Сегодняшнее время я ощущаю как страшное время. Сатана совершенно спокойно выходит на экраны, на сценические подмостки – топает копытами, вертит хвостом, строит рожи. Диктует свою разрушительную для душ эстетику, стремится привить нам и нашим детям такое мироощущение, что это и есть норма. Низкие частоты рок- и поп-музыки бьют нас – и бьются в нашем подсознании уже непроизвольно. Человек становится носителем низкого, примитивного смысла. Это целая технология, зомбирующая молодежь. Я боюсь не за себя, а за наших внуков, за их будущее, когда вижу бессмысленные, отупевшие глаза. Становится жутковато. Я против цензуры как таковой. Но есть ведь в нас самих цензура – цензура совести и стыда. Божья цензура. Пока она задавлена.
И еще: таится в этой круговерти грозная опасность – потерять себя, свою индивидуальность, превратиться в человека ниоткуда. В человека, идущего – в никуда. А тому, кто оторван от своих корней, нечего сказать миру. Ни в жизни, ни в искусстве. Он может чему-то с легкостью и даже виртуозно подражать, но своего – у него нет. Он без Родины в себе – пустой.
С отказом от своего прошлого человек теряет собственный голос, он неизбежно переходит на заемный, подражательный. В народе эту пустоту с полувзгляда подмечают – есть такое выражение: он себя потерял … То есть – стал вторичным. Пустота вообще легко вбирает в себя что попало и так же легко теряет. Вечный бездушный транзит пустых масок, скомбинированных модных идей, летучих безжизненных видений там, где была душа, – вот чем страшна для художника потеря Родины в самом себе. Страшная это месть художнику…
Я не ханжа. Достаточно побывал за разными границами. Но – что такое патриотизм? В переводе с латыни это преданность Родине – земле отцов, Отечеству. И когда меня уговаривают остаться за рубежом: подпишите, мол, договор, и предлагают хорошие деньги, – как я могу согласиться? Я на земле своих предков – корнями. Мне сложно больше двух недель прожить в любой другой стране, у меня начинается аллергия. Я просто хочу домой. И самыми сильными чувствами, которые я вывез оттуда, были любовь к своей стране, боль за нее и сострадание. Сострадание – чувство, к которому я во многом шел от Достоевского. В значительной мере – от него.
Среди сегодняшних мастеров слова эталон для меня – Валентин Распутин. Я встречался с ним. Это государственный человек, очень талантливый писатель. Я воспитывался на произведениях Валентина – “Последний срок”, “Прощание с Матерой”, на его рассказах. Мне нравятся его человеческие качества. В момент замышлявшегося поворота сибирских рек – а это было бы все равно что нашу кровь заставить течь в обратном направлении – только небольшая группа писателей против этого варварства поднялась. Михаил Алексеев, Василий Белов, Владимир Солоухин, Федор Абрамов и Валентин Распутин открыли глаза всей России. И благодаря им все поняли, что хотели с нашей страной сотворить, какую экологическую катастрофу планировали. Вот эта позиция – она близка и дорога мне. Близка гражданская позиция Алексея Петренко, Влада Заманского (фильм “Проверка на дорогах”), Никиты Михалкова, Георгия Жженова, Евгения Матвеева.
Они умеют сострадать. Сострадать – значит принимать чужую боль как свою, будь то человек, покинутая деревня, разрушенный палисадник. Очень люблю за это настоящего художника Николая Рубцова. Его стихи доходят до сердца каждого русского человека правдой сострадания.
И вот смотрите – пострадали в нашем веке многие, очень многие. Но если через страдания прошел художник, потерявший в себе по пути чувство своей родины, его произведения – разрушительны. Они напоены ядовитой красотой цинизма – эстетикой зла, тлетворной, зловещей красотой разрушения, нравственного распада.
Да, пострадали многие из художников. Да, все это есть. Но ведь важней всего, что человек вынес из своего страдания. Ведь не меньше других, если не больше, пострадали и Есенин, и Клюев, и Павел Васильев, и Рубцов. Но сколько в них света! Свет этот не угаснет уже никогда. Вот что делает произведение вечным. Вот что больше всего радует в их поэзии. В нашей.
