Кстати, то, что происходит, для меня — как, впрочем, и для многих трезвых людей — не только не открытие, а подтверждение давно высказанного: лично я писал об этом еще в 92-93 годах и кое-какие (не все) статьи были-таки опубликованы в газетах "Независимая", "Новый взгляд", "Завтра", "Труд"… Все произошло, как говорится, "одно к одному". Не спас "реформаторов", увы, даже необычайно щедрый поток нефтедолларов — как выяснилось, они даже понятия не имеют, что с ним делать…

Неужели российским руководителям от природы свойственна слепота, глухота, невменяемость? Неужели Россия может менять свой курс только путем потрясений, революций, переворотов, расстрелов своих же государственных учреждений, терактов и т.д., и т.п.? Не пора ли, наконец, опомниться и назвать вещи своими именами? Ведь когда случится ОЧЕРЕДНОЕ, поздно будет стенать, плакать и, по старому обычаю, уверять себя и друг друга, что мы, мол, "не зна-а-ли, не хоте-е-ли…"

Искусство само знает себе цену. Так оно возникло, поэтому существует. Но с тех пор, как появился тот, кто распоряжается искусством и всему назначает в нём цену, всё изменилось. Оценщики образовали свою среду. Оценщики стали распоряжаться судьбами художников на основании только своих представлений об искусстве. Притом авторитет оценщика оказывается всегда выше, чем авторитет самого мастера, ведь и работу его проверить, нет ли подделки, несут именно к оценщику.

Художник, когда за его спиной появились оценщики, сделался заложником некоего авторитетного мнения о себе. У каждого времени свои литературные авторитеты, но суть одна: они, сами не будучи художниками, всегда стремятся решить за художников, каким должно быть искусство. Они создавали репутации художников, но и с той же лёгкостью ниспровергали.

Вот что писал о рабстве литературных авторитетов Достоевский: "У нас нет, как почти везде в европейских литературах, журналов и газет, торгующих за деньги своими убеждениями, меняющими свою подлую службу и своих господ единственно из-за того, что другие дают больше денег. Но заметим, однако ж, что можно продавать свои убеждения и не за деньги. Можно продать себя, например, от излишнего врождённого подобострастия или из-за страха прослыть глупцом за несогласие с литературными авторитетами. ... Пугливость же порождает литературное рабство, а в литературе не должно быть рабства"... "Есть в литературе нашей до сих пор несколько установившихся идей и мнений, не имеющих ни малейшей самостоятельности, но существующих в виде несомненных истин, единственно потому, что когда-то так определили литературные предводители. Критика пошлеет и мельчает. В иных изданиях совершенно обходят иных писателей, боясь проговориться о них"...

"Посредническая" и "общественно-педогогическая" функция критики в 2О-е годы обретёт небывалый масштаб — при этом критика будет в равной мере агрессивна по отношению как к русской литературе, так и к массовому читателю, желая его "перевоспитать". Как скажет современный исследователь литературы, "никогда до этого в русской литературе не рождался столь массовый и агрессивный отряд интерпретаторов, не ведающий ни тайны слова, ни тайны жизни, нагло самоуверенных в желании учительства".

Сегодня в литературе царствует т о т а л ь н а я критика. Отовсюду вылезли политики литературные, начавшие и творить ни что иное как литературную политику, желая играть в порабощённой литературе только руководящую роль. Но теперь появилось ласкающее слух определение — "литературная элита" — и теперь оценщики величают себя "экспертами". Это новейший этап... Не стало даже "критиков", "критического анализа" — всё подменяет собой "заключение экcперта", "экспертиза". Литература снова кому-то поднадзорна. Творчество, личность художника сами по себе ничего не значат в литературе. Всё написанное и ещё даже не написанное должно заранее соответствовать каким-то "стандартам", и потому не нуждается даже в анализе — а только в экспертизе.

Элита оценщиков оформилась окончательно с учреждением Академии русской современной словесности. Но и со стороны другой, отнюдь не либеральной, из той же самой жажды превосходства и литературного чина создали такую же точно академию (одноимённую!), только "патриотическую", и объявили себя элитой.

ВРЕМЕНЩИКИ, ИЗ КОТОРЫХ МАЛО КТО ВООБЩЕ ИМЕЕТ ХОТЬ КАКУЮ-ТО НАУЧНУЮ СТЕПЕНЬ, ВОЗЖЕЛАЛИ ПРЕВРАТИТЬ В СВОЁ ВЕДОМСТВО ВЕЛИКУЮ ЛИТЕРАТУРУ.

Переписать историю русской литературы — заветная их мечта.

Нужна оценщикам такая вот власть, что своё воплощение имеет в виде сладчайшей возможности распоряжаться судьбами литературы. Неугодным будут укорачивать их творческую жизнь, итожить; чтоб исключить саму возможность в будущем ещё что-то написать. Тебя отнесут к мёртвой традиции или чему-то подобному, заранее объявляя ещё и ненаписанное мёртвым. А то, что ты успел написать, опубликовать к этому времени, они будут разлагать якобы стилистическими разборами и растворять в желчи — и только это трупное разложение предъявят публике. Им нужен труп. Они будут стараться умертвить твою репутацию, если она у тебя есть; если есть репутация неподкупного — ошельмуют фактами, чтоб выставить тебя продажным; если есть репутация человека искреннего — ошельмуют, чтоб выставить циником. И лжи выльется столько, чтоб ты утонул в ней, так как море лжи почти уже невозможно осушить — и это твоё жужжание всяческой правды в ответ всяческой жужжащей лжи измельчит тебя, сделает посмешищем, истреплет. Но и не надейся, что получишь слово: они не публикуют опровержений. Конечно, им трудно по нынешним временам лишить тебя возможности быть опубликованным хоть где-то. Но они окружат твоё имя гробовым молчанием, чтобы о тебе было забыто — чтобы твой голос в поэзии или в прозе больше не был слышен как живой. А что, без них, без руководящей их линии, рассказов, что ли, никто в России не напишет или повестушек? Да талантливы люди и без них, от природы... Но особенно и топчут — таланты всходящие. Они ведь не сеяли — и всходы литературные потому особенно каждому из них ненавистны в глубине души. Это всё произрастает в России без их разрешения! Тех, кого выведут в своих колбах, как плесень — тех будут возвышать выше телеграфных столбов. А природные, органичные таланты топчут уже на всходе, чтобы дать распространиться тщедушной своей плесени.

Нас хотят приучить к тому, что писательство "физиологично". А их, оценщиков, отягощает наиважнейшая духовная работа — заглядывать в прозу и поэзию, как в ночной горшок, да решать, полезно сие будет или нет для "литературы", здоров ли творческий помёт, а здоров он должен быть обязательно, без всякой там "депрессивности" и "чернухи". Нынешние оценщики жаждут душевно покоя да чистоты, будто даже пищу духовную согласны вкушать какую-нибудь очищенную, но вот только всё просто человеческое и кажется им отчего-то нечистым. Они полюбили и внедрили в русскую литературу слово "текст"; безразлично что, поэзия или проза, смех или слёзы — всё есть только "тексты". Отчего-то им хочется видеть живое слово чем-то безродным, безликим, годящимся разве как сырьё для их высокомерных поучений да рассуждений. О чём? О жизни, о России, о человеке... Но по их мнению оказывается, что простые люди — это "маргиналы", "человеческий материал"... Что Россия — метафизическая дыра, без цели и смысла... Что жизнь — игра. А где нельзя поразвлекаться или не с чем, или уже и некому — там свинцовая мерзость жизни, всячески ими презираемая.