Федор Федорович Кнорре

Кораблевская тетка

Сергей Федорович Апахалов давно уже был один в купе, однако мысли о людях, которые несколько часов назад, провожая его, толпились на платформе и махали вслед уходящему поезду, по-прежнему продолжали наполнять его.

Поезд уходил все дальше, а нити, связывающие Апахалова с городом, с оставленной работой, все никак не хотели обрываться.

На первой крупной станции он не выдержал и побежал на телеграф, чтобы послать своему заместителю Макеичеву телеграмму с напоминанием о слете, намеченном на следующую неделю.

После этого на душе стало как будто поспокойнее, но очень скоро он опять поймал себя на том, что сочиняет в уме вторую телеграмму. С досадой завинтив вечное перо, Апахалов лег на диван, заложив руки под голову, и твердо решил начать наконец отдыхать.

Так он и отдыхал добрый час, лежа с крепко сжатыми зубами, уставясь на круглый медный вентилятор на потолке и одергивая себя каждую минуту, когда мысли сами собой возвращались к Макеичеву, к проекту нового стадиона, к тревожно близкому сроку запуска второй очереди городской электростанции, к областному слету, назначенному на будущей неделе...

Только на второй день пути мысли его мало-помалу приняли другое направление. Привычные разговоры, дела потихоньку стали отходить на задний план.

Теперь вспомнилось ему с полной ясностью, что едет он, как это ни странно, по семейному делу. Давным-давно у него никаких семейных дел не было. Да и семьи никакой у него не было. Из родственников доживала век где-то в Кораблевской слободке одна тетка Паша, с которой они не виделись, пожалуй, лет двенадцать.

Месяца три назад Апахалов получил очередную поздравительную открытку, написанную детской рукой. Подпись была: "Соня". Какая-такая Соня совершенно неизвестно. И только в конце была приписка рукой самой тетки: "Поздравляю и я тебя от всей души с великим праздником Первого мая. Твоя старая тетка Паша". Она всегда про себя так и говорила: тетка. Кроме поздравления в открытке вскользь сообщалось, что ей окончательно пришлось выйти на пенсию.

Сколько ей могло быть лет? Немало, коли племяннику уже около пятидесяти.

Сергей Федорович тогда же послал тетке деньги и в ответ получил открытку с угрозами все вернуть обратно и окончательно порвать с ним родственные отношения, если он попробует прислать еще хоть один рубль. По теткиному характеру вполне можно было полагать, что это не пустая угроза.

Апахалов перечел обе открытки, подумал и принял решение навестить тетку, чтобы на месте решить, что делать.

До революции тетка много лет работала воспитательницей в фабричном сиротском приюте, потом стала учительницей начальной школы. Он смутно ее помнил: костлявая, сухая, с желтыми волосами, жгутом закрученными на затылке.

В давно прошедшие времена, когда было еще на свете то, что называлось "семьей Апахаловых", в этой семье ходили рассказы об ее упрямстве. Наверное, она со своими чудачествами, нажитыми в дореволюционные годы, когда жизнь так легко уродовала людей, теперь, на старости лет, одинока. Словом, надо посмотреть, как она там. А в случае чего, может быть, и взять ее к себе.

Проводник, постучав в купе, объявил, что сейчас будет Любавино.

За стеклом вагонного окна, по которому сползали крупные дождевые капли, было непроглядно темно.

Потом разом множество огней, далеких и близких, хлынуло навстречу, и поезд застучал по стрелкам.

Поеживаясь от сквозняка в коридоре, Апахалов вышел на площадку. На вокзале заиграло радио. Платформа была мокрая и скользкая.

Не оглядываясь на вагон, где осталось его купе с удобной постелью и оранжевой настольной лампочкой, Апахалов пошел под дождем к площади, где останавливались автобусы на Кораблевку, как до сих пор еще часто называли текстильный комбинат.

Совсем почти прекратившийся дождь поджидал пассажиров автобуса на последней остановке, у поселка комбината. Как только автобус остановился на кругу, дождь так и грянул о крышу машины и по деревьям сквера, точно крупным горохом.

