А ребенок - хотел этого партком или нет - родился. И сами высчитайте, сколько ему нынче лет - время-то летит.

И вот состоялись перевыборы в Бюро документальной секции Союза кинематографистов и выдвижение делегатов на Пятый съезд кинематографистов. Дело было в перестройку. Все это всегда было комедией, а на сей раз мы решили отнестись к делу всерьез. Явились все члены секции, чтобы не допустить чиновников от кино ни туда, ни сюда. И все, кто не лопух, вычеркнули Р. из обоих списков. И в Бюро он не прошел - впервые в истории Союза! Но в делегаты съезда оказался выбран, хотя все одинаково вычеркивали его и тут и там счетная комиссия смухлевала! Дело в том, что если бы объявили, что он не делегат, то нужен был бы новый. Кто? Просто так самим решить нельзя - меня или тебя - нужно обязательно СОГЛАСОВАТЬ с кем-то важным, партийным, который в это время отходит ко сну, уже 12-й час ночи. А на завтра нас уже никого не собрать, и один делегат будет недоизбран - катастрофа и скандал во веки веков! Легче подтасовать бюллетени, что, ничтоже сумняшеся, и сделали - и Р., слава провидению, был "избран" делегатом съезда и представлял на нем наше документальное кино.

1986

22 мая. По возвращении из Парижа, где я случайно встретил Шмакова и где мы провели целый день с Ниной Берберовой.

"О, к сожалению, мсье Сен-Лоран очень занят. Не может быть и речи, чтобы он повидался с вами", - сказали мне.

Ну, нет так нет. И тем более было приятно, когда он вдруг приехал в кафе, где мы ужинали с друзьями. Это было везение - он не был болен, он не был занят и до него дозвонились. И если посетители кафе были ошарашены и вытягивали шеи, чтобы лучше разглядеть знаменитость, то виновник переполоха непринужденно со всеми поздоровался, усадил за стол своего мопса по кличке Мужик и сел сам. Он поинтересовался, что мы заказали. Нет-нет, он ничего есть не будет, но просто интересно, что едят другие?.. Пить он будет чуточку джина со льдом и немного кофе. Все! И не уговаривайте его, он на диете. Но как все диетики, он был зверски голоден и начал хватать десертной вилкой у одного картофелину, у другого листок салата, у третьего маслину. И все это непринужденно, как будто так и надо, за разговором. Никто, кроме меня, не обратил на это внимания, видно, это было в порядке вещей - и волки сыты и диета цела.

Мы все разговаривали о том о сем, меня же интересовала его работа, но он отшучивался, ему неохота было говорить о деле, он переводил разговор совсем на другое, ибо ничто человеческое ему не чуждо. Король парижской моды, он был лишен какой-либо звездности, вел себя естественно, часто смеялся и чесал собаке пузо.

Стараясь узнать про театральные его вещи, я спросил о костюме Плисецкой для "Гибели розы". "Очень просто: Пети хотел, чтобы это был хитон", - только и сказал Сен-Лоран, и тут же все стали заниматься мопсом, который сидел на стуле и внимательно слушал разговор. А я вспомнил, как Ролан Пети смотрел фильм-монографию Плисецкой и, впервые увидев ее там в роли Джульетты, воскликнул: "О, как вам идет хитон, дорогая мадам!" И не потому ли, вскоре поставив "Гибель розы", подал идею художнику именно хитона? Костюм был сделан так, как в те годы Сен-Лоран делал некоторые свои платья - с угловатыми обрезами подола. Пережив моду, костюм остался в истории балета, как остались костюмы Бакста, в которых танцевала Павлова.

Все это пронеслось предо мною от одного только замечания Сен-Лорана: "Очень просто!" А он в это время вынул из огромной папки несколько больших ватманов, на которых были его аппликации в ориентальном стиле, из бирюзовой бумаги. Публика моментально столпилась вокруг, разглядывая и восхищаясь. Сам художник был смущен. Мне же предстояло выбрать одно из этих сокровищ - оно и по сей день висит у меня рядом с не менее дорогим для меня коллажем Сергея Параджанова.

На следующий день он сказал: "Пусть Вася пойдет в мой бутик и возьмет себе все, что захочет". И я уж взял...