Когда я пою песни на стихи Рубцова –
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь
или когда читаю его строки –
Спасибо, скромный русский огонек,
За то, что ты в предчувствии тревожном
Горишь для тех, кто в поле бездорожном
От всех друзей отчаянно далек,
За то, что, с доброй верою дружа,
Среди тревог великих и разбоя
Горишь, горишь, как добрая душа,
Горишь во мгле — и нет тебе покоя…
какое же наступает щемяще-ясное состояние!.. Это все и есть – гениальное. Продрогший, отчаявшийся, одинокий блуждающий путник где-то увидел в мертвом поле – один огонек вдали мелькнул. Мелькнул, “как сторожевой”. И путник вышел к свету. И вошел туда, где не надо ничего объяснять, где все без слов знают. Да, вошел в незнакомую избу и услышал от седой бабульки: “Вот печь для вас и теплая одежда…”. Вот еда тебе – вот ночлег: неважно, кто ты.
Слушает старуха захожего пришельца, полудремлет у огня. А тому вдруг открывается поразительный, страшный “ сиротский смысл семейных фото-графий ”:
Как много желтых снимков на Руси!..
Погибшие на фронте, давно ушедшие из жизни – они у нас, на Руси, не уходят из своих изб. Все ее родные – здесь, со старухой, доживающей век.
Огнем, враждой земля полным-полна,
И близких всех душа не позабудет…
Лишь только об одном спросила, очнувшись, старуха, единственный вопрос ее только и прозвучал к незнакомцу:
Скажи, родимый, будет ли война?
И я сказал: наверное, не будет.
И когда я эту картину вижу, столько в ней боли, столько страдания у этой бабульки. И у этого вошедшего человека, который тоже – со светлой душой… Ему хочется заплатить за тепло – надо ведь как-то ответить тому, кто сделал тебе добро.
Но я глухим бренчанием монет
Прервал ее старинные виденья…
— Господь с тобой! Мы денег не берем!
— Что ж, — говорю, — желаю вам здоровья!
За все добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью…
Вот как душа с душой у этого художника, у русского поэта Рубцова, говорит. Вот как душа с душой соприкасаются. И соприкосновением душ они, души, очищаются. В нищете, в неприкаянности, в сиротстве судеб – омываются души высокой любовью. Бессмертно то произведение, которое несет людям любовь.
Пройдут годы. Множество новых мод набежит и схлынет. И опять потянет за собою смена мод какие-то странные вещи: “полусюры”, полу-парадоксальности… И все опять видоизменится десятки раз. А вот это – то, что чувством Родины исполнено, вечно!..
Сострадание родной земле объединяет, на мой взгляд, всех действительно талантливых поэтов и писателей. И вот странно: чем больше исходят они из каких-то подробностей своих биографий, из конкретных, не придуманных, не заемных деталей, даже – из географического положения, тем ближе они всем нам. И по-настоящему народных актеров объединяет это же чувство Родины в самих себе… Я часто думаю: ведь что-то же объединяет всех этих сыгранных мною русских мужиков вместе – и меня с ними? А во мне – Достоевского, Распутина, Шукшина объединяет. Наша профессия прекрасна, если отдаешься ей целиком, без остатка…
Но актерская профессия и коварна. В ней очень легко переоценить себя, не соразмерить собственные силы, поверить в первый легкий успех в большей степени, чем это нужно. И тогда дело жестоко мстит актеру за себя. Это нужно понимать с самого начала пути любому художнику, любому человеку профессионального творчества… Да, актерская профессия лечит людей, влюбленных в нее. Но влюбленность эта должна знать меру – она не должна достигать патологических степеней влюбленности и тем более само- влюбленности. Тут профессия начинает мстить актеру. Сцена – великое испытание для человека. Это почище рентгена. Выходит человек на подмостки, и сразу видно, каков он. Каково его мировоззрение. Актер на сцене раздет догола в духовном смысле.