Но Сталин!.. Обнародовать такое о Сталине - да это же смертельная рана делу коммунизма во всем мире. Провокатор охранки во главе гигантской страны, демонстрирующей энергию и силу, пока мир барахтается в экономическом кризисе… Вот уж фарс так фарс. И какой кровавый!

Сотрудники НКВД принесли все это добро помимо московского начальства самым авторитетным на Украине людям с одной целью: узнать, что с этим делать. (Все, кроме Балицкого, погибли. Это наводит на мысль, что утечка информации произошла через него. Не сразу…) Вопроса о доверии к вождю энкаведисты не поднимали, ограничившись представлением документов и выводами экспертизы. Вопрос не мог не встать сам собой. По соображениям советской государственности и идеалов коммунизма подозрения Косиором были отвергнуты. Данных для реконструкции обсуждения нет. Сохранились две достоверные фразы. Якир сказал: "За Сталиным мы пойдем с закрытыми глазами". (Так говорят во тьме, когда увидеть все равно ничего нельзя.) - "Зачем же, - возразил Косиор, - за Сталиным мы пойдем с открытыми глазами." (Так говорят, когда видеть ничего не желают. Очевидно, слова Якира были им сказаны после того, как Косиор решил не видеть бумаг.)[27].

Вот и все, что побуждает думать о Якире, как о том, кто глядел дальше других и готов был действовать, если армию поддержит партия и НКВД хотя бы только Украины. Понимаю, что данных для такого заключения мало. Но смерть Якира, убитого первым, сразу после фарса судебного заседания, его выкрикнутое в расстрельное дуло "Да здравствует Сталин!" (явно в защиту семьи) и особо злобная реакция Сталина и его клики на смерть Якира весьма подкрепляют такое предположение.

Теперь, когда Косиор отверг серую папку как фальшивку, не оставалось ничего иного, как доложить о ее содержимом Ягоде, что означало - Сталину. Судьба всех, видевших документы, была предрешена.

Сталин принял известие о папке с выдержкой опытного провокатора: вот, дескать, опять подкоп под партию и государство. Он разумно не скрыл этого факта и разумно о нем не распространялся. Так, при случае, обронил что-то Хрущеву, поскольку тот, отряженный на Украину, мог узнать о папке от случайно уцелевших или слышавших от третьих лиц.

В связи с этим возникает еще вот какое соображение.

Сталин-то знал, что где-то в архивах, недоступные ему ввиду его высокого положения и невозможности лично заниматься пошлым поиском, лежат убийственные для него бумаги. Опасался, что они всплывут. Не при жизни, так после смерти, тоже страшно, ведь понимал, что входит в историю. Кто будет заинтересован объявить фальшивкой подлинные документы после его смерти? Никто, конечно! Об этом при жизни надо позаботиться. Значит, уничтожить свидетелей прошлых дней, этих политкаторжан, сумма их знаний может напомнить о его дружбе с провокатором Малиновским и тем прояснить картину провалов. А главное - дезавуировать доверие к архивам. На вершине власти, когда направление его мыслей стало руслом мышления прислуги, велеть ей стряпать архивные фальшивки на деятелей партии. Тогда при всплытии собственного его агентурного дела и оно может быть объявлено фальшивкой. Причем, и устного распоряжения довольно, лишь бы оно стало известно кому надо. Развести такую грязь, чтобы его собственная в ней утонула.

Ягода не посмел фабриковать фальшивки[28]. Не нашел людей. Чтобы фальсифицировать историю, ее надо превосходно знать. Вдоволь было еще подлинных архивных дел. Но, решая направить усилия подчиненных на розыски подлинников, найти что-либо подобное он не ожидал. Если бы в ОГПУ все еще был Дзержинский, если бы в стране оставался Троцкий или хоть Каменев и Зиновьев могли бы взойти на трибуну, серая папка означала смертный приговор Сталину: дело его друга Малиновского и конец провокатора, расстрелянного по приговору ЦК в 1918 году, еще свежи были в памяти.

