– Но это оказался не просто карточный клуб? – поспешно спросил я, так как Джонни попытался угрюмо замолчать.

– Нет, – вздохнул он, – там было полно... этих... ну... трансвеститов. -Депрессия Фаррингфорда явно нарастала. – Я сначала не понял. Да и никто не понял бы. Они все выглядели как женщины. Привлекательные. Попадались хорошенькие. Нам предложили стол. Было темно. И вышла девчонка, освещенная лучом, исполнять стриптиз, снимать с себя целую кучу воздушных покрывал... Она была красива... смуглая, но не чернокожая... красивые темные глаза... потрясающие маленькие грудки. Она разделась почти донага и стала танцевать с розовым боа из перьев... изумительно, на самом деле. Когда она поворачивалась спиной, на ней ничего не было, а когда оборачивалась лицом, то боа всегда падало на... ээ... главное место. Когда все закончилось, я зааплодировал. Тут Ганс наклонился ко мне, осклабился, как мартышка, и шепнул на ухо, что это был мальчик. – Его перекосило. – Я ощутил себя совершенным дураком. Я имею в виду... никому не придет в голову смотреть такие представления, зная, что это такое. Но когда тебя туда затащат...

– От этого можно обалдеть, – согласился я.

– Я сначала посмеялся, – продолжил он. – Любой бы посмеялся, не так ли? Но все-таки в этом было какое-то странное очарование. Ганс сказал, что видел этого мальчишку в ночном клубе в Восточном Берлине и был уверен, что тот мне понравится. Казалось, он понимал мое смущение. Думал, что это хорошая шутка. Я постарался воспринять все это спокойно, ведь я был у него в гостях, но, честно говоря, подумал, что это немного чересчур.

Ощущение задетой гордости, подумал я.

– Соревнования начались через два дня, а еще через день, после скачек, Ганс умер.

– Отчего он умер?

– Сердечный приступ.

– Но ведь он был молодым? – удивился я.

– Был, – подтвердил Джонни, – всего-навсего тридцать шесть. Тут задумаешься, правда?

– А что же случилось на самом деле? – продолжал я расспросы.

– Ну... пожалуй, ничего. Никто к нему и пальцем не притронулся. Ходили слухи – думаю, я был последним, до кого они дошли – что с Гансом было что-то не так. И со мной тоже. Что на самом деле мы были голубыми, понимаете, что я имею в виду? И что некая Алеша из Москвы приревновала Ганса, устроила скандал, и того хватил сердечный приступ. А еще, знаете ли, было сообщение, что если я когда-нибудь окажусь в Москве, то Алеша меня найдет и разберется со мной.

– А что это было за сообщение? В смысле, как вам его передали?

– Да все это, и само сообщение тоже, было только слухами. – Хозяин выглядел явно расстроенным. – Казалось, все это слышали. Несколько человек пересказали мне эти сплетни. Я даже понятия не имею, кто их распускал.

– И вы так серьезно к ним отнеслись?

– Конечно, нет. Все это чушь. Ни у кого не могло быть ни малейшего основания ревновать ко мне Ганса Крамера. Да к тому же после того вечера я старался избегать его – конечно, так, чтобы это не выглядело подчеркнутым, понимаете?

Я поставил пустую чашку на поднос и пожалел, что не надел второй свитер. Хозяин же, казалось, был совершенно невосприимчив к холоду.

– Но ваш родственник очень серьезно относится к этому.

– Он совершенно помешался от страха перед прессой, – скорчил рожу Фаррингфорд. – Разве вы не заметили этого?

– Мне показалось, что он их не любит.

– Они просто достали его, когда он пытался скрыть от них свой роман с моей сестрой. Я воспринимал это как забавную историю, но, видимо, для него все было по-другому. Если помните, из этого устроили целую сенсацию, ведь через две недели после помолвки наша мама вдруг подхватилась и сбежала со своим парикмахером.

– Я и забыл об этом, – сознался я.

