Прозвучало это несколько театрально, как мне показалось, и я уже собрался высказаться по этому поводу, но Говард, заметив это, жестом призвал меня к молчанию. Он снова повернулся к Шину.

— Этот дом?

— Да. С определенностью утверждать не могу, но мне кажется, это здесь. Он должен занимать комнатенку там наверху, в мансарде. Посмотрим. — Он хотел уже пройти в дверь, но Говард взял его за локоть.

— Лучше, если вы останетесь здесь, Шин, — серьезно произнес он. — Лучше дождитесь нас здесь. Мы уж как–нибудь разыщем эту каморку.

— Я не из пугливых, — предупредил Шин, но Говард и слушать его не хотел.

— Вот уж в этом я не сомневаюсь, Шин, — без тени улыбки сказал он. — Но все же не моху позволить вам идти с нами наверх. Вы ведь видели, что произошло с Гордоном?

— Но не думаете же вы, что это дело рук Тремейна! Их ведь с Гордоном с малых лет водой не разлить.

Говард покачал головой.

— Если тут замешана та самая книга, что я предполагаю, а я почти уверен, что это так и есть, Шин, то, боюсь, этот человек — уже не Тремейн, — по- прежнему серьезно произнес он.. — Так что, оставайтесь здесь. Кроме того, нам необходим человек, который прикрывал бы нас с тыла. — Он преувеличенно пытливо стал озираться по сторонам. — Не нравится мне это спокойствие. Так что, если уж хотите помочь нам, то побудьте здесь и глядите во все глаза. А если что подозрительное заметите, тут же дайте нам знать.

Шин не упирался больше, а Говард, повернувшись, зашагал через улицу к дому. Чуть поодаль за ним следовали мы с Рольфом.

Внутри этот дом опять–таки проявлял очень большое сходство с тем, где мы были вчера вечером, только был побольше и загажен был меньше. В длинный, с низким потолком, вонючий коридор выходило множество дверей. Судя по шуму и обрывкам голосов, квартиры и комнаты за ними были вполне обитаемы. Говард целеустремленно направился к лестнице, ведущей на верхние этажи.

Едва мы ступили на первую лестничную площадку, как отворилась дверь и на нас уставилось чье–то заспанное мурло.

— Что вам здесь нужно? — весьма недружелюбно осведомилось мурло.

— Да вот, ищем кое–кого.

— Кого вам нужно? — последовал новый вопрос.

— Одного… нашего приятеля, — помедлив, ответил Говард. — Нам сказали, что он здесь живет. Тремейн.

— Тремейн? — Теперь человек уже не скрывал своего недоверия. — Да, он здесь живет. В мансарде. На самом верху. Что вам от него нужно?

— А вот об этом мы сами ему скажем, — пробурчал Рольф. Мужчина хотел было не согласиться с таким поворотом беседы, но, еще раз взглянув на Рольфа и убедившись, что они с ним явно в разных весовых категориях, поспешно скрылся в своей каморке.

Говард кивнул.

— Вперед.

Мы устремились вперед, прошли через еще один мрачный коридор, добрались до лестницы на мансардный этаж. Здесь было полутемно, но все же можно было разобрать единственную дверь в узком проходе.

Говард, подняв руку вверх, призвал к тишине и, приложив палец к губам, извлек из кармана пальто револьвер. Рольф тоже не мешкал, лишь я не спешил. Вообще–то приятная тяжесть пистолета всегда внушает уверенность в подобных ситуациях, но сейчас я понимал, что, если за этой дверью нас поджидает реальная опасность, то никакое оружие нам уже не поможет. Нам уже вообще ничего не поможет.

— Не входить! Ждать здесь! — приказал Говард. — И смотреть в оба! — Согнувшись, он совершенно беззвучно положил на пол трость, шляпу и пальто и, слегка пригнувшись, стал приближаться к двери.

Дверь отворилась, когда ему до нее оставался лишь один шаг.

Говард замер в ошеломлении. Сквозь эту без единого скрипа открывшуюся перед ним дверь нашему взору открылось очень странная комната.

Или, вернее, то, во что она превратилась.

Картина эта была странной и в той же степени жуткой.

На полу клубился туман, светящийся изнутри зеленым, туман, от которого исходил резкий запах. Стены были покрыты толстенным слоем льда, а с потолочных балок, уходящих вверх под острым углом, свисали серые клочья чего–то липкого, похожего на паутину. И весь воздух этой комнаты пульсировал синхронно с туманом, столы, стулья, кровати — все в этой комнате было покрыто льдом. На нас пахнуло ледяным, арктическим холодом.