Пассажиры сидели на местах, не решаясь выходить; молодой водитель смеялся и сочувственно качал головой. Некоторые женщины стали разуваться. Три девушки, подталкивая друг друга, с визгом выскочили из машины и побежали босиком через площадь к освещенному подъезду Дома культуры.

Апахалов шагнул с подножки прямо в лужу и зашагал широким шагом к перекрестку, который показал ему шофер.

Отсчитав третий переулок налево, Апахалов свернул и стал искать дом. Где-то глухо, точно булькая из-под воды, залаяла из будки собака. С ожесточением промокшего человека шлепая по лужам, Апахалов вошел во двор и постучал в первую же дверь; затем, когда никто не отозвался, с легким беспокойством постучал покрепче в какую-то другую, но и там за шумом дождя, вероятно, ничего не слыхали.

В это время у него за спиной растворилась первая дверь, и чей-то голос повелительно закричал в темноту:

- Ну, чего же вы там под дождем мокнете? Входите скорей, дверь-то не заперта!

Апахалов, нагнув голову, опять перебежал под дождем к первому крыльцу. Женщина, поджидавшая его на крыльце, сейчас же ухватила его за рукав и потащила за собой, показывая дорогу через длинные темные сени.

В маленькой прихожей было немного посветлей.

- Эх, птичка, - ахнула женщина, - да ведь ты будто из болота выполз! Ну-ка, скидывай скорей свою хламиду, вешай ее сюда!

Она отняла у него шляпу и нахлобучила ее на колышек у двери. И со шляпы и с пальто стекала струйками дождевая вода.

Сергей Федорович, с неожиданной точностью вспоминая в каждой интонации скрипучий голос тетки Паши и начиная улыбаться от этого воспоминания, стоял молча, вытирая мокрое лицо носовым платком.

- Ну, марш в кухню, там у плиты посушитесь, - скомандовала тетка и, приглядевшись к нему, спросила: - А вы ко мне, что ли, или так, от дождя забежали?

- Да здравствуйте же, тетка Паша! - укоризненно пробасил Сергей Федорович.

Тетка всплеснула руками и протяжно ахнула, впиваясь в него глазами, готовясь вот-вот его узнать и все еще не узнавая.

- Постой, постой, ты кто ж такой будешь?.. Ты, птичка, чтой-то вырос уж очень, наверно, а? Такого здоровенного я и не помню.

Своими костлявыми сильными руками она ухватила его за плечи, повернула лицом к свету и вдруг разнеженно, коротко всхлипнула, сморщив свое и без того сморщенное, сухое лицо:

- Кто приехал!.. Сережка! И я-то, старая скворечница, не узнала сразу, а ведь ты и не изменился нисколечко. Иди, поцелую!

Она потянула его за ухо, пригибая к себе, поцеловала в щеку, еще раз коротко и сухо всхлипнула и вдруг в голос закричала:

- Да что ты, заболеть решился, что ли? Снимай сапоги, сейчас же все до нитки, без разговоров!

Апахалов сидел около горячей плиты на табуретке и, с удовольствием шевеля пальцами ног в тазу с горячей водой, хохотал и вскрикивал:

- Ой, тетка, не стерплю! Ой, выскочу, не лей же ты больше кипятку. Совсем сварила.

Тетка неумолимо все подливала горяченькой.

- Не любишь? А простуживаться ты любишь? Вот я тебе выскочу, только попробуй!

Когда они уселись друг против друга пить чай, Апахалов подумал, что вид у него сейчас довольно странный для немолодого, солидного человека: теткины войлочные шлепанцы, надетые на босу ногу, и поверх белья накинуто, как плащ, зеленое фланелевое одеяло, заколотое на плече булавкой.

Прихлебывая из пузатой чашки горячий липовый цвет, заваренный специально по поводу его предполагаемой простуды, Апахалов оглядывал комнату.

Зеленые тропинки половиков тянулись через ярко-желтый пол, расходясь по двум направлениям: в спальню и кухню. Подоконники были заставлены всевозможными банками, горшочками и горшками, в которых росли главным образом кривые палочки - на карточках детским почерком были выведены названия самых различных представителей растительного царства, от эвкалипта до овса.