– Все, что вы говорите, не слишком успокаивает, вам не кажется?

– Это тактика запугивания – Что?

– Врезать по больному месту, – пояснил я.

– А-а... ну да...

– Дешево и частенько бывает сердито.

– Ладно. В смысле, чего еще можно ожидать?

– Это зависит от того, кого хотят напугать. Вас, меня или вашего зятя.

Фаррингфорд уставятся в пространство. Мне стало ясно, что он до сих пор не рассматривал ситуацию с такой точки зрения.

– Понятно, к чему вы клоните, – сказал он наконец. – Но все это чересчур тонко для меня. Пойдемте посмотрим лошадей. Ихто я понимаю. Они даже если и убьют вас, то без злого умысла.

Стоило пройти пятьдесят ярдов, отделявших дом от конюшни, как с хозяина слетела вся его нервозность и подавленность. Лошади были частью его самого, и пребывание рядом с ними возвращало Фаррингфорду спокойствие и душевное равновесие.

Конюшни представляли собой небольшой четырехугольник глины и гравия, окруженный деревянными сараями старой постройки. Еще там имелись подстриженный газон, раскидистое дерево и пустые кадки для цветов. Строения были окрашены облупившейся зеленой краской. Чувствовалось, что весной здесь вырастут сорняки.

– Когда я вступлю в права наследства, то куплю себе конюшню получше, – заметил Джонни, вновь непостижимым образом угадав мои мысли. – А эту я арендую. Опекуны, видите ли.

– Приятное место, – мягко сказал я.

– Но неудобное.

Тем не менее его опекуны вкладывали деньги в стоящие вещи, у каждой из которых были четыре ноги, голова и хвост. Хотя шел восстановительный период, все пять лошадей выглядели мускулистыми и хорошо упитанными. В основном это было потомство чистокровных жеребцов от охотничьих кобыл, смотрелись они как картинка, а Джонни с увлечением и гордостью рассказывал мне историю каждой лошади. Впервые за время нашего знакомства он ожил. В нем проявились целеустремленность и неподдельный фанатизм – вечное топливо олимпийского огня.

Казалось, даже рыжие кудри Фаррингфорда стали жестче, хотя, возможно, виной тому был сырой воздух. Но блеск в его глазах, крепко сжатые зубы, энергичные движения – все это не было связано с погодой. Энтузиазм такого рода сродни заразной болезни. Я сразу же почувствовал в душе внутренний отклик и понял, почему все так старались помочь ему с поездкой в Россию.

– С этой лошадью у меня и британской команды появляются хорошие шансы. Но это не высший мировой класс, я знаю. Мне нужно что-нибудь получше.

Немецкая лошадь. Я видел ее. И я мечтаю об этой лошади. – Он перевел дыхание и негромко хохотнул, словно ощущал свою одержимость и пытался замаскировать ее. – Я еще кое-что вам скажу.

Хотя в его голосе слышалось самоосуждение, но на лице, покрытом чуть поджившими порезами, оно никак не отразилось.

– Я завоюю золото, – закончил он.

Мои сборы в поездку представляли собой решающий смотр сил и подтягивание резервов для обороны ослабленных легких по принципу "кто предупрежден, тот защищен". Кроме того, я уложил толстый шерстяной шарф, запасные очки, пару романов и фотоаппарат.

– Ты ипохондрик, – констатировала Эмма, взиравшая на мою аптечку со смешанным чувством насмешки и трепета.

– Не говори под руку. Все, что здесь есть, – необходимо.

– Ну конечно. Вот это, например, что такое? – Она вынула пластиковый пузырек и встряхнула его как погремушку.

– Таблетки вентолина. Положи на место.

Эмма все же сняла крышку и вытряхнула таблетку на ладонь.

– Маленькая розовая. Для чего она?

– Помогает дышать.

– А это? – Она поднесла к глазам маленький жестяной цилиндрик и прочла надпись на желтом ярлычке. – Интал в капсулах?

– Помогает дышать.

– А это? Это? – Она вытаскивала упаковки одну за другой и укладывала в ряд.

– Это?

– То же самое.

– А шприц, помилуй Бог, зачем шприц?

– Это последний рубеж обороны. Если адреналин не поможет, придется взяться за него.

– Ты серьезно?

– Нет, – ответил я, хотя, возможно, следовало сказать "да". Правильного ответа я никогда не знал сам.

