Культиватор, когда с него сняты защитные металлические щитки, напоминает загадочное космическое растение: в толстых прозрачных "листьях" из органического стекла булькает, барботирует, как неизменно поправляет Боданцев (опять Боданцев?!), обожающий техническую терминологию, наша чудо-хлорелла - мириады крошечных, величиной в одну-две десятых микрона изумрудных шариков. "Листья" причудливым жабо окружают ксеноновые лампы маленькие солнца.

"Это культиватор варианта "А" - старой конструкции, - объясняет Боданцев. - В нем около двадцати литров воды с хлореллой. Двадцать литров хлореллы уравновешивают одного человека весом примерно в семьдесят килограммов. Но если мы поднимем концентрацию углекислоты в три раза - эти двадцать литров уравновесят уже трех испытателей".

А немного позже в записной книжке появился еще один набросок:

Михаил был поглощен культиватором. Я подошел к нему - нужно было договориться, чтобы он перед уходом заглянул к Хлебникову. Да и мы с ним еще не все вопросы разрешили.

"Михаил..."

"Как кровь, - услышал я. - С той же скоростью..."

Я понял, что он говорит о растворе хлореллы.

"Зеленая кровь? - удивился я: - А это неплохо, в этом что-то есть. Если представить культиватор в виде легких... Обратных, так сказать, легких..."

"Как кровь", - повторил Михаил, зачарованно глядя на булькающую, пульсирующую между пластин хлореллу...

"Ах, - услышав мои рассуждения, помню, покачал головой Исследователь Как вас, писателей, манит фантастика. Раствор хлореллы, а вы уже "зеленая кровь"? - Пауза. Размышления. И вдруг: - А, знаете, в этом действительно что-то есть. Вы никогда не слышали о гигантской тридакне? Ну, знаете, литераторы ей придумали такой ослепительно красивый титул: "жемчужная смерть". Ловцы жемчуга, ныряльщики иногда попадают в створки тридакны ногами, ну "... Сами понимаете, чем это заканчивается. Не слышали?" - "Нет, не слышал". - "Поинтересуйтесь на досуге: весьма показательный пример симбиоза моллюска и зооксантеллы..."

Поинтересовался, нашел-таки описание физиологии этого загадочного существа. Раз пять, наверное, перечел, с каждым разом ощущая все нарастающее волнение: вот она - тайна, прикосновение к чуду... Гигантская ракушка в четверть тонны весом, в крови которой мирно сотрудничают кровяные тельца с зооксантеллой (кстати, ближайшей родственницей той самой хлореллы-вульгарис, которая меня поразила в культиваторе института). Сколько живет тридакна никому не известно, может, сотни лет. Но главное - живет, не нуждаясь ни в пище, ни в кислороде, - все это ей дает зеленая кровь...

Зеленая кровь!.. Это была уже больше, чем тема. Сам сюжет! Та самая драматургия, без которой нет литературы. Сюжет - это действие, столкновение, сюжет - это сама овеществленная, обретшая "кровь и плоть" драматургия... И вдруг - словно вспышка в памяти: последний короткий разговор с Исследователем. "Похоже, вас интересуют не столько факты, сколько допустимость отклонений от них?" - "Я просто хочу представить, как это было". - "Представить, как... это могло бы быть?" - "А, пожалуй, вы правы: я так отчетливо вдруг представил в этом зале с гермокамерой людей с букетами цветов, улыбки, волнение... Когда вы планируете начать эксперимент с экипажем?" - "Думаю, года через два-три, не раньше. Но мы ведь вам все показали - даже фильм о самых первых экспериментах. Неинтересно?" - "Ну что вы! Очень интересно... А как вы представляете себе этот эксперимент с экипажем? Как он начнется? Как будет протекать? Так и остановитесь на полутора процентах углекислого газа?" - "Моя обязанность знать, а не воображать. Если мы начнем фантазировать, то..." - "То что же останется на нашу долю? Так?"

И вот передо мной газета: эксперимент с экипажем начался не через два-три года, а через восемь - у науки свой отсчет времени. "Итак, советские ученые сделали новый шаг в создании эффективных биологических систем для длительного пребывания человека в космическом пространстве..." Я невольно сравниваю газетную статью, факты и детали, приводимые в ней, с моей попыткой представить подобный эксперимент еще до того, как была разработана его программа. Прав оказался мой провожатыйИсследователь: у науки свой путь экстраполяции. "В литературе такая экстраполяция называется научной фантастикой, не правда ли?"

Итак, вариант, которого не было. Пока не было...

Глава первая Часы пущены

Эксперимент начнется точно по графику: 10 февраля в 12 часов дня. За два часа до начала техники включили аппаратуру, приборы, прогрели, отрегулировали, гермокамеру облучили кварцем. Я заглянул туда в последний раз, уже перед самым запуском членов экипажа: все чисто - постели, белье, посуда, пакеты с лиофилизированными продуктами, гантели, эспандеры, книги... Все на месте. Заходить в гермокамеру не стал, не стоит раздражать Мардер, она и так извелась, даже похудела в эти последние дни, борясь с "бактериальной грязью": все кварцует, к испытателям в боксе не подпускает никого, кроме врачей, - боится гриппа. Или еще какойнибудь ерунды, которая может сорвать эксперимент. Конечно, стоит в гермокамеру занести какой-нибудь вирус - все в такой тесноте заболеют друг за другом, вирусы и бактерии, как мы убедились, в строгой изоляции дают такие вспышки роста! Микробиологическое наводнение...

Вообще хлопот у микробиологов полон рот.

Лаборатории Руфины Карловны Мардер досталась самая неблагодарная работа замкнуть третий круг, по фекальным массам. Ассенизаторская, одним словом, работа. На этом настоял Хлебников, хотя надо признать, что бактериальный реактор - все же скорее дело лаборатории Боданцева, Да он, Толя Боданцев, собственно, и начинал работу с этим самым "ночным горшком", как прозвали реактор в отделе. Затем Хлебников обязал заниматься "ночным горшком" и лабораторию Мардер, но чистюли-микробиологини, узнав о решении начальства, поднялись на дыбы: наше дело штаммы и посевы, сугубо лабораторная работа, пусть с бактериальным реактором возится сам Боданцев. Он конструктор, а бактериальную массу можно взять на любой станции канализации. И безотказный Толя Боданцев, узнав о бунте микробиологинь, поехал на фекальную станцию, привез бочку вонючей жижи...