– Как раз перед этим я уехал в Итон, – продолжал Джонни. – Это слегка поколебало мою самоуверенность, ну, понимаете, в смысле, когда парень имеет все, до чего может дотянуться. – Он говорил несерьезным тоном, но легко можно было угадать отголосок старой травмы. – Так что еще несколько месяцев они не могли пожениться, а когда наконец поженились, в газетах чуть не каждый день обсуждали половую жизнь моей матери. И всякий раз, когда печатают какие-нибудь сведения о любом из нас, снова начинают мусолить всю эту историю. Отсюда и эта странность у его королевского высочества.

– Тогда легко понять, – рассудительно заметил я, – почему он опасается, что вы на Олимпиаде окажетесь втянутым в какой-нибудь шумный скандал, а толпы досужих сплетников будут, как локаторы, отслеживать каждый вант шаг. И, возможно, попытаются связать ваше имя с сексуальными меньшинствами.

К этому моменту опасения принца казались мне вполне обоснованными, но Джонни был явно не склонен соглашаться со мной.

– Да не будет никакого скандала. Просто потому, что ему неоткуда взяться, – заявил он. -Вся эта история – просто глупость.

– Думаю, что именно это ваш родственник и Министерство иностранных дел хотят доказать. Ведь любая поездка в Россию связана с известным риском, а уж если едет кто-нибудь с репутацией гомосексуалиста, то возникает настоящая политическая опасность, так как там гомосексуализм преследуется законом. Они хотят, чтобы вы участвовали в Олимпиаде, и поэтому просят меня для вашей же безопасности расследовать эти слухи. Фаррингфорд упрямо стиснул зубы.

– Но это совершенно ни к чему.

– А как насчет этих людей? – напомнил я.

– Каких людей?

– Которые напали на вас и велели отвязаться от Алеши.

– Ах, эти... – Хозяин выглядел совершенно спокойным. – Ну, я думаю, кем бы эта Алеша ни была, она не желает расследования. Считает, что оно повредит ей. Вы не подумали о такой возможности?

Джонни нервно встал, взял поднос и вышел в кухню. Там он некоторое время гремел посудой, а когда вернулся, то явно не был расположен продолжать беседу.

– Пойдемте, я покажу вам лошадей, – предложил он.

– Сначала расскажите мне об этих людях, – настойчиво возразил я.

– А что вы хотите о них узнать? – Он поправил ногой высовывавшееся из камина полено, слегка оживив огонь.

– Это были англичане?

– Ну, наверно, удивленно ответил Фаррингфорд.

– Вы слышали их речь. Какой у них был акцент?

– Обычный. Думаю... ну... как обычно говорят рабочие.

– И все же были какие-нибудь особенности, – настаивал я. Он помотал головой, но я-то знал, что все акценты различаются, хотя бы самую малость – Ладно, они были ирландцами? Шотландцами? Валлийцами? А может быть, они из Лондона, Бирмингема или Ливерпуля? Или с запада? Всех их легко различить.

– Наверно, из Лондона, – сказал он наконец.

– Не иностранцы? Скажем, русские?

– Нет. – Казалось, Джонни впервые задумался о том, кем были его обидчики. – Грубая, некультурная речь, почти все согласные проглочены. Южная Англия. Лондон, юго-восток, в крайнем случае Беркшир.

– То есть тот самый акцент, который вы ежедневно слышите вокруг себя?

– Думаю, что да. Во всяком случае, я не заметил никаких особенностей.

– Как они выглядели?

– Оба здоровенные... – Он наконец сложил каминные принадлежности в аккуратный ряд и выпрямился. – Выше меня. Мужики как мужики. Никаких примет. Ни бороды, ни хромоты, ни заметных шрамов. Жаль, конечно, что я такой бестолковый, но думаю, что не смогу узнать их на улице.

– Но, если они войдут в эту комнату, – возразил я, – вы их узнаете.

– Вы хотите сказать, я почувствую, если это окажутся они?

– Я хочу сказать, что на самом деле вы помните больше, чем вам кажется, и если вашу память подтолкнуть, все встанет на свои места.

С сомнением поглядев на меня, Фаррингфорд пообещал:

– Я обязательно дам вам знать, если увижу их.

– Они как пить дать заявятся с еще одним, так сказать, предупреждением, – задумчиво сказал я, – если вы не сможете убедить своего родственника бросить это дело.

– О Боже, вы так считаете? – Джонни обернулся к двери, вздернув свой тонкий хищный нос, словно приготовился отразить немедленное нападение.