Противоположностью рассмотренной выше религиозной традиции были распространенные во всей Европе идеи терпимости к присутствию евреев. Они в первую очередь диктовались практическими соображениями. В силу запрета на владение землей и вообще на занятия сельским хозяйством евреи являлись городскими жителями, в основном занятыми в торговле. При этом окружающее их общество было, по преимуществу, деревенским и земледельческим. Поэтому в экономике средневековья евреи занимали собственное место, выполняя особые функции. Одним из следствий этого положения стала известная «терпимость» в отношении евреев, правда, она была непоследовательной и преходящей.

Самым разительным примером действенности прагматической традиции служила Польша, где евреи пользовались известной автономией в культурной и общественной жизни. Несмотря ни на что, евреи в незначительном числе все же селились и на территории России, и даже в самой Москве. (При этом в России, пожалуй, было даже больше случаев обращения евреев в христианство, чем в Польше, но поскольку обращение автоматически уничтожало их «еврейство» в глазах государства, о них здесь речь не идет.) Московские правители, например, великий князь Иван III, время от времени использовали евреев как дипломатических агентов или врачей[125]. В уже упоминавшемся письме Ивану IV, написанном в 1550 г., король Сигизмунд Август просил допустить своих еврейских подданных в Московию «как по старине». Эта фраза могла появиться просто по дипломатическому обычаю, но могла и подразумевать существование давних экономических связей между польскими евреями и Московским государством.

XVII столетие прошло под знаком целой череды войн между Московским государством и Польшей, которые с неизбежностью повлекли за собой появление на русских землях беженцев, заложников и военнопленных из польских евреев. И если генеральная политическая установка по-прежнему препятствовала приезду в Москву евреев из Польши, что запрещалось им по русско-польскому торговому договору 1678 г., то мирные договоры, которыми завершались военные действия между двумя соперниками, были в этом вопросе мягче. Пленные, взятые в войне за Смоленск в 1632—1634 гг., получили позволение остаться в России после окончания войны. Среди них были и приверженцы иудаизма[126]. В 1655 г., когда началась русско-польская война за Украину, в Москве и Нижнем Новгороде отвели особые кварталы для пленных евреев, чтобы воспрепятствовать их контактам с православными горожанами. Впоследствии те из евреев, кто отказался принять православие, были сосланы в Сибирь на поселение[127]. В Андрусовском мирном договоре 1667 г., которым завершилась русско-польская война, специально оговаривалось освобождение еврейских пленных и разрешение им остаться в России.

Внутрицерковные разногласия, охватившие православное население страны, не обошли и «еврейский вопрос». Оба вождя противоборствующих сторон церковного раскола, по свидетельствам источников, имели контакты с евреями. Лидер приверженцев старой веры, протопоп Аввакум, участвовал в дискуссии в доме Ф.М.Ртищева, на которой присутствовал некий «еврей Бацка», позднее обвиненный в пропаганде ереси жидовствующих. А низложенного патриарха Никона, находившегося в заключении в Воскресенском монастыре, с разрешения русских властей посещали «иноземцы, поляки, черкесы, белоруссы и крещеные немцы с евреями»[128]. Даже в самой Москве евреи нелегально образовали маленькую общину, сплотившись вокруг Даниеля фон Гадена (Данилы Ильича Фунгаданова), еврея, принявшего христианство, который состоял доктором на русской службе. Положение этих евреев всегда было неопределенным и ненадежным, что и показала участь их покровителя фон Гадена, павшего жертвой стрелецкого бунта в 1682 г.[129]

И на землях Украины, отданных России Польшей, евреи фактически продолжали жить, хотя это и было противозаконно. Среди купцов, посещавших ежегодные ярмарки в Киеве, Нежине и других городах, тоже встречались евреи. На основе доказательств, собранных для процесса о ритуальном убийстве, состоявшегося в Чернигове в апреле 1702 г., можно ясно заключить, что евреи владели частной собственностью, нанимали слуг-христиан и время от времени собирались вместе для отправления своих ритуалов[130]. Но Чернигов находился далеко от сердца России и не слишком заботил центральные власти. Так, когда о черниговском деле доложили Петру Великому, он отнесся к этому скорее скептически и, видимо, не был особенно встревожен[131].

Но более набожные преемники Петра смотрели на дело иначе и принялись изгонять евреев даже из пограничных районов своих владений. Город Смоленск служил важным центром ввоза товаров из Польши в Россию, и там в качестве сборщиков акцизов и таможенных пошлин жила небольшая группа евреев. Один из них, Борух Лейбов – тот самый, которого сожгли на костре за совращение в иудейство христианина в 1738 г., – построил синагогу для евреев в местной деревне Зверовичи. Но протесты со стороны православного духовенства привели к изгнанию Боруха из Смоленска в Польшу, а затем и к официальному изгнанию всех евреев с Украины[132].

Столь решительные меры вскоре вызвали ответную реакцию. Гетман Малороссии Данила Апостол обратился к государыне за разрешением допускать евреев на ежегодные ярмарки в его края. Ответ правительства в лице Верховного Тайного Совета очень показателен, так как демонстрирует, что практические соображения могли смягчить даже российскую нетерпимость. В 1728 г. верховники разрешили евреям приезжать на украинские ярмарки для оптовой торговли[133]. В 1731 г. к числу разрешенных для въезда территорий прибавилась Смоленская провинция, а в 1734 г., в ответ на петиции из Харькова, к ним присоединился и этот район. В Харькове евреям дозволили торговать как оптом, так и в розницу, и скоро это право распространилось на всю Украину[134].

Впрочем, там, где затрагивалась неприкосновенность христианской веры, всякий прагматизм заканчивался. По следам суда и казни Боруха Лейбова власти издали новый указ об изгнании, направленный против евреев, приехавших на Украину якобы поторговать на ярмарке, но осевших во владениях местных помещиков. Война на год задержала исполнение указа, но в 1740 г. он был осуществлен. С Украины выгнали в общей сложности 573 еврея, проживавших в 130 частных поместьях[135].

Однако благодаря тайному противодействию местного дворянства указ 1740 г. об изгнании евреев оказался не слишком действенным. Не прошло и года, как неспособность властей полностью очистить Украину от евреев привлекла внимание императрицы Елизаветы Петровны, только что взошедшей на престол в результате дворцового переворота. Она подтвердила указ об изгнании евреев от 1727 г., сделав исключение только для тех, кто готов был принять православие.

Столь решительные меры вновь вызвали противодействие. Раздались призывы подумать о возможном ущербе для экономики. Генеральная военная канцелярия Малороссии от имени местных греческих купцов просила Сенат хотя бы временно впускать евреев в страну, на ярмарки, так как они выступали главными посредниками в торговле с Польшей. Подобные ходатайства также поступили от администрации Лифляндии, которая старалась внушить Сенату, что полное изгнание евреев из Риги угрожает серьезно нарушить коммерческие связи. Жалобы шли из мест, достаточно отдаленных от центров российской политики, но представленные в них доводы оказались убедительными для членов Правительствующего Сената. Он напомнил императрице, что в прошлых указах все же делалось исключение для евреев, которые желали прибыть в Россию ненадолго, только на ярмарку. Сенат просил императрицу подумать, не стоит ли, приняв это во внимание, подойти к делу немного снисходительнее. Эта петиция Сената и вызвала знаменитую реплику Елизаветы, приведенную выше. И на следующий год в очередном указе об изгнании евреев, вопреки мнению некоторых сенаторов, подчеркивалось, что даже временный въезд евреев в Россию отныне строго запрещен. Более того, Сенат объявил, что более не намерен даже принимать петиции по поводу допущения евреев в страну[136]. Хотя этот эпизод представляет собой явный триумф религиозной нетерпимости, он одновременно показывает, что практический подход к проблеме можно было обнаружить не только на Украине и Риге, где экономические последствия нетерпимости ощущались особенно остро, но среди членов самого Правительствующего Сената.