Остаток прерий — то, что осталось после бизонов и овец, распахали земледельцы, и тогда начались пыльные бури. Первая, в 30-х гг. нашего века, принесла неисчислимый ущерб, потому что сильный ветер, дувший с запада, с Кордильер, засыпал песком и мелкой пылью почти все сады и поля Восточной Америки. И убрать эту пыль было не возможно, а плодородия в ней никакого не было. Тогда стали принимать меры по сохранению ландшафта, по восстановлению дернового и почвенного слоя. Причем фермеров, которые не хотели заниматься столь невыгодным делом, обязывали провести мелиорационные работы по указанию сверху. А ежели они работ не проводили и явившийся инспектор это констатировал, то приводил подрядчика. Подрядчик проводил эту работу, а стоимость этой работы приписывалась к подоходному налогу фермера. Это они сделать сумели и перешли к возделыванию такой крайне выгодной культуры, как картофель.

Картофель — довольно известное американское растение, но южное, и на севере оно почти не было распространено. Но американцы его посадили, картошка прижилась, стала расти там очень хорошо. Фермеры богатели, пока их поля не достигли склонов Кордильер, где обитали на каких-то кустах жучки с длинными носиками. (Смех в зале.) А эти жучки очень плохо жили, потому что кустов там было мало и пищи у них было мало. Вот они и приспособились есть картофельную ботву. И вместе с картошкой эти долгоносики победным маршем прошли по всей Америке, перебрались с картошкой в Европу и дошли до нас. Я не знаю, чем кончилась эта трагедия, потому что они съедали буквально всю картофельную ботву.

Выходит, что истребление индейцев, бизонов, богатейшей природы Диксиленда — Новой Англии, где леса были превращены в пустоши, в песчаные дюны — все это пошло на пользу, главным образом, — жукам-долгоносикам, которые освоили новый континент. (Смех в зале.)

Так что, как видите, господство спокойного обывателя, «золотой посредственности» не всегда бывает полезно для окружающей среды, которая нас кормит и составной частью которой мы являемся.

Но еще страшнее, пожалуй, те изменения, которые происходят внутри самого этнического состава, который в эту инерционную фазу (обычно довольно длинную — два-три века) начинает меняться довольно заметно.

Мы забыли о таких людях, которые называются субпассионарии. Ну, если они были совершенно не нужны при подъёме, если их использовали только как пушечное мясо во время акматической фазы, то в инерционное тихое время возникают гуманные теории о том, что «человек — это звучит гордо!», человеку нужно дать возможность жить, человека нельзя оставить, человеку надо помочь, надо накормить его, надо напоить его! Ну, а если он не умеет работать, ну что ж, — надо научить. А если он не хочет учиться, — ну что ж, значит, плохо учат. Вообще, самое главное — это человек! (Громкий смех в зале.) Все — для человека!

Вы представляете себе, как люди, определенного субпассионарного склада, используют такое «учение», которое становится императивом, этническим императивом. Они говорят: «Хорошо. Мы на все согласны. Только вы нас кормите и на водку давайте. Если даже мало, то мы на троих скинемся и выпьем. Ничего страшного!»

Их становится все больше и больше, для них находится место. Они существуют, размножаются, потому что им делать больше нечего, в конце концов! (Смех в зале.) Диссертаций же они не пишут. И они начинают составлять в поздней фазе этногенеза уже не скро-о-омную маленькую прослойку в общем числе членов этноса, а значи-ительное большинство. И тогда они говорят свое слово.

Тут примеры из Новой истории и из истории Европы, которая еще не дошла до этой последней фазы своего этногенеза, тем более и из истории Восточной Европы (которая сейчас находится еще в акматической фазе и вот-вот ее пройдет), конечно, бесперспективны. Для того чтобы посмотреть последнюю фазу этногенеза — фазу обскурации мы должны брать только древние периоды, где она просматривается с достаточной четкостью и полнотой.

И очень характерна для этого эпоха поздней Хань и Троецарствия в Китае, включая эпоху Пяти династий. Но об этом я, пожалуй, рассказывать не буду, желающие пусть прочтут мои работы.

А более понятна и доступна, просто ближе, так сказать, к нам и к эрудиции всех присутствующих, — это эпоха Римской империи III и IV вв., когда кончился инерционный период и начался новый период с новым императивом. Вместо «Будь таким, как я!» стало «Будь таким, как мы!».

Дело в том… Что, кончать?

Порядок, устанавливаемый в стадии, которую мы называем фаза обскурации — омрачения или затухания, нельзя считать демократическим. Здесь, как и в предшествующих фазах, господствуют консорции, только принцип отбора иной — негативный. Ценятся не способности, а их отсутствие, не образование, а невежество, не стойкость во мнениях, а беспринципность. Далеко не каждый обыватель способен удовлетворить этим требованиям, и поэтому большинство народа оказывается, с точки зрения нового императива, — неполноценным и, следовательно, неравноправным.

Сейчас мы попытаемся охарактеризовать последнюю фазу существования этноса — фазу обскурации, и тут мы немного ограничены в выборе примеров.

Дело в том, что не каждый этнос доживает до фазы обскурации, — бывают случаи, когда он гибнет раньше. И это бывает настолько часто, что фаза обскурации вообще может быть прослежена только на очень небольшом количестве примеров, в частности Римской империи, которая была настолько грандиозной, что сумела умереть, прежде чем ее уничтожили соседи. Древняя Китайская империя Хань проделала тот же самый путь, но Хань мы не будет брать сегодня, потому что это слишком экзотическая тематика. На Риме это все прослеживается столь же четко и более наглядно.

Как я уже сказал, фаза обскурации характеризуется преобладанием субпассионариев, которые постепенно вытесняют и гармоничных, равновесных особей, особей «золотой посредственности», которая была провозглашена как идеал еще Октавианом Августом в конце I в. до н. э.; и вытесняют пассионариев, хотя те и другие сосуществуют вместе.

Можно, конечно, задать себе вопрос, каким же это образом субпассионарии, которые не способны к сосредоточению, не способны ставить себе цели, вести себя организованно в каких-нибудь мало-мальски длительных операциях, все разваливающие — оказываются на гребне волны и начинают диктовать всем — даже не свою волю, потому что воли у них нет, — а свои капризы. Это крайне невыгодно, крайне неприятно, губительно и для самих субпассионариев и, конечно, для всех окружающих. И тем не менее это происходит. Так вот, рассмотрим механизм этого явления. Как я уже говорил, Рим в начале своего существования был городом, населенным народом-войском. Каждый римлянин был воином: служил либо в коннице, либо в пехоте. Если много денег было, — то в коннице, если мало денег, — то в пехоте, как тяжеловооруженный воин.

Таким образом, римляне выиграли войну против Пирра — царя эпирского, захватив Тарент; против Карфагена — три Пунических войны, захватив Сицилию, Испанию и сам Карфаген; против Македонии; против сирийского царя Антиоха и против Митридата — против всех, кто выступал. Но эти успехи и изобилие, связанное с ним, привели к тому, что субпассионарии, которые раньше при акматической фазе мало ценились, а при фазе подъёма не ценились вовсе, начали заявлять свои права: они, мол, тоже римские граждане и хотят получать долю общего дохода (потому что «республика» означало «общее дело») и соучаствовать в этом предприятии, приносившем по тем временам баснословные доходы за счет ограбления побежденных стран.