Бессонница... Читаю детектив.

Бессмыслица... Короче — порчу зренье.

Желудок отдыхает, хоть — ретив:

работает, не зная несваренья.

Бессонница... Кто прячется в углу?

Икона? Призрак? Или — паутина?

Добро, не уступающее Злу

по версии... Отца и Сына?

АВТОЭПИТАФИЯ

Был весельчак, живого норова...

Родня мне — русичи, татаре...

Сгорел, как верный пес, которого

Не отцепили при пожаре.

В КАФЕ

А.Аникевичу

"Не судите — не судимы будете".

Я согласен — больше не сужу.

С чаем и сухариком на блюдечке

в стороне от музыки сижу.

Пусть там пляшет нечто полуголое...

некто власть ругает в микрофон...

Я всё это видел в годы школьные,

был в студентах злобой вознесен.

Слыл и я державы грозным критиком,

гибелью грозил чрез пару лет.

Бабушки пугались: что за крики там?

Девушки шептались: он поэт!

Но поэт плывет в морях с русалками,

выдувает радуги с пера.

А не ходит с бабами усатыми

на базары, митинги с утра.

Хоть стихи твои взошли на лозунги,

ты обманут — захватили власть

те же люди толстые... а слёзыньки

можешь пить до самой смерти всласть...

***

Ю. М.

В монастыре, припав к порогу,

иль в океане на плоту

в уединении подолгу

смотреть в сырую высоту.

И страстно вопрошать часами,

годами требовать, чтоб Он

поговорил отдельно с вами,

терпеньем вашим изумлен.

И гневаться, что нет ответа

быть может лучшему — тебе?

Неужто Он идет на это,

лишь снизойдя к большой толпе?

По мелочам не тратит время,

крутя вселенной веретье.

Ему смешно твое веленье,

высокомерие твое.

Но ведь в толпе, в гипнозе общем,

мы можем выдумать, что Он

сказал нам что-то... Страшно очень,

что все обман и краткий сон.

И вот я тоже, тоже, тоже

уединясь, отворотясь,

в который раз, надменный Боже,

с Тобой ищу живую связь.

Иль Ты приходишь в час особый,

когда уставший человек

прощается с земною злобой

пред пламенем граничных рек?

Когда он ничего не просит,

за то, что жил, благодарит,

и вот тогда его возносит

Тот, кто о страшном говорит...

МОНАХ

В темной переписывая келье

летописи сгинувших веков,

что считал ты главным? Не веселье,

не базары праздных городов.

Это всё обыденное дело!

А вот где чума или война,

царская семья осиротела

или разворована казна —

то оставить! Пропуская снова

труд мужичий, свадьбы, песен вязь,

лишь о самом страшном чертишь слово,

лишь о смерти, втиснуться стремясь —

ибо дорог золотой пергамент...

И сегодня в страхе, словно кметь,

фолиант твой трогая руками,

я читаю лишь про кровь и смерть.

Но ведь войны длились не веками,

и чума огнем и облаками

уходила, новый царь вставал...

и пушкарь весной коня ковал...

Да, наелся я измен и яда!

И отныне мнение мое:

верить древним житиям — не надо!

Вся история земли — вранье!

Да и мы к традиции приникли.

В книгах, в телевизорах, в кино,

только то показывать привыкли,