– Почему такая паника из-за легкого кашля? – Эмма окинула взглядом устрашающую выставку приспособлений жизнеобеспечения с превосходством человека, от природы щедро одаренного здоровьем.

– Мрачные предчувствия, – заявил я. – Положи-ка все это на место.

Она так тщательно укладывала лекарства, что я рассмеялся.

– Знаешь, – задумчиво сказала Эмма, – ведь все эти снадобья от астмы, не от бронхита.

– Когда я заболеваю бронхитом, у меня начинается астма.

– И так далее?

Я отрицательно помотают головой и спросил в свою очередь:

– Как насчет того, чтобы отправиться в кровать?

– В воскресенье, в полчетвертого дня, да еще с инвалидом?

– Мы справимся.

– Тогда ладно, – согласилась Эмма, и все было великолепно, причем я ни разу не кашлянул и не высморкался.

На следующий день Руперт Хьюдж-Беккет в своем лондонском офисе вручил мне билет на самолет, визу, гостиничную броню и список с именами и адресами. Он должен был отдать мне еще кое-что.

– А как насчет ответов на мои вопросы?

– Боюсь... э-э... они пока что недоступны.

– Почему?

– Материалы все еще... э-э... в руках следователей.

Он старательно прятал от меня глаза, изучая свои руки с точно таким же интересом, как когда-то в моей гостиной. Он должен был уже знать на них каждый волосок, каждую морщинку и жилку.

– Вы, наверно, хотите сказать, что даже не начинали работу? – недоверчиво спросил я. – Вы должны были получить мое письмо самое позднее в прошлый четверг. Шесть дней тому назад.

– Вот ваши фотографии. Но вы же понимаете, что... э-э... были некоторые... трудности в том, чтобы в такой короткий срок оформить визу.

– Какой смысл в визе, если у меня нет информации? А разве вы не могли одновременно добыть и то и другое?

– Мы думали... э-э... факс. В посольстве. Мы сможем выслать вам сведения, как только получим их.

– А я буду непрерывно бегать вокруг и смотреть, не влетел ли в форточку почтовый голубь?

Хьюдж-Беккет строго улыбнулся, не разжимая неподвижных губ.

– Вы можете позвонить, – указал он. – Телефон есть в этой бумаге.

– Он чуть откинулся в своем роскошном кресле и посмотрел честным взглядом на свою руку, словно рассчитывал увидеть, что линия жизни на ладони за последние полминуты успела полностью изменить конфигурацию. – Мы, конечно, поговорили с врачом, который оказывал помощь Гансу Крамеру.

– И что? – подбодрил я его, так как он явно собирался поставить здесь точку.

– Он был дежурным врачом на соревнованиях по троеборью. Он осматривал девушку, сломавшую ключицу, когда кто-то вошел и сказал, что один из немцев потерял сознание. Врач сразу же бросил пациентку, но, когда добрался до места, Крамер был уже мертв. По его словам, он попытался сделать ему закрытый массаж сердца, необходимые инъекции, искусственное дыхание, но все было тщетно. Тело, так сказать, посинело... а причиной смерти была названа... э-э... сердечная недостаточность.

– Или, другими словами, сердечный приступ.

– Э-э... да. Конечно, было сделано вскрытие. ; Естественная смерть.

Ужасно, когда умирают такие молодые.

Все эти сведения совершенно бесполезны, грустно подумал я. Разве что Ганс Крамер оказался настолько неосмотрителен, что проглотил решающую улику. Ничто не говорило о возможности смерти во время любовной игры, ничто не подтверждало сложившуюся легенду. Было очевидно, что слухи о какой-то Алеше ходили лишь потому, что Крамер не мог опровергнуть их.

– Имена и адреса остальных участников немецкой команды?

– Будут.

– А имена и адреса участников команды России, приехавших на международные соревнования в Бергли?

– Будут.

– А русских наблюдателей?

– Будут.

Я уставился на Хьюдж-Беккета. Эти сведения, которые могли бы оказаться очень полезными, представляли собой описание "русских наблюдателей", трех человек, которые на полуофициальном положении в прошлом году присутствовали на множестве соревнований, где выступала их команда, а не только на международных скачках в Бергли. Смысл их присутствия можно было охарактеризовать различными словами: "шпионаж", "изучение хода соревнований", "отслеживание наших лучших лошадей" и даже "анализ подготовки спортсменов Запада для того, чтобы выставить их дураками на Олимпиаде". Я мог бы добыть их с помощью нескольких телефонных звонков людям, связанным со скаковым миром.