Как это много значит - в Париже, этой столице музеев, открыли экспозицию при жизни художника. Не выставку, а именно Музей Сен-Лорана, ибо все вещи там - произведения искусства. Ходишь из зала в зал и видишь, как меняется время, как меняется мода, но как неизменны вкус и пристрастия мастера. Это замечательно интересно. В музее был выходной, но Сен-Лоран распорядился, чтобы открыли залы, и мы с Франсуа-Мари и Дэвидом, втроем, бродили от фигуры к фигуре, поражаясь неистощимости выдумки, и наши шаги гулко отдавались в пустых, огромных залах...

P.S. 1997. Столь же яркий, но своеобразный музей мне довелось позднее увидеть в... Ташкенте. Там выставлены костюмы, в которых всю жизнь танцевала Тамара Ханум - ее платья, халаты, шальвары и украшения, от которых захватывает дух и которые - я уверен - восхитили бы Сен-Лорана. Но в Ташкенте он не был и Тамары Ханум не видел. А жаль! Она была большим знатоком национального костюма, в совершенстве разбиралась в украшениях, стилях, камнях, ювелирных тонкостях и могла завораживающе говорить о них часами, бесконечно переодеваясь.

14 июля. Вот какая история, долгая и печальная. Мама попросила меня сброшюровать перепечатанные листы ее воспоминаний (1959), и я еще раз перечитал какие-то страницы.

"Было это в 1933 году, жили мы на Разгуляе. В тот день, когда Саша Фадеев привел к нам Николая, у меня на обед была долма. Это маленькие голубцы из баранины, завернутые в виноградные листья. Подавала я эту долму так, как учила меня армянка, долго жившая в Турции - с мацони и корицей.

Увидев долму, Николай упал на колени, целуя мне руки и что-то крича по-болгарски. Оказалось, что такую долму готовят в Болгарии. Он решил, что Саша устроил ему сюрприз и привел в дом, где хозяйка болгарка. С этой долмы и началась наша дружба".

Глава была озаглавлена "Иных уж нет, а те далече". В ней речь идет об А.Фадееве, П.Павленко и Н.Х.Шиварове. В начале тридцатых годов мои родители думали, что Н.Х.Шиваров работает в отделе литературы ЦК, я тоже так запомнил с детства. Он, приходя к нам, часто приносил мне новые детские книжки, которые тогда были дефицитом. "Он получает все новинки по долгу службы", - говорил папа. Думаю, что Фадеев и Павленко знали, где на самом деле работал Шиваров. (Известен эпизод, описанный Н.Я.Мандельштам, когда П.Павленко прятался в шкафу следователя.)

И вот в 1960 году мы с мамой (еще тайно) прочли отпечатанный на папиросной бумаге первый том Н.Я.Мандельштам с главою "Христофорыч". Я помню, как вскрикнула мама, когда, перелистнув страницу, она увидела заглавие "Христофорыч". Прочитав эти несколько страниц, она была потрясена. Я тоже пришел в большое смятение, ибо помнил этого человека у нас в доме, знал дальнейшую его судьбу. "Боже мой, с кем мы дружили! Кто ходил к нам..." сказала мама, обретя дар речи.

Она написала "Иных уж нет" ПРЕЖДЕ, чем прочла правду у Н.Я.Мандельштам. Этим я объясняю ту симпатию, с которой она рассказывает о Шиварове, то есть рассказывает так, как она к нему относилась. Если бы она писала ПОСЛЕ прочтения, она не смогла бы так же рассказать о нем. Но даже после всего, что она узнала, она не стала редактировать главу. "Я не бесстрастный историк, это как бы мои дневниковые записи. Я хочу сохранить свои ощущения тех лет и впечатления от тех людей. Что было - то было".

С Петром Павленко мои родители познакомились еще в Тифлисе, продолжали знакомство в Москве, мама одно время была даже кем-то вроде литературного секретаря-помощника, подбирая Павленко материалы о Шамиле - он работал над романом о нем. Мама дружила с его первой женой, которая рано умерла, потом была в хороших отношениях с Н.К.Треневой, его второй женой, сохранилось несколько писем их переписки. И мама искренне оплакивала Павленко, ибо он был для нее верным другом и поддерживал ее в тяжелые дни. К его творчеству она относилась прохладно, но на эту тему они не говорили.

Они встречались домами - мои родители, Павленко с женой, Фадеев, Шиваров с Люси... То у нас, то у них. Все это было до поры до времени - в 1938 году мои родители разошлись, а Шиваров...