглянул в Бейрут, Рим, Севилью и Саскатун, одно жарче другого. Поскольку их ждали на торжественной встрече с президентом, Дори встретила его в мотеле аэропорта. Она принесла костюм, и он тут же принялся переодеваться. Роджер был рад вернуться домой, рад вернуться к сотворению монстров и к жене. Выходя из душа, он ощутил быстрый, могучий всплеск желания. В голове у Роджера тикал хронометр, отмеряющий минуты личного времени, и ему не требовалось смотреть на часы, чтобы знать: время еще есть. Ничего страшного, если они опоздают на пару минут. Но в кресле, где он ее оставил, Дори не было. Телевизор работал, в пепельнице дотлевала сигарета, а ее не было. Опоясавшись полотенцем, Роджер уселся на кровать, и сидел так, пока хронометр не подсказал ему: оставшегося времени уже ни на что не хватит. Тогда он встал и начал одеваться. Дори постучала в дверь, когда он завязывал галстук.

— Извини, — улыбнулась она, когда он открыл. — Не могла найти автомат с кока-колой. Одна мне, другая тебе.

Дори была почти такой же высокой, как и Роджер, зеленоглазой от природы и брюнеткой по желанию. Она вытащила из сумочки щетку, обмахнула плечи и рукава его пиджака, потом чокнулась с ним банками и сделала глоток.

— Нам пора. Выглядишь, как под венец.

— А под одеяло? — ответил он, обняв ее за плечи.

— Я только что накрасилась, — увернулась она, подставив щеку. — Очень приятно, что сеньориты оставили кое-что и для меня.

Роджер добродушно усмехнулся. Это была их общая шутка — что он в каждом городе спит с какой-нибудь девушкой. Ему нравились эти шутки. В жизни было не так. Пару раз он пытался испробовать свои силы в прелюбодеянии, и это принесло больше огорчений и хлопот, чем радости. Однако ему нравилось думать о себе, как о мужчине, жене которого приходится беспокоиться, что на ее мужа заглядываются другие женщины.

— Не станем заставлять президента ждать, — сказал он. — Выводи машину, а я рассчитаюсь за номер.

Действительно, ждать президента они не заставили: пришлось вытерпеть два часа с лишним, прежде чем они вообще его увидели.

Роджер был знаком с обычной процедурой проверки службы безопасности, ему уже приходилось с этим сталкиваться. Двести процентов всех мыслимых и немыслимых средств предосторожности перед возможными покушениями использовал не только президент Соединенных Штатов. Перед приемом у Папы Роджера просвечивали целый день, и то в течение всей краткой аудиенции у него за плечами стоял швейцарец с береттой в руках.