Но я не в состоянии был сосредоточить свое внимание на всем этом. Взгляд мой, словно под воздействием гипноза, был неотрывно прикован к круглому столу у окна — лишь его одного из всей мебели пощадил этот страшный лед. К столу и тому, кто за ним стоял…

— Входите, мистер Лавкрафт, — произнес он. Голос этот звучал ужасно, противоестественно резко, звеняще, словно пыталось говорить существо, состоявшее из стекла или льда. — Я ждал вас.

Говард не спешил воспользоваться приглашением. Револьвер в его руке заметно подрагивал, чуть опустился, потом резко взметнулся вверх.

— Уберите оружие, Лавкрафт, — велел стеклянный голос. — Вы же понимаете, что против меня это ничто. — Обойдя вокруг стола, он вышел на середину комнаты и сделал приглашающий жест. Я видел, как от его лица отваливались небольшие кусочки льда и, беззвучно падая, исчезали в клубящемся у пола тумане. Как этот человек мог оставаться в живых?

— Кто… кто вы? — запинаясь, спросил Говард.

— Кто я? — Лицо этого человека оставалось совершенно бесстрастным, словно маска, но он все же рассмеялся, и у меня от этого смеха похолодела спина. — Я тот, кого вы искали, Лавкрафт. Вы, вместе с вашим придурковатым молодым приятелем. Я — Тремейн. Вы же хотели ко мне зайти. Или вы искали не столько меня, сколько вот это? — Отступив чуть в сторону, он театральным жестом показал на стол.

Едва увидев книгу, Говард вздрогнул и съежился, словно от удара хлыстом.

Она раскрытой лежала на столе — толстенный, переплетенный в окаменевшую от времени свиную кожу фолиант. Зеленоватое свечение, заполнявшее комнату, казалось, сгущалось у этих пергаментных страниц, и несмотря на то, что я стоял довольно далеко, мне казалось, что закорючки–буквы на пергаменте каким–то образом двигались.

Внезапно Говард, охнув от изумления, вышел из оцепенения и шагнул в комнату. Тремейн, тут же подскочивший к нему, загородил ему дорогу.

— Я бы не советовал вам прикасаться к ней, — тихо предупредил он. — Это означало бы вашу гибель, Лавкрафт.

Говард секунду или две смотрел на него полным ненависти взглядом.

— Что вы наделали, идиот? — прохрипел он.

— То, что должен был сделать. — Тремейн тихо засмеялся. — И вам это известно, Лавкрафт. Если бы вы об этом не знали, вы бы не пришли сюда. Но теперь уже поздно. — Он повернул голову и посмотрел на нас с Рольфом. Мы так и оставались за порогом. — Вы бы вошли, господа, что ли? — пригласил он. — Не бойтесь — ничего здесь с вами не случится, если вы будете достаточно благоразумны.

Все во мне восстало, едва я услышал это приглашение, мой внутренний голос орал мне, чтобы я поскорее уносил отсюда ноги, но я все же, преодолев голос воли, переступил порог и вошел в эту комнату. И сразу же мороз окутал меня своим ледяным покрывалом, и от ног моих вверх по телу поднималось отвратительное чувство очень странного холода, едва я ступил в эти клубы тумана, переливавшегося у пола. Чувство было такое, словно по моим икрам вверх ползут тысячи крохотных паучков.

— Вы просто безумец, Тремейн, — воскликнул Говард. — Вы же не отдаете себе отчета в ваших поступках.

— О, нет — вполне отдаю, — не согласился Тремейн. — Я сделал то, что должно быть сделано.

— Ведь вы умрете! — сказал Говард.

Тремейн невозмутимо кивнул.

— Вероятно, — ответил он. — Но что такое одна- единственная жизнь, тем более человеческая? — В его устах слово «человеческая» прозвучало почти что оскорблением. — Поздно вы явились, Лавкрафт. Это уже свершилось. Снова будет восстановлена власть истинного властителя этого мира, и она станет еще могущественнее, еще неколебимее, чем прежде. И больше вы уже ничего не сможете сделать.

Я не понял, что Тремейн хотел этим сказать, но слова его разбудили во мне что–то такое, что я уже ощущал прошлым вечером, когда изгонял демонов из тела девочки. И снова, как и тогда, я ощутил себя беспомощным зрителем, воля которого оттеснена куда–то далеко в самую глубину его сознания. Ноги мои без моего участия пришли в движение, я видел словно со стороны, как руки мои поднялись и схватили Тремейна, видел ярость, злобу в его глазах и слышал его страшный вопль, когда он, схваченный чьей–то незримой, исполинской рукой, был отброшен назад.