Но времена переменились. Соперники были устранены и раздавлены. А Сталин слишком был умен, чтобы показать, что сколько-нибудь папкой озабочен.

А урок он учел. Возможно, подлинность серой папки подсказала ему не использовать на процессе командармов красную папку с фальшивками, сфабрикованными в гестапо Гейдрихом с подручными. (Тот же почерк, что и в указаниях Ягоде…) Ведь не все, видевшие серую папку, были устранены, еще оставался на своем посту Косиор (за проявленную верность вождю взятый в 1938-м) и параллель чересчур была явна.

К началу 1937-го смерть Куйбышева и Орджоникидзе[29] и арест Бухарина и Рыкова развесили над страной тучи ужаса. На момент расправы с командармами Бухарин и Рыков были живы. Оставаться с армией лицом к лицу, без политического прикрытия, Сталин не желал. Пусть армия знает, что еще живы партийные трибуны.

Трибуны, полившие себя помоями на прошедшем XVII съезде, изолированные от трибун, ставшие предметом уже не сочувствия, но осмеяния и сидящие за решеткой без надежды быть услышанными хоть в последнем слове…

У Шмидта следователи более всего выбивали имена, которые сами же и называли. Не выбили, но изуродовали так, что вывести его на открытый суд было бы крайне не полезно, и героя убили 20 мая 1937 года, за несколько дней до ареста Тухачевского, Уборевича, Якира. (От них требовали признаний в измене Родине, в связях с заграницей, в желании реставрировать капитализм. Какой убийственной иронией звучат эти слова сегодня…) Инкриминировали также умысел на драгоценную жизнь наркомвоенмора Ворошилова. Это Шмидт признал. Странно, что умысел на жизнь вождя обвинением не стал. И это несмотря на "уши отрежу". Сталин даже и в следственной кухне таких обвинений не поощрял. В то время - нет.

Примаков терпел исстязания и не подписывал протоколов, пока на свободе оставался его друг Иона Якир, командующий Киевским военным округом, один из могущественных людей страны.

Он преувеличивал - и могущество Якира, и готовность это могущество использовать. Якир и имевший на него огромное влияние Гамарник несомненно глядели на вещи трезво. Никакого заговора в стране, пронизанной сетью НКВД-ОГПУ, состояться не могло. А открытый конфликт, кровопролитие в обескровленной стране ради спасения собственных жизней - чем бы тогда они от Сталина отличались?[30]

Тем и отличались.

Ничто не состоялось. Под грохот всенародных торжеств по поводу дарования народу солнца Сталинской конституции и эпохальных триумфов социализма, под проклятья врагам трудящихся, посягающим на счастье народа, на любимого вождя, подлый убийца тихо кончал по углам цвет страны. Военных разобщили. Тухачевскому то объявляли о поездке в Англию на церемонию коронования нового монарха, то вдруг о том, что на его жизнь готовится покушение (не дьявольский ли юмор?) и ехать ему нельзя, но он постоянно был затребован и вроде бы не имел оснований тревожиться. То же и с командующими округами: их вызывали в НКО и ЦК, советовались по разным вопросам, давали все новые поручения и выбирали в почетные президиумы собраний. Их женам заботливый генсек наказывал беречь мужей, людей чрезвычайно ценных для державы. На последнем этапе Тухачевского сняли с поста заместителя наркома и перевели в Поволжский округ, якобы для непосредственного руководства войсками и современного их обучения, но арестовали в первый же день, не допустив к войскам. Якира известили о переводе в Ленинградский округ, вроде бы равноценный Киевскому, где он тем не менее сразу терял важный пост члена ЦК Украины. Тут же его вызвали в Москву, и он поехал и позволил арестовать себя, зная, чем все кончится. Гамарник узнал о его аресте и застрелился, едва сталинские соколы поскреблись к нему в дверь. Вождь всецело контролировал положение. Факты делались ему известны еще до того, как становились фактами, они лишь тенденциями были. В игре с командармами Сталин опережал их не на ход - на кон. Гамлетовские сомнения и желание заручиться одобрением возможно большего числа достойных людей погубили намерение, отвергнутое еще на стадии